Оливия Уэдсли - Ты и я
Она залепетала, что женщина на этот раз обманула.
Тото, сидя на столе и болтая тоненькими ножками, ответила на растерянный взгляд Скуик неумолимо проницательным взглядом.
— Дорогуша, до сих пор никто тебе не помогал, а теперь найдется кому помочь.
Она соскочила со стола, схватила половую тряпку и докончила мытье.
Позже она по секрету созналась, что спина у нее болела и рукам, разумеется, не пошла на пользу эта работа.
Впервые в жизни она осознала, что в мире существует бедность, что многие люди действительно живут без тех вещей, какие, на ее взгляд, являются предметами первой необходимости.
Она вскоре заметила, что не хватает некоторых вещей Скуик, которыми та особенно дорожила, — из одежды и из небольших драгоценностей — подарков Карди.
И внешне Скуик уже не была пухленькой, она сильно осунулась.
— А где же ученики? — спросила Тото.
Скуик слегка покраснела: наплыва учеников, очевидно, не было; вначале, да, две английские девушки — служащие Комиссии — пожелали выучить немецкий язык в две недели, и, насколько Тото могла судить, не сумели побить этот лингвистический рекорд.
Затем появилась девица-француженка, тоже из служащих Комиссии, но та так и не заплатила, — должно быть, ее экстренно вызвали домой, уверяла Скуик, и она забыла об этом пустячном долге.
Но зато имелась Фари, и доброта Фари служила компенсацией за многие разочарования.
— Кто такая Фари? — спросила Тото.
Фари, по-видимому, служила секретарем не то в банке, не то в какой-то конторе, и Скуик познакомилась с ней на лестнице, упав в обморок ей на руки. Фари привела ее домой, помогла раздеться, посидела с ней, даже напоила ее коньяком, который у нее — о чудо — нашелся! Фари бедна, но добра, щедра, хотя и не очень, пожалуй, культурна. Да, она австриячка, но бывала в Америке. Война, разумеется, изменила ее положение.
— Хотела бы я познакомиться с ней! — воскликнула Тото.
— Сейчас она в отъезде, — пояснила Скуик, — ей часто приходится разъезжать со своим патроном или по его поручениям — печатать на машинке и т. д.
И вот в тот же вечер приехала Фари. Тото открыла дверь и увидала стоявшую на полуосвещенной площадке девушку. Очень темные глаза и очень сильный запах духов — вот на что Тото прежде всего обратила внимание. Тут раздался голос Скуик:
— Войди, Фари, дитя мое!
В ярко освещенную кухню, в которой, ради тепла, Тото и Скуик проводили почти все время, вошла рыжеволосая, белокожая, черноглазая особа с сильно накрашенными губами и пожелтевшими от табака кончиками пальцев. Голос у нее был своеобразный, скорее подкупающий, но всегда с хрипотцой, приятная улыбка открывала очень белые зубы.
Скуик поспешила рассказать ей о Тото; не успела она кончить, как Фари сказала:
— А что я вам говорила, а! Скуик обернулась к Тото:
— Милая Фари, она гадает, все время уверяла меня, что меня ждет большая радость, большое счастье.
Фари утвердительно кивнула головой.
— Это уж верно. Вот вы и дождались, фрау Майер! Даже огонь горит, и дров сколько напасено!
Она вытянула к огню ноги в изящных туфельках и дешевых, из шелкового волокна, чулках, довольно вздохнула и улыбнулась, встретившись взглядом с Тото.
— Надолго приехали?
Она говорила по-английски со всевозможными акцентами — американским, тевтонским и каким-то грубопростонародным.
Тото улыбнулась ей в ответ.
— Совсем не собираюсь уезжать.
Фари одобрительно кивнула головой; когда Скуик вышла на минуту в другую комнату, она сказала:
— Старушка плоховато чувствовала себя последнее время. С сердцем у нее, кажется, неладно. Чуть было не окочурилась недавно.
— Я знаю, вы были страшно милы с ней, — торопливо проговорила Тото, — и я хочу поблагодарить вас. Это было любезно с вашей стороны.
— О, вздор, — резко ответила Фари, но заулыбалась еще сильнее. — С вашим приездом она уже изменилась. Но что это, пахнет как будто мясом? — добавила она, втягивая носом воздух.
Тото засмеялась и, быстро достав из буфета третью тарелку, поставила ее на плиту, чтобы согреть.
— Нет, я должна идти, — заявила Фари немного погодя, когда жаркое было готово. — Кстати, я обедаю на стороне.
— Но там жаркого, верно, не будет, — рассмеялась Тото. — Останьтесь, вы должны остаться. Ела же я ваш лук, отчего вам не попробовать моего барашка?
