Эмиль Золя - Истина
На его рѣчь не послѣдовало возраженія; пренія были закончены, и присяжные сейчасъ же удалились въ совѣщательную комнату.
Стоялъ чудный, жаркій іюльскій день, и горячіе лучи солнца, несмотря на спущенныя шторы, немилосердно нагрѣвали комнату. Ожиданіе приговора длилось слишкомъ часъ; публика ждала молчаливо, напряженно, ничѣмъ не напоминая собою публику Бомона, столь шумную и страстную. Надъ залой точно нависла свинцовая туча, которая медленно опускалась съ низкаго потолка. Никто не переговаривался; лишь изрѣдка обмѣнивались взглядами симонисты и антисимонисты. Казалось, что въ этомъ залѣ происходитъ похоронная служба и что рѣшается судьба жизни или смерти цѣлой націи. Наконецъ появились присяжные, и среди безмолвной тишины изъ среды ихъ выдѣлился маленькій, невзрачный человѣкъ, золотыхъ дѣлъ мастеръ, который получалъ заказы отъ мѣстнаго духовенства. Его тоненькій, рѣзкій голосокъ былъ слышенъ во всѣхъ углахъ зала. Отвѣтъ: виновенъ ли онъ, гласилъ: да, виновенъ, — по большинству голосовъ, но заслуживаетъ снисхожденія, — рѣшили всѣ единогласно.
Когда-то, въ Бомонѣ, было высказано единогласное рѣшеніе о его виновности, и только весьма небольшое большинство высказалось за снисхожденіе. Гюбаро торопливо выполнилъ всѣ формальности и произнесъ приговоръ: десять лѣтъ тюремнаго заключенія; затѣмъ онъ всталъ и вышелъ изъ залы, а за нимъ слѣдомъ удалился и прокуроръ Пакаръ, отвѣсивъ поклонъ присяжнымъ, точно благодарилъ ихъ за усердіе.
Маркъ не спускалъ глазъ съ Симона и замѣтилъ на его неподвижномъ лицѣ лишь слабую улыбку, болѣзненное искривленіе губъ. Дельбо, внѣ себя, сжималъ кулаки. Давида не было въ залѣ: онъ былъ слишкомъ взволнованъ и ожидалъ рѣшенія суда на улицѣ. Этотъ приговоръ разразился точно ударъ грома, и Маркъ почувствовалъ леденящій холодъ, который пробѣжалъ у него по спинѣ. Рѣшеніе суда было такою ужасною несправедливостью, вѣрить въ которую для честныхъ людей было невыносимо; это было преступленіе, которое еще утромъ казалось невозможнымъ, отвергалось разумомъ — и вдругъ оно стало чудовищною дѣйствительностью. На этотъ разъ въ залѣ не раздавались возгласы жестокаго торжества, не чувствовалось кровожадной алчности дикихъ звѣрей, пожирающихъ свою жертву; зала была, однако, полна антисимонистами, и всѣ они молчали, потому что и они были подавлены свершившимся ужаснымъ злодѣяніемъ. Только легкій шопотъ пробѣжалъ по толпѣ, точно она вся вздрогнула, и затѣмъ молча, медленно вышла изъ дверей, какъ черный потокъ, какъ погребальное шествіе; она вышла, пораженная трепетомъ, содрогаясь отъ душившаго ее страха. Маркъ выбѣжалъ на улицу и встрѣтилъ тамъ Давида, который отчаянно рыдалъ.
Итакъ, клерикалы побѣдили, школа братьевъ снова могла возродиться, а свѣтская школа превратиться въ преддверіе ада, въ сатанинскій вертепъ, гдѣ оскверняютъ и тѣло, и душу ребенка. Отчаянное, нечеловѣческое усиліе спасло на этотъ разъ клерикаловъ, отсрочило ихъ пораженіе, неизбѣжное въ будущемъ. Пройдутъ года, и молодое поколѣніе попрежнему будетъ омрачено суевѣріями, насыщено ложью. Движеніе впередъ, по пути прогресса, будетъ пріостановлено до того дня, когда свободная мысль, какъ дѣйствительно непобѣдимая сила, все-жъ-таки пробьетъ себѣ дорогу, освободитъ народъ посредствомъ торжества науки и сдѣлаетъ его способнымъ познать истину и справедливость.
