Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Слава земле!.. Славь растения, травы и камень,
И во всем утверждай красоту бытия!
Славь зверей! Воздух славь, напоенный веками,
Пусть тебя очищает его голубая струя.
Слава земле, что тебя заставляет идти!
Славь дорогу: она тебе петь помогает!
И полям поклонись, что дарами тебя оделяют,
И лесам, что тебя освежают в пути.
Слава горам — их тебе подарили века,
Чтоб возвысился ты, чтоб твой взор прояснился!
Слава шторму и штилю морскому, что в детстве приснился!
Слава каплям живым напоившего нас родника!
А теперь, если только умеешь слова находить,
Если знаешь могущество слов, то отныне навеки
Созидания чудо прославь в человеке,
Человека прославь, чтобы славу его утвердить!
Человека воспой! Неужели не сыщешь ты слов?!
Слава разно живущим народам и расам!
Славься, ищущий новых путей человеческий разум,
Человеческий гений, прославься во веки веков!
Слава земле — чтоб дышала она и цвела,
И рукам человека, что жить не умеют без дела,
Чтоб в своем созиданье они бы не знали предела!
Слава земле! Человечеству — честь и хвала!

Вещи прославь! Пусть слова их, как должно, прославят!
К жизни их пробуди! Оживи их застывшие души!
А иначе они человека собою подавят,
И умолкнуть заставят, и душным бездушьем придушат.
Пусть они говорят! Пусть молчание их зазвучит!
Посмотри, как кофейник над чашкой склоняется низко,
Крепко обняли воду стаканы, задумалась миска,
А корзина, себя нагружая плодами, кряхтит.
Вещи прославь! Ты вещей существо улови,
Стул воспой, и кувшин, стол, от пиршеств усталый!
Славь же краски и формы, хвали синеву и овалы,
Ты с вещами в священном союзе живи!
Вещь прославь — рядовой и нарядный наряд!
Славь творенья свои! И еду и напитки!
Дух вещей восхваляй! Не таись — ты не будешь в убытке.
Чти страданья, которые вещи таят…
Ты печалься о них! Если кружка расколется вдруг,
Ты не дай ей бесславно исчезнуть в забвенье зловещем.
Мы умрем, станем сами ненужною, жалкою вещью,
Если вещи начнут умирать постепенно вокруг.
Вещи прославь! Пусть тебя они не тяготят,
Надели их душой — пусть живут полной жизнью по праву,
В них — старанья твои, и они тебя славить хотят —
Пусть поют они громко тебе, созидателю, славу!

В горах жил старый Рюбецаль{13},
О нем мы не забудем.
Его с вершин тянуло вдаль
К простым и бедным людям.
Хотел он их спасти от зол,
Но видел: правды нету,
И батраком одетый шел
Искать добра по свету.
Спускался он с высоких скал,
Одет крестьянкой древней,
И у крестьянок узнавал
Про бедствия в деревне.
Когда ложились люди спать,
Он слушал их молитвы,
Чтоб горе времени понять
И выйти с ним на битву.
Он на базарах городских
Толкался в людном месте
И узнавал из уст людских
Суждения и вести.
Не раз по селам он шагал,
Суровой верен клятве.
Голодных в гости приглашал
И помогал им в жатве.
Когда ж ревел буран вокруг,
Смирял он непогоду.
Так великана добрый дух
В беде служил народу.
…Однажды, продан и гоним,
Народ ушел в изгнанье,
Но великан остался с ним
В немом его страданье.
Он на плечах могучих нес
Крестьянский скарб убогий
И, запряжен в тяжелый воз,
По пыльной шел дороге.
Шагал не сломленный бедой,
И верилось бездомным,
Что это — родину с собой
Он в сердце нес огромном.
Когда спадал к закату зной,
В долинах нелюдимых
Свой скудный, черствый хлеб дневной
Он ел в кругу гонимых…
Жил-был на свете Рюбецаль,
О нем мы не забудем.
Он с гор ушел в земную даль,
К простым и бедным людям.

