Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание
— Как вы полагаете, господин главный прокурор, почему именно в этом чудесном уезде беспорядки приняли столь огорчительные размеры? — спросил вдруг Балоляну, надеясь развеять черные мысли и взбодрить себя.
Тома Греческу обращался к социологическим теориям очень редко, лишь когда выступал перед присяжными заседателями или когда приходилось возражать очень уж дотошному адвокату. Тогда он, разумеется, готовился заблаговременно. Сейчас вопрос префекта застал его врасплох. До сих пор он не удосужился подумать о причинах восстания. Свободное время он проводил, как все приличное общество города Питешти, за покером. Потому он ответил неуверенно, нащупывая почву:
— Видимо, произошло какое-то всеобщее расшатывание устоев и авторитетов, господин префект. Я не знаю, как и почему, ибо подобные исследования не входят в круг моих обязанностей, но за последнее время общественная дисциплина повсюду ослабла. А мужики, как всякие первобытные индивидуумы, неминуемо реагируют на это взрывами дикой жестокости…
Майор Тэнэсеску, верхом на статном гнедом коне, сперва спокойно ехал рысью перед основной колонной и даже перед авангардом, сразу же за разведывательной ротой. Вдруг Балоляну заметил, что он бешеным галопом скачет назад. Он вздрогнул. Впереди вырисовывались очертания какой-то деревни. Префект схватил за руку главного прокурора, приостановив его интеллектуальные потуги.
— Одну секунду… Что-то там, должно быть, произошло. Видите, как мчится сюда майор.
Но Тэнэсеску торопился только для того, чтобы доложить им, что в селе Влэдуца царит порядок. Правда, крестьяне спалили усадьбу и все там разграбили, но теперь опомнились и просят прощения. Чтобы предотвратить возможность новых беспорядков, майор решил оставить в деревне отделение солдат под командованием офицера.
— Прекрасно, господин майор! Благодарю вас! — облегченно вздохнул Балоляну.
На улице, перед развалинами усадьбы, была собрана вся деревня. Как только подъехала коляска префекта, майор Тэнэсеску, который галопом вновь перегнал ее, гаркнул:
— На колени, разбойники, не то в порошок сотру!
Крестьяне рухнули на колени, и Балоляну почувствовал к майору горячую признательность за проявленную энергию. Выйдя из коляски, он приблизился к распростертой на земле толпе.
— Что вы наделали, несчастные! — начал он, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало сострадание.
— Помилуйте нас, господин префект!.. Пожалейте!.. — вырвалось из сотен глоток.
— Вы раскаиваетесь в содеянном? — продолжал префект.
— Ох, грехи наши… Смилуйтесь и пощадите! — продолжал причитать коленопреклоненный хор.
Предупредив крестьян, что они должны будут возместить убытки до последней полушки, а тот, кто будет признан виновным, понесет примерное наказание по всей строгости закона, Балоляну прочел им правительственный манифест, сопровождая его многословными разъяснениями. После широковещательной и туманной речи префекта майор веско заявил:
— Кто совершит еще хоть малейший проступок или не подчинится приказу, будет немедленно расстрелян без суда и следствия. Никто не имеет права покидать деревню без разрешения офицера, который останется здесь с воинским подразделением.
Затем он приказал младшему лейтенанту поступить в распоряжение полковника Штефэнеску, который скоро прибудет, и вместе с солдатами оказывать ему всяческое содействие.
Префект был очень доволен. Именно такой командир воинской части был ему нужен. Он даже подумал, что надо будет представить майора к награде, если тот и дальше будет продолжать в том же духе. Он лично как лицо штатское и политический представитель правительства должен быть снисходительнее. Правительство нуждается в симпатиях граждан, даже крестьян. Армии же безразличны симпатии и антипатии. Любить армию обязаны все. Кто ее не любит или выступает против нее, попадает за решетку. А как было бы хорошо, если б можно было обязать народ вечно любить правительство!
В следующей деревне, Ионешти, префект произнес более мягкую речь, так как там вообще обошлось без беспорядков, — правда, там не было барской усадьбы.
Когда военная колонна покинула Ионешть, майор Тэнэсеску поскакал к замыкающей роте, чтобы дать последние указания капитану, которому было поручено усмирение сел на правом берегу реки Телеорман, вплоть до Извору. Гражданскую власть должны были представлять там один из прокуроров и волостной начальник, сопровождавшие роту в бричке.
