Эмманюэль Бов - Холостяк
Бригитта выразила определенное удовольствие от предложения Гиттара присесть на скамью, удовольствие, которое показалось нашему герою притворным.
— Несомненно, это скамейка для влюбленных, вам так не кажется, мсье Гиттар?
— Несомненно!
— И мне кажется довольно забавным, что вам пришло в голову выбрать именно ее.
— О, если вам это неприятно, мы можем пойти в другое место.
Гиттар не смог удержаться, чтобы не произнести этих слов суровым тоном. Но он тут же взял себя в руки, боясь, что выдаст себя.
— Я знаю еще одну, подольше от этой.
— Я думаю, что этой достаточно, — сказала мадам Тьербах, не оттого что она чего-либо опасалась, но оттого что ей казалось бессмысленным идти еще дальше.
В окружавшем их полумраке Гиттар попытался разглядеть Бригитту. Он увидел ее бледную, в свете луны, такую красивую, какой ее еще никогда не видел. Но эта красота была ему совершенно безразлична, и, глядя на нее, он думал: "Ах, вы хотели посмеяться надо мной. Мы сейчас поглядим, чья возьмет". И тогда в голове его пронеслась одна мысль. Если он воспользуется этим безмятежным моментом для того, чтобы заставить ее подумать, что он еще более глуп, чем она того ожидала, насколько страшной будет тогда его месть, когда, сделав ей смутное признание, коснувшись ее руки, он неожиданно встанет, чтобы уйти, улыбнувшись и сказав: "До следующего раза!" — или что-нибудь в этом роде. Это будет великолепно! Это будет гораздо сильнее, чем тупо ожидать подходящего момента, рискуя тем, что тот не представится, или хотя бы тем, что тебя не поймут.
— Вы не находите восхитительным этот вечер, милая мадам? — сказал он с нежностью, намеренно употребляя те самые выражения, что он использовал с мадам Пенне, единственной целью чего было подтвердить, что он был тем, за кого его принимали. "О! Обо мне подумают, что я влюблен сразу во всех женщин! Хорошо! Я влюблен сразу во всех женщин".
— Ну конечно, мсье Гиттар. — Это вечер, каких не бывает у нас в Германии, такой приятный… Хочется представить себя в лодке, и что ее уносит, все дальше, дальше, вперед, и не знаешь, где она остановится.
Хотя этот романтизм застал Гиттара несколько врасплох, он тут же решил, что это спектакль, и, взмывая до ее уровня, он продолжил:
— И хочется, чтобы с берега дул теплый бриз, принося с собой ночные ароматы, обдавая нас своей теплотой.
Бригитта неожиданно подняла глаза. На секунду ей показалось, что в словах Гиттара скрывалась ирония. Но, глядя на его серьезное, проникнутое тем, что он только что сказал, лицо, она успокоилась. Между тем, пагубное впечатление было произведено Она не испытывала больше ни малейшей потребности предаваться чувствам, тогда как Гиттар счел ловким продолжить:
— И так бы мы бороздили бесконечные моря, забывая обо всем, счастливые от одного только единения со все более трепетной природой.
На этот раз Бригитте показалось, не то, чтобы Гиттар смеялся над ней, но что он был немного чокнутым. Лишь одна мысль была у нее голове: поскорей вернутся в отель. Но она была так застенчива, что никогда бы не осмелилась встать, оборвать слова мужчины, который, казалось, был так уверен в той ахинее, которую нес с проникновенным видом. Гиттар же не сознавал того, как смешено он выглядел, убежденный, что говорит то, что от него ждали и счастливый от мысли, что сейчас покажет себя в истинном свете.
— Да, выслушайте меня, милая мадам. Я, может быть, выражаюсь не со всем тем жаром, каким бы желал, может быть, я не показываю вам все то чистое, что есть у меня в душе, но знайте, однако, что там у меня самая глубокая страсть. Бригитта, выслушайте меня…
Мадам Тьербах резко отстранилась, чего не заметил ее собеседник. Он протянул свои руки с надеждой встретить руки своей соседки. Этого момента он ждал, чтобы резко изменить поведение, чтобы встать, чтобы сказать: «Возвращаемся» — и с достоинство откланяться. Итак, он протянул руки в сторону Бригитты, которая, в полумраке, не увидела этого, но когда она почувствовала его руки на своих, то от испуга вскрикнула, встала и, дрожа всем телом, сказала:
— Нам следует вернуться, нас ждет мадам Бофорт и, должно быть, уже волнуется.