Когда Маркъ на другой день вечеромъ, разбитый и усталый, вернулся въ Мальбуа, онъ нашелъ письмо отъ Женевьевы, въ которомъ было всего нѣсколько словъ: «Я прочитала весь отчетъ о слѣдствіи; я прослѣдила весь процессъ. Совершилось ужасное преступленіе — Симонъ невиновенъ».
IV
Слѣдующій день былъ четвергъ; Маркъ всталъ послѣ безсонной ночи; его душу разъѣдали ужасныя воспоминанія о дняхъ, проведенныхъ въ Розанѣ, и онъ не могъ сомкнуть глазъ; вдругъ въ комнату вошла Луиза, которая узнала о его возвращеніи и ускользнула на минутку изъ мрачнаго домика госпожи Дюпаркъ, двери котораго попрежнему держались на запорѣ. Она бросилась на шею отца и горячо его поцѣловала.
— О дорогой отецъ! Какъ ты страдалъ, и какъ я рада, что могу обнять тебя! — воскликнула она.
Луиза была теперь уже совсѣмъ взрослая дѣвушка, и ей было отлично извѣстно все дѣло Симона; рѣшеніе суда возмутило ея честную душу, такъ какъ она вполнѣ раздѣляла убѣжденія своего обожаемаго отца и, подобно ему, преклонялась передъ великими идеями справедливости. Въ ея голосѣ слышалось неподдѣльное отчаяніе за судьбу Симона.
Увидя ее и отвѣчая на ея ласки, Маркъ вспоминалъ о письмѣ Женевьевы; мысль о ней усилила его тревожное настроеніе въ эту ночь.
— Знаешь ли ты, что мать написала мнѣ и что она на нашей сторонѣ?
— Да, да, отецъ, я знаю. Она мнѣ призналась. Еслибы ты зналъ, сколько упрековъ пришлось еи вынести отъ бабушки, которая была очень недовольна тѣмъ, что мама читала всѣ газеты, сама ходила каждое утро и покупала полный отчетъ о засѣданіяхъ. Бабушка собиралась сжечь эти нечестивые листки, но мама запиралась въ своей комнатѣ и цѣлые дни проводила за чтеніемъ… Я тоже все прочла, — мама мнѣ позволила. О дорогой отецъ! Какое это ужасное дѣло! Несчастный, невинный страдалецъ! Сколько злобы выказали эти жестокіе люди, которые терзали его! Еслибы я только могла, я бы еще сильнѣе полюбила тебя за то, что ты любилъ и защищалъ его.
Она обняла Марка и ласкала его, пока онъ, несмотря на свое горе, отвѣтилъ ей нѣжной улыбкой; его душевныхъ ранъ точно коснулся цѣлительный бальзамъ. Онъ улыбался, думая о своей женѣ, своей дочери, которыя теперь знали и поняли все — и шли къ нему навстрѣчу.
— Ея милое, дорогое письмо, — шепталъ онъ, — утѣшило меня, успокоило; надежда оживила душу. Неужели счастье улыбнется мнѣ послѣ столькихъ испытаній? Мать говорила съ тобою обо мнѣ? Понимаетъ ли она, сколько я выстрадалъ? Я всегда думалъ, что въ тотъ день, когда она все узнаетъ, она вернется!
Но Луиза ласково пригрозила ему и сказала:
— Не заставляй меня выболтать тебѣ то, что еще должно оставаться въ секретѣ. Я бы лгала, еслибы стала сообщать тебѣ слишкомъ хорошія вѣсти. Дѣла наши идутъ не дурно, — вотъ и все… Будь терпѣливъ и надѣйся на свою дочь, которая старается быть такою же благоразумною и ласковою, какъ ея обожаемый отецъ.
