Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Средь всех улик в судебном зале
О них ты память сохрани!
Так было: молча судьи встали,
Когда вступили в зал они.
Шел за свидетелем свидетель,
И суд, казалось, услыхал,
Как вдалеке запели дети
Чуть слышно траурный хорал.
Шагали туфельки по залу,
Тянулись лентой в коридор.
И в строгом зале все молчало,
И только пел далекий хор.
Так кто ж им указал дорогу?
Кто это шествие привел?…
Одни еще ходить не могут
И спотыкаются о пол,
Другие выползли из строя,
Чтобы немного отдохнуть
И дальше длинной чередою
Сквозь плач детей продолжить путь.
Своей походкою поспешной
Шли мимо судей башмачки,
Так умилительно потешны,
Так удивительно легки.
Из кожи, бархата и шелка,
В нарядных блестках золотых —
Подарок дедушки на елку,
Сюрприз для маленьких франтих.
Они сверкают сталью пряжек,
В помпонах ярких… А иным
Был путь далекий слишком тяжек,
И злобно дождь хлестал по ним.
…Мать и ребенок… Вечер зимний.
Витрины светится стекло.
«Ах, мама! Туфельки купи мне!
В них так удобно, так тепло!»
Сказала мать с улыбкой горькой:
«Нет денег. Где мы их найдем?»
И вот несчастные опорки
По залу тащатся с трудом.
Чулочек тянут за собою
И дальше движутся во тьму…
…О, что за шествие такое?
И этот смутный хор к чему?…
Они идут. Не убывает
Неисчислимый, страшный строй.
Я вижу — кукла проплывает,
Как в лодке, в туфельке пустой.
А вот совсем другая пара.
Когда-то эти башмачки
Гоняли мяч по тротуару
И мчались наперегонки.
Ползет пинетка одиноко —
Не может спутницу найти.
Ведь снег лежал такой глубокий,
Она замерзла по пути.
Вот пара стоптанных сандалий
Вступает тихо в зал суда.
Они промокли и устали,
Но все равно пришли сюда.
Ботинки, туфельки, сапожки
Детей бездомных и больных.
Где эти маленькие ножки?
Босыми кто оставил их?…
Судья прочтет нам акт печальный,
Число погибших назовет.
…А хор далекий, погребальный
Чуть слышно в сумраке поет.
…Бежали немцы на рассвете,
Оставив с обувью мешки.
Мы видим их. Но где же дети?
…И рассказали башмачки.
…Везли нас темные вагоны,
Свистел во мраке паровоз,
Во мгле мелькали перегоны,
И поезд нас во тьму привез.
Из разных стран сюда свезли нас,
Из многих мест в короткий срок.
И кое-кто пути не вынес,
И падал, и ходить не мог.
Мать причитала: «Три недели…
Судите сами… Путь тяжел.
Они горячего не ели!»
С овчаркой дядя подошел:
«О, сколько прибыло народца!
Сейчас мы всем поесть дадим.
Здесь горевать вам не придется!..»
Вздымался в небо черный дым.
«Для вас-то мы и топим печки.
Поди, продрогла детвора?
Не бойтесь, милые овечки,
У нас тут в Люблине жара!»
Нас привели к немецкой тете.
Мы встали молча перед ней.
«Сейчас вы, крошки, отдохнете.
Снимите туфельки скорей!
Ай-ай, зачем же плакать, дети?
Смотрите, скоро над леском
Чудесно солнышко засветит
И можно бегать босиком.
Ох, будет здесь жара большая…,
А ну, в считалочки играть!
Сейчас я вас пересчитаю:
Один. Два. Три. Четыре. Пять…
Не надо, крошки, портить глазки,
Утрите слезки, соловьи.
Я тетя из немецкой сказки,
Я фея, куколки мои.
Фу, как не стыдно прятать лица!
Вы на колени пали зря.
Встать! Нужно петь, а не молиться!
Горит над Люблином заря!»
Нам песенку она пропела
И снова сосчитала нас,
А в доме, где заря горела,
Нас сосчитали в третий раз.
Вели нас, голых, люди в черном —
И захлебнулся детский крик…
…И в тот же день на пункте сборном
Свалили обувь в грузовик.
Да. Дело шло здесь как по маслу!