Сбитый с толку, Гиттар стоял озадаченный. Он уже не знал более, что делать. Он понял, что в очередной раз станет посмешищем, если сейчас же не покажет того, что он задумал. И, пусть это было с опозданием, пусть теперь могли бы подумать, что это с досады или по каким-то еще другим причинам, он решил вести себя так, словно бы его не опередили. Он встал в свой черед и сказал:
— Ну конечно, возвращаемся, я как раз собирался вас об этом попросить.
По дороге он не произнес ни слова, но, дойдя до отеля, он с улыбкой поклонился мадам Тьербах и сказал:
— До встречи, милая мадам. Извините, что я так резко с вами прощаюсь, но меня ждут друзья.
Глава 3
На следующий день после этой комичной сцены Гиттар проснулся в дурном расположении духа. Он чувствовал, что выставил себя на посмешище. Как мадам Тьербах истолкует его поведение? Как оправдается он, когда о нем будет сообщено, в чем не было сомнения. Понятным ли было то, что у него не было интереса? Все эти размышления повергли его в глубокое замешательство. Из-за своей неуклюжести, из-за недостатка решительности, он снова совершил ошибку, вместо того чтобы выйти победителем из этой беседы, он вышел на манер двусмысленный, что могло походить на поражение. Он не прощал себе этого, тем более что был момент, когда ему представилась такая прекрасная возможность сыграть удачную роль. Он упустил его и теперь находился в весьма неприятном положении мужчины, уязвленного в самолюбие.
Между тем, тон, который он принял, чтобы попрощаться, был безукоризнен, и, на людях, он не упустил возможность подтвердить отсутствие интереса. Но что значил этот тон перед лицом фактов? В памяти мадам Тьербах его быстро заслонит то, что ему предшествовало, и это вызывало негодование Гиттара. Была еще и другая причина, усиливавшая его раздражение. Он до сих пор еще не получил ответ от Винни Альбермарль. Когда-то, ему стоило только подать знак, чтобы она прибежала. Уже много дней, как он сторожил почтальона и, если, с одной стороны, он радовался тому, что не получал ответа, поскольку ее приезд больше не имел никакого смысла, то с другой стороны, его беспокоило это молчание и он страдал от него, как от проявления безразличия. В очередной раз он запутался в тех нескольких связях, что у него были, и в этот момент последнее из утешений, то самое, которое он всегда находил в момент, когда он желал этого, изменяло ему. Уже прошло четыре года, как после одного приключения, сходного с тем, что мы только что рассказали ради той морали, которую из него можно извлечь, он узнал о смерти своего брата. И тогда он почувствовал, насколько сильно было одиночество, и он увидел в этой смерти словно бы предзнаменование одинокого конца. Потом, время сделало свое. Ход его жизни вернулся к нормальному. Все его горести затушевались, и он вновь обрел уверенность. Но вот, теперь, произошло нечто похожее, но в этот раз с большей силой, ибо речь шла о последних друзьях, да и он был старше. Его поражало то, что временами развитие событий происходило сходным образом. Он видел в этом знак обреченности. И с надеждой, во многом превосходящей ту радость, которую он испытал при этом, он ожидал известия от Винни.
Три дня спустя, когда он узнал на конверте почерк своей подруги, он испытал такое облегчение, что из страха узнать что-либо досадное, не вскрывал письма. Его мучило предчувствие. Письмо было легким, казалось, что конверт был пуст, тогда как, раньше, всякий раз, когда Винни ему писала, оно было тяжелым, словно брошюра. Но он ободрял себя тем, что в письме были только слова: "Я еду, ждите меня, ваша Винни".