Луиза сообщила, что здоровье госпожи Бертеро очень плохо. Несчастная много лѣтъ страдала болѣзнью сердца, которая, благодаря послѣднимъ событіямъ, приняла угрожающій характеръ. Постоянные крики и ссоры старухи Дюпаркъ, злобное настроеніе, царившее въ мрачномъ домикѣ, очень разстраивали больную; она постоянно вздрагивала, пугалась и потомъ долго не могла придти въ себя. Поэтому она въ послѣднее время не спускалась въ маленькій салонъ, а оставалась въ своей комнатѣ и, лежа на кушеткѣ, смотрѣла изъ окна, своими печальными глазами, на пустынную площадь Капуциновъ, вспоминая былыя радости, безвозвратно утраченныя.
— Повѣрь, отецъ, намъ живется далеко не весело, — разсказывала Луиза. — Бабушка Бертеро лежитъ въ своей комнатѣ, мама запирается у себя, а старая бабушка бѣгаетъ по лѣстницѣ и хлопаетъ дверями, и кричитъ, и ссорится съ Пелажи, если ей нельзя придраться къ кому-нибудь изъ насъ… Я, впрочемъ, не жалуюсь; я сижу тоже въ своей комнатѣ и работаю. Ты знаешь, мама согласилась, и я черезъ шесть мѣсяцевъ сдаю экзаменъ въ нормальную школу и надѣюсь его выдержать.
Въ эту минуту въ комнату вошелъ Себастіанъ Миломъ, который былъ свободенъ въ этотъ день, и пришелъ сюда изъ Бомона, чтобы привѣтствовать своего дорогого учителя, узнавъ объ его возвращеніи. Вскорѣ сюда явились Жозефъ и Сара, чтобы поблагодарить Марка за его героическія усилія для спасенія ихъ отца; они разсказали, въ какомъ отчаяніи находится ихъ мать и вся семья Лемановъ; извѣстіе о вторичномъ осужденіи Симона совершенно убило его близкихъ; Давидъ послалъ имъ телеграмму, и она поразила, какъ ударъ грома, всѣхъ обитателей маленькой лавчонки на улицѣ Тру. Госпожа Симонъ вернулась къ своимъ родителямъ и здѣсь ожидала рѣшенія участи мужа, боясь враждебнаго къ себѣ отношенія обитателей клерикальнаго городка, да къ тому же и жизнь тамъ была ей не по средствамъ. Всѣ члены семьи заливались слезами; ужасная несправедливость лишила ихъ всякаго мужества, и они съ нетерпѣніемъ ждали возвращенія Давида, который остался около брата, чтобы поддержать его въ эти ужасныя минуты.
Когда молодые люди пришли къ Марку, они всѣ вмѣстѣ трогательно обнялись и подѣлились своимъ горемъ; они подружились еще въ дѣтствѣ, въ школѣ, и теперь ихъ взаимная любовь окрѣпла и развилась. Жозефъ и Сара пришли оба заплаканные; они не спали ночь и дрожали, какъ въ лихорадкѣ; при воспоминаніи объ участи отца они снова залились слезами, и Себастіанъ принялся утѣшать Сару, а Луиза взяла обѣ руки Жозефа и сама заплакала, увѣряя его въ своей дружбѣ и любви, точно хотѣла этимъ наивнымъ признаніемъ уменьшить его отчаяніе. Ей было семнадцать лѣтъ, а ему двадцать. Себастіану минуло двадцать одинъ годъ, а Сарѣ восемнадцать. Глядя на этихъ молодыхъ людей, полныхъ жизни, разума и доброты, Маркъ невольно былъ тронутъ, и ему снова пришла въ голову мысль, которая не разъ уже вызывала въ немъ радостныя надежды. Почему эти двѣ парочки не соединятся въ концѣ концовъ для совмѣстной жизни; они какъ бы предназначались другъ для друга и могли явиться благодатной жатвой свѣтлаго будущаго, благодаря своему развитію и широкимъ взглядамъ, которые научили ихъ понимать истину и справедливость.