В Бабароаге один взвод под командованием лейтенанта был отправлен в качестве флангового охранения по линии Глигану — Леспезь. Так как беспорядки в Глигану, по полученным сведениям, были наиболее серьезными, лейтенанту надлежало принять особые меры предосторожности. В случае надобности он должен был занять село и остаться там со своим взводом, отправив в Леспезь патруль с донесением.
Основная колонна продолжала марш к Бырлогу, двигаясь по дороге, на которой обычно редко встречались даже крестьянские повозки. В самом Бырлогу префект был приятно удивлен, увидев почти на каждых воротах белую тряпку, вывешенную как флаг мира.
— Ясно, что в этом селе живут порядочные люди, — заявил Балоляну, узнав, что здесь не произошло никаких беспорядков и осталась нетронутой даже скромная барская усадьба, в которой никто не жил, но хранилось зерно.
Группа крестьян поджидала около примэрии прихода войск. Похвалив землепашцев за благоразумие, префект патетически объявил им, что правительство позаботится о них и что оно уже решило предоставить крестьянам всевозможные льготы и всячески помогать тем, кто достойно себя вел. Чтобы тут же продемонстрировать правительственную заботу и любовь, он внятно, с дрожью в голосе, прочитал манифест о реформах, разъясняя «по-народному» все то, что, казалось ему, может показаться крестьянам непонятным. Мужики слушали с непокрытыми головами, хмурые, бросая на префекта недоумевающие и какие-то странные взгляды.
— Ну, желаю вам здоровья, люди добрые, и надеюсь, что вы и впредь не сойдете с праведного пути! — воскликнул в заключение Балоляну, усаживаясь в коляску.
До самой Леспези, в течение получаса, он расписывал, не умолкая, заслуги этих славных крестьян, которые не поддались волне ярости и насилий, захлестнувшей весь край, не утратили душевной твердости и сохранили порядок. Главный прокурор Греческу, основываясь на своем обширном опыте в уголовных делах, заметил, что было бы целесообразно немедленно провести во всех усмиренных селах ускоренное следствие, выявить главных зачинщиков и арестовать их, чтобы вернее предотвратить новую вспышку беспорядков.
— Конечно, с процедурной точки зрения вы вполне правы! — согласился префект. — Но, сударь мой, мы должны учитывать и политический фактор. Беспорядки слишком распространились, и люди предельно возбуждены. Наша первая цель — умиротворение возбужденных умов. Крестьяне должны успокоиться, не опасаясь репрессий, которые только сильнее озлобили бы их, а это еще больше осложнило бы положение. Виновные, несомненно, будут примерно наказаны, но лишь после того, как мы добьемся повсеместной разрядки. Затем уж настанет очередь правосудия, которое беспощадно покарает виновных, дабы избежать в будущем повторения подобного рода общественных бедствий.
На околице Леспези майор Тэнэсеску отрапортовал, кипя от возмущения:
— Господин префект, тут разбойничье гнездо! Здесь были совершены убийства!.. Мы должны…
— Спокойнее, спокойнее, господин майор! — испуганно воскликнул Балоляну. — Наша миссия и так слишком болезненна, и потому мы обязаны сохранять хладнокровие.
Ворча и ругаясь сквозь стиснутые зубы, майор провел Балоляну прямо в церковь. Молоденький безбородый священник в полном облачении поджидал их у дверей с подобострастным и смертельно напуганным лицом, так как чуть раньше майор Тэнэсеску грубо обругал его и пригрозил расстрелять.
— Господин префект, мы были совершенно беспомощны и не смогли помешать… — смиренно пробормотал священник, низко кланяясь.
— Пропусти, разбойник, — прошипел майор, отталкивая его локтем от двери.
Рядом с алтарем, на импровизированном катафалке, лежало тело Надины, прикрытое саваном. Майор приподнял уголок савана, открыв посиневшее, сморщившееся лицо. Балоляну отвел взгляд и, заикаясь, пролепетал:
— Ох, звери… звери!.. Несчастная женщина!
Он поспешно вышел из церкви. Ему казалось, что резкий удушающий запах, застрявший в ноздрях, вывернет наизнанку желудок. Он несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух, невнятно бормоча какие-то негодующие слова, и тут заметил молодого священника, оцепеневшего у входа в церковь.
— Как же это, батюшка, вы допустили подобное злодеяние?.. Бедный Григорицэ! Какой для него будет удар, когда…