Это было то, чего он изо всех сил желал, чтобы не быть одному, и в то же самое время боялся, настолько эта женщина утомляла его и казалась малоинтересной. В любви всегда есть что-то такое, что не предназначено для другого, некая задняя мысль, что ты похож на отрицательного героя романа, что ты хочешь видеть любимым то существо, которое автор изображает столь чувствительным. Это чувство, развившееся в Гиттаре, понемногу заслонило истинный образ Винни образом женщины, достойной его любви; в силу размышлений, он пришел к тому, что стал осуждать себя и, не помышляя о том, что любви нельзя приказать, он стал презирать себя за то, что не любил Винни, которая уже представлялась ему, словно читателю. Этот читатель не мог не презирать его, Гиттара, за то, что тот не отвечал на порыв столь чистой женщины. Наконец, он распечатал письмо. Вот что было в нем:
"Мой навеки дорогой друг, как ваше письмо облегчило мои страдания! Что за радость для меня, в этот мучительный момент, почувствовать издалека вашу привязанность, такую сильную и такую прекрасную! Если я не ответила вам раньше, то, как вы догадались, потому, что не могла этого сделать, поскольку в этот момент я больна и лежу вдалеке от света. Мадмуазель Эвжени, которую, я думаю, вы знаете, единственно, кто со мной рядом. Да, как помогло мне ваше письмо! Я без конца перечитываю его, чтобы обрести смелость переносить боль. Но почему я должна лежать, недвижна и немощна, в момент, когда вы зовете меня к себе? Что за мука для меня, почувствовать, наконец, счастье у рук своих, быть способной вплоть до сего дня, пока оно не представилось, бежать к нему и теперь глядеть на него, не имея возможности сделать к нему хотя бы шага? Я положу, вы увидите, свою жизнь на то, чтобы суметь приехать к вам и пережить те мгновения, что вы мне предлагаете. Все остальное не имеет больше значения, но судьба решила, чтобы все было иначе. Несчастный и милый друг, так значит, вы всегда будете тем, кто будет терзать мое существование! Вы терзали его, никак не отвечая на мою страсть, в то время, когда у меня были силы этого желать, и вы отвечаете мне в момент, когда болезнь приковала меня к постели. Вы еще более усугубляете мои страдания, показывая, насколько я устала, потому что все мои силы, те, что были со мной всю мою жизнь, покинули меня в момент, когда они мне потребовались. И я хочу, чтобы вы поняли, как я страдаю, в этот момент, оттого что нахожусь вдали от вас и не могу примчаться на ваш зов, как моя душа желала бы этого. Я плачу от бессилия, когда пишу эти строки. Неужели я всегда должна быть для вас предметом разочарования? Ведь я достаточно женщина, чтобы понять, что когда-то мое присутствие было вам в тягость и чтобы набраться терпения и жить в ожидании, в уверенности, что однажды вы обратитесь ко мне. И все же я досаждала вам, вопреки своей воле, вопреки своей любви — и из-за нее. И сегодня, тогда, когда в вашем письме, таком страстном, таком нежном, я почувствовала ваше глубокое желание меня вновь увидеть, я снова разочаровываю вас, не имея возможности на него ответить. Я больше не буду от вас скрывать того, что если я и не ответила вам раньше, то потому, что надеялась умереть. Я испытывала такое отвращение к самой себе, что даже моя любовь не поддерживала меня и у меня не было больше другого желания, как не жить больше. Но смерть не захотела меня забрать, и я здесь, одна, вдали от вас, с опозданием, оскорбив величие ваших чувств, отвечая вам. Что за ничтожное созданье представляю я рядом с вами! И я не осмеливаюсь просить вас об одной вещи, потому что это стало бы для меня такой великой радостью. Я чувствую себя эгоисткой, не думая ни о чем другом, кроме своего счастья. Я не осмеливаюсь вас просить о том, чтобы вы не ждали меня к себе, а сами приехали в Париж. Ах! Если бы вы захотели! Я живу этой надеждой. Мне стыдно говорить о тяжести моего недуга, чтобы это не оказало давления на ваше решение. Но если бы вы знали о том добре, о той радости, что мне принесете! Стоило мне высказать эту просьбу, как я уже чувствую себя возрожденной, каким-то чудом, с этого момента я могу выздоравливать, что за счастье! Я умоляю вас изо всех своих болезных сил, приезжайте. Если бы только ими взывала я к вам, то сомневаюсь, что вы бы приехали. Но если существуют силы любви, если они составляют мощь, я знаю, вы приедете, и я прощаюсь с вами, не сомневаясь в этом".