Мы, немцы… Разум нам застлала мгла.
Величия взыскуя, с толку сбиты,
Творили мы преступные дела,
Философы, поэты и… бандиты.
Нас, немцев, буйных, словно троглодиты,
Соседям гнать пришлось из-за стола.
Нас далеко фанфара завела,
И мы по горло нашим бредом сыты.
Жилища наши сожжены дотла.
Дороги наши бомбами разрыты.
Наука с непривычки тяжела.
Но, если нам, во искупленье зла,
Пророческие истины открыты,
Вовеки немцам слава и хвала!

Он тверд, как сталь, он неотступно строг,
Тот скрытый взгляд, что в душу мне нацелен,
Из тайных недр, из вековых расселин
В меня в упор глядит ее зрачок.
Недвижный взгляд — он с первого же дня
Везде со мной суров и одинаков.
Не скрыться от него: из беглых знаков
Моих стихов глядит он на меня.
И всякий раз, охватывая сразу
Все, что я создал по его приказу,
Он снова гонит мысль мою вперед.
И молча вижу, затаив дыханье,
Как изнутри растет его сверканье
И в глубь своих глубин меня берет…

Где мертвый город вздыбил лес руин,
Повис канат — прямой и напряженный.
И кто-то встал. И как завороженный
Над страшной глубью двинулся один.
Над плеском рук, над суетой людской
По зыбкой кромке шел вперед с трудом он,
Внизу толпы качался темный гомон,
И он ей сверху подал знак рукой.
Как вдруг шатнулся, отступил назад
И рухнул вниз — на дно зубчатой бездны,
И всех на камни в ужасе поверг…
Когда ж опять взглянули люди вверх,
Увидели: прямой и бесполезный
Еще дрожит натянутый канат.

Посреди земного бытия
ты узрел меж городских развалин
желтый лист осеннего литья.
Легче дуновенья он повис,
отрешен от силы притяженья,
не желая опускаться вниз.
Он нырял, чтоб всплыть над миром вновь,
чтоб застыть в лазури недвижимо,
ржавый, как свернувшаяся кровь.
Ржавый лист, молитвенно шурша,
он глядел на умиранье листьев
и насквозь светился, как душа.
Став прозрачней божьего лица
и существованья неземного
и листком из вечного венца,
он блеснул, блаженно прояснен,
и отлету, и исчезновенью
упоенно покорился он.
Наземь, в растворенье, в никуда…
И как лист осенний, полетела
жизнь твоя, отрада и беда.
Как она блеснула ввечеру,
в миг, когда средь бытия земного
желтый лист узрел ты на ветру!

Из груды того, что писали чернила,
Из тысяч картин, поражавших наш глаз,
Что память незыблемо нам сохранила?
Лишь то, что звало к человечности нас.
Стоят триумфальные арки, колонны,
Чтоб славой военной века дорожить.
Но чем на земле дорожат миллионы?
Надеждою по-человечески жить.
Где меркнет искусство ораторской речи,
Бенгальский огонь изощренных умов,
Усталую душу ласкает и лечит
Простое тепло человеческих слов.
И сколько бы песен нам в жизни ни спели,
Каких бы ни слушали оперных див,
Звучит в нашем сердце еще с колыбели
Знакомый до слез человечный мотив.
Что было задумано дерзко и смело,
Фантазии, грезы, порывы — умрут.
И только останется доброе дело:
На пользу людей человеческий труд.
Но быть человеком — не так это просто,
Но быть человеком — геройство в наш век!
О, встать бы и крикнуть с трибуны, с помоста:
Храни человечность свою, человек!

Под градом бомб погибли здесь они,
Лежали здесь, расстреляны, рядами.
В пыли развалин, в заржавелом хламе
Торчали их обугленные пни.
Пришла весна. И вот опять, взгляни,
Листвою пни оделись — точно сами
Свои могилы свежими ветвями
Украсить захотели в эти дни.
И, ветками кивая на ветру,
Зеленый блеск пробился сквозь кору —
Сквозь черствые, угрюмые морщины.
И птицы зазвенели вдоль могил,
И чудилось: набравшись новых сил,
Из-под земли тянулись их вершины.