Бараки. Вышки. Лагеря.
И круглосуточно не гасла
В печах германская заря…
Когда, восстав из гроба, жертвы
Убийц к ответу призовут,
Те башмачки в отрядах первых
Грозой в Германию войдут.
Как шествие бессчетных гномов,
Они пройдут во тьме ночей
Из края в край, от дома к дому
И все ж отыщут палачей!
Проникнут в залы и в подвалы,
Взберутся вверх, на чердаки…
Убийц железом жуть сковала:
Стоят пред ними башмачки!
И в этот час зарей зажжется
Свет правды над страной моей…
Хорал печальный раздается,
Далекий, смутный плач детей.
Лицо убийц открылось людям,
Виновных в зверствах суд назвал.
И никогда мы не забудем,
Как башмачки вступили в зал!

Они как будто ехали в вагоне,
Присев на сундуки и саквояжи,
И тусклый мрак казался все бездонней
Среди горой наваленной поклажи.
Который час?… А кто-то бьет в ладони,
Стучится в стены, яростный и вражий…
И люди никли в каменном затоне
И погружались в душные миражи.
Закутаны в пальто и одеяла,
Держа свои наваленные вещи,
Как сторожа, уснувшие устало,
Они, кивая, горбились зловеще…
И плыл вагон к неведомой стране
С толпою, задохнувшейся во сне.

Берлин! О чем кричат развалин груды?…
Сверхчеловек был выскочкой дрянной.
Выстукивали «зигхайль!» ундервуды,
И проходимцы правили страной.
Все страны с городами и нолями
Подсчитаны. Учтен товар живой.
«Немецким чудом» были кровь и пламя,
А «третий рейх» — конторой биржевой.
Они горланят в баре на попойках,
В экстазе фюрер разевает рот:
«Хватай! Громи!» Уже пивная стойка
Линкором грузным в Англию плывет.
И вторят «хайль!» на площадях столицы —
Большое время нынче на дворе.
О славе «рейха» рыжие певицы
Поют с аккордеоном в кабаре.
Конторских книг просматривая графы,
Числом рабов похвастайся, делец!
Продуманы параграфы и штрафы.
Хозяйство — всем хозяйствам образец!
По трупам лезьте! Богатейте! Ну-ка!
Пусть мир в огне, пусть все идет ко дну…
Так, с криком «хайль!» вытягивая руку,
Они голосовали за войну.
Концерн войны. Акционеры смерти.
За битвой битва. Прибыль велика!
И все в порядке. Все идет по смете.
Все сделано как будто на века.
Они считают прибыль и сверхприбыль.
Растет барыш. На чек ложится чек.
Здесь каждый пфенниг — чья-то кровь и гибель,
В проценты превращенный человек!
Завзятый шут и сонный меланхолик,
Банкир и юнкер, скромница и франт,
Непьющий и заядлый алкоголик,
Владелец мастерской и фабрикант,
Матрона и вульгарная кокетка,
Вполне здоровый и едва живой,
Простак и сноб, блондинка и брюнетка,
Судья и вор, заказчик и портной,
Ничтожество и мастер на все руки,
Старушка с муфтой и притонный кот,
Безграмотный профан и муж науки —
Кто не был «цветом нации» в тот год?
Они свистят и топают ногами,
Визжат, хохочут, прыгают, рычат:
«Мы покорим Европу! Фюрер с нами!» —
Флажки на карте тычут в Сталинград.
От вожделенья бьются в лихорадке
И шар земной грозят опустошить,
И все они мечтают — ах, как сладко! —
Что не сегодня-завтра, может быть,
Им пировать и в лондонском Гайд-Парке
И за Урал рвануться напрямик.
Почтамт забит посылками! —
Подарки! Триумф! Фурор! Неповторимый миг!
Берлин, Берлин! Скажи, что это значит?
Вглядись в обломки каменных громад.
Здесь камни, кровью истекая, плачут,
И камни обвиняют и кричат.
Плывет луна в тумане сероватом
Над тишиной безжизненных руин.
Так вот она, жестокая расплата:
В огне и громе битва за Берлин!
Колоколов торжественные зовы
Вновь раздадутся. Ранняя звезда
Уже зажглась. Навстречу жизни новой
Вставай, Берлин, для мира и труда!