Фари осталась. Огромные черные глаза, не отрываясь, смотрели на Тото, курила она за обедом не переставая. Много времени спустя она созналась Тото, что курила так много в этот первый вечер, чтобы есть поменьше.
В одиннадцать часов она поднялась.
— Надо идти. Спокойной ночи, дитя, по части благодарностей я не мастер. Спокойной ночи, фрау Майер! Сегодня вы, наверное, будете видеть во сне ангелов!
— Приходите поскорей снова! — попросила Тото, — обещайте!
— Сколько вам лет? — спросила Фари.
— Семнадцать с половиной.
— Мне — двадцать два. А можно дать больше, да?
— Смотря по тому… глаза у вас старше, хотя и веселые, а рот совсем молодой. Посмотришь — взрослая, а стоит вам рассмеяться, и вы делаетесь совсем юной.
Фари кивнула с коротким смешком.
— До приятного, девочка!
— Она милая, но духи у нее чересчур "занозистые", как сказал бы Бобби, — заявила Тото после ее ухода.
Тото распахнула окно, и Скуик сильно закашлялась, и всю ночь нет-нет да и начинала кашлять.
— Я схожу за доктором, — объявила Тото на следующий день за кофе. — За доктором-англичанином, который состоит при Комиссии.
Как Скуик ни протестовала, Тото была непреклонна.
Скуик принадлежала к тому многочисленному классу людей, которые горячо возражают против приглашения доктора, будто само появление его может увеличить их страдания, и выражают не меньшую благодарность, как только лекарства доктора начинают оказывать благотворное действие.
И на этот раз она скулила и доказывала, что доктор совершенно не нужен.
— Не желаю доктора, — объявила она и рассыпалась улыбками, как только доктор Уэбб вошел в комнату.
Доктор был молодой, веселый и добрый; присутствие Тото сильно заинтересовало его; по его собственным словам, "он умел оценить красоту", и при всяком удобном случае бросал в сторону Тото любопытно-сдержанные взгляды. Но в маленькой гостиной держал себя с профессиональной серьезностью.
— Боюсь осложнений со стороны сердца, — сказал он Тото напрямик, морща брови и стараясь придумать, что можно еще сказать.
— Неожиданное потрясение или простуда… вы понимаете, — объяснил он. — Недоедание, конечно, ухудшило положение. Вы можете… вы хотите… не помочь ли мне вам получить пособие от Комиссии?
— О нет, благодарю вас, — поспешно ответила Тото и залилась румянцем, который кого угодно мог смутить своей яркостью и нежностью. — У меня… у нас куча денег, благодарю вас… право! Вы только скажите, что нужно бедняжке Скуик, я все достану!
— Скуик? — переспросил доктор Уэбб, видимо забавляясь и готовый затянуть беседу с Тото до бесконечности.
— Видите ли, — тихо пояснила Тото, — фрау Майер зовут Вильфридой.
— А, понимаю! — и про себя он думал, глядя на жемчужное ожерелье Тото: "Да кто она такая, черт возьми?"
Наконец он ушел, уселся в свой автомобиль и уехал обратно в "Бристоль", где принимал больных; поискал в списке англичан, проживавших в Вене, фамилию Гревилль. Ничего похожего!
Значит, фамилия ее вовсе не Гревилль! Молодое лицо доктора Уэбба выражало уже меньше энтузиазма и больше скептицизма. Как большинство людей с ограниченным кругозором, он становился подозрителен, как только переставал понимать что-нибудь; на самом деле отсутствие имени Тото в списке объяснялось тем, что она забыла зарегистрироваться.
В оправдание доктора Уэбба, который при следующем визите более укрепился в своих предположениях, надо сказать, что на этот раз он встретил у Скуик Фари, которая, видимо, чувствовала себя там, как дома, и была в самых дружеских отношениях с Тото.
Скуик еще целые годы — если не всегда — пребывала в неведении относительно источника существования Фари, а Тото не больше грудного младенца имела понятие о профессии не столь почтенной, сколь древней; конечно, она знала, что такие вещи "имеют место", но принимала это как факт, над которым задумывалась не больше, чем над вопросом о вечности или о происхождении видов.
Но доктор Уэбб не отличался ни наивностью неведения Скуик, ни безмятежным принятием вещей Тото.
К тому же он видывал Фари раньше в клубах и дансингах, а наружность у нее была из тех, что не скоро забываются.
Он ушел, на этот раз уверенный, что тут кроется какая-то тайна, даже бедная Скуик уже начинала казаться ему особой сомнительной нравственности.
После его ухода Фари приготовила тосты и намазала их маслом, которое сама принесла; передвинув папироску в уголок рта, она спросила Тото:
