Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Со стен общипана вся штукатурка. Известь нужна нам ежедневно, постоянно… Ее недостаток вызывает у самок головокружение, слабость, потерю ориентации в пространстве. Перья теряют блеск, становятся ломкими, хрупкими, выпадают. Зрение ослабевает, а глаза все чаще закрываются от усталости и сонливости.
Птицы вцепляются в стены когтями и клювами, пытаясь отковырять хоть какую-нибудь крошку. Бьют клювами, выцарапывают, а потом подбирают с земли известковую пыль.
Синицы, воробьи, овсянки, щеглы, жаворонки, дятлы, горлинки, голуби, галки, фазаны, журавли, ястребы — все жадно клюют и царапают стены старого города, выковыривая белые хрупкие обломки штукатурки и скрепляющего кирпичи раствора.
Камешки, мелкие ракушки и крабы, рачки, улитки, хитиновые панцири насекомых, стекающая с известковых скал вода, крошки рассыпавшихся от старости костей, яичная скорлупа… Мы прокрадываемся в гнезда, разбиваем и пожираем яйца. Уносим еще не родившихся птенцов, покрытых желеобразной белковой массой.
Разгневанные, раскричавшиеся дрозды преследуют меня вдоль поросшего оливковыми деревьями ущелья. Я снижаюсь и прячусь среди густых веток, зная, что сюда они за мной не полетят. Чувствую в клюве теплое, пульсирующее сердце птенца. В гнезде меня уже ждут крикливые разинутые клювы, которые мгновенно пожирают разорванную на куски добычу.
Мы все чаще разоряем чужие гнезда. Нам больше не приходится отковыривать штукатурку со стен, разыскивать на берегу крохотные ракушки. Мы просто дожидаемся, пока птицы вылетят из гнезда. Иногда я сам выманиваю их, подлетая с криками, как будто действительно собираюсь в одиночку столкнуться с многочисленными клювами скворцов или зябликов. Они летят за мной, кричат, трещат, стремятся отогнать меня подальше. А в это время Рея потихоньку забирается в чужое гнездо и крадет яйцо или трепещущего птенца. И хотя птицы уже знают эти наши трюки, нам почти всегда удается выманить их. Молодые сорочата учатся сами добывать себе пищу. Они уже знают, что совершенно незачем совершать далекие и опасные полеты к городским стенам или на морской берег, если еда есть и прямо здесь в гнездах других птиц. Поэтому появление нашей сине-черно-белой стаи вызывает столько шума, замешательства, криков, чириканья, щебетанья, писков, шипения, фырканья, воркования, скрежета, карканья.
Птицы боятся и ненавидят нас, они только и ждут, когда же мы наконец улетим. Стрижи и ласточки, гнезда которых располагаются под крышами, балконами и карнизами, снижают свой полет, стараясь отпугнуть нас шумом и свистом крыльев. Они летят в свои гнезда и усаживаются в них, злобно выставив наружу грозно разинутые клювы. Они знают, что мы умеем взлетать вертикально вверх и разбивать их приклеенные в нишах и углах гнезда.
Свое гнездо в ущелье за городом я так хорошо замаскировал вьюнками и листьями инжира, что даже мне самому оно кажется совершенно недоступным. Три сорочонка совершают вместе с нами свой первый полет, стараясь во всем копировать наши голоса и движения.
Поток воды каскадом спадает к морю. Берега глубоко врезавшегося в камень русла крошатся, рассыпаются, оседают. Когда вода течет спокойно, она понемногу подмывает уложенные людьми камни. А после дождей уровень воды резко поднимается и поток бурно несется вперед, вырывая, переворачивая и сдвигая с места каменные блоки. В этих разрушающихся речных обрывах гнездятся оляпки. Сверху хорошо видны их тени, бегающие по каменистому дну среди косяков мелких серебристых рыбешек, которых мы тоже иногда ловим в мелких, прогретых солнцем лужах.
Я вспоминаю город высоких домов, куполов, колонн, башен. Там, над рекой, тоже жили оляпки, прячущиеся в заброшенных крысиных норах — в таких уголках, до которых сорокам никогда не удалось бы добраться.
Вода и корни разрушают бывшие жилища людей, врываясь в щели между камнями, кирпичами, плитами, порогами, ступенями. Вода подбирается снизу. Корни атакуют со всех сторон, используя малейшие трещины и отверстия. Они расширяют, подтачивают, выворачивают камни с места, стремясь пробраться поглубже, поближе к животворной воде. Травы, заросли, деревья заполоняют улицы города, площади, дворы, дома. Они растут на крышах и стенах, разрушая их, разбивая, подтачивая. Они вылезают даже внутри домов, прорастая через трещины в каменных полах. Сквозь разбитые окна и двери ветки пробиваются к солнцу и свету.
— Соколы! Внимание! Соколы над нами! — кричит Рея, направляясь к ближайшему кусту.
Мы мгновенно рассаживаемся в прибрежных зарослях.
Соколы лениво кружат над рекой. Наши черно-белые фигурки очень хорошо видны им с высоты. Мы втискиваемся поглубже в гущу тесно переплетенных веток, зная, что крупным, тяжелым хищникам не удастся сюда пробиться. Соколы кружат над городом и над рекой, постепенно набирая высоту, и не спеша удаляются на юг.
— Улетели! Улетели! — кричу я Рее и сорочатам.
Взлетаю на высокую каменную стену у самой воды. Тяжелые валуны устояли в борьбе с бушующими волнами, наводнениями, дождями. На широкой плоской верхушке устроили свои гнезда аисты. Они вытягивают к нам свои длинные красные клювы и злобно бьют крыльями.
— Убирайтесь прочь, а то мы убьем вас! — кричат они сорочатам, стуча и щелкая клювами.— Это наша стена! Это наши гнезда!
Мы перелетаем через стену и опускаемся среди деревьев и высохшей травы, проросшей сквозь забетонированные, асфальтированные ряды улиц.
Покрытые колючками ветки низко стелются над потрескавшимся асфальтом. Шипы тянутся к нашим шеям и крыльям. Мы протискиваемся, пролезаем, лавируем.
Малыши идут за нами, не подозревая об опасности. Колючки впиваются им в крылья, выдирают пух из спинок и крыльев.
— Больно! — кричит Кер, вытаскивая колючку из крыла.
— За мной! Сюда! — Я вывожу свое семейство на раскаленное, освещенное солнцем пространство.
Нагретый асфальт становится липким и мягким.
Вокруг свисающих красных цветов кружат мухи, пчелы, бабочки, стрекозы. Рея поворачивается и хватает в клюв осу, выплевывает ее, придерживает когтем, отрывает голову, крылья и глотает.
Малыши во всем подражают нам. Они ловят насекомых, смачивают их слюной, давят, глотают. Разрывают пчелу, по очереди пробуя разные части ее тела. Лишь птицам известно, сколько сладости скрыто в насекомых. Мы крутимся взад и вперед между цветками. Солнце поднимается все выше и выше. Оно нагревает воздух так, что он дрожит и волнуется над асфальтовой трясиной.
Насытившись сладкими насекомыми и мучными червями, я чувствую подступающую дремоту. Вокруг безветренно, спокойно и ужасающе жарко.
Мы летим к ближайшим деревьям, которые втиснулись в щель между растрескавшимися стенами домов.
Уставшие, измученные, мы садимся на ветки в прохладном, тихом, уединенном уголке. Над нами неподвижно свисает зеленый купол апельсиновых листьев.
— Сарторис! Сарторис! — зову я сорочатсонным голосом.
Мы сидим на тонкой ветке, куда до нас не доберется ни змеях ни куница. Сорочата устроились напротив нас. Глаза затягиваются пленкой, когти судорожно сжимают ветку. Я засыпаю, слыша, как издалека доносятся сонные вскрикивания других сорок. Когда солнце в полдень замирает в зените, все птицы становятся сонными и устраиваются отдохнуть и хотя бы немного вздремнуть.
Издалека доносится глухой грохот. Земля дрожит, листья на деревьях вздрагивают.
Я взмываю ввысь к просвечивающей сквозь крону синеве, парю над покатой крышей. Окруженная тучей дыма, коричневая гора плюется пурпурными потоками. Лава медленно стекает по склонам в сторону моря. Белые облака пара взмывают вверх на морском берегу.
Я сажусь на посеревшую от ветров, солнца и дождей толстую балку. Рея и сорочата устраиваются рядом со мной. Они галдят и подпрыгивают, наблюдая за тем, что происходит вдалеке, на верхушке горы, за постепенно затягивающей небо тучей черного дыма, пепла и огненных искр.
Под ногами чувствую толчки — это земля беспокойно вздрагивает от движения перемещающихся, перетекающих потоков. И хотя пепел, дым и лава сюда не проникают, хотя они очень далеко от нас, мы все же чувствуем себя очень неуверенно, как будто нам снова грозит опасность.
Каменная плита срывается с места и с треском падает, разрывая оплетающие дом лианы. Мы взлетаем и плавно опускаемся к пересыхающей речке.
Мы летим к нашему гнезду — в ущелье, заросшее оливковыми деревьями.
Глаза Сарториса округлились, совсем как золотые кольца, рассыпанные перед ним среди посуды и всяких прочих блестящих вещей. Он наклонил голову, встряхнул хвостом, вытянул шею.
— Нет! — кричал он.— Нет!
Я знаю его страсть к золотым кольцам, цепочкам, кулонам. Он сидел, всматриваясь в их сияние, блеск, отсветы. Солнце двигалось по небосклону, и вместе с движением солнца менялись оттенки цветов и отражение света в сверкающих металлических поверхностях. Сарторис щурил глаза и отворачивался, не в силах вынести такого яркого блеска.
