Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
Обзор книги Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
Эмиль Золя. Рим
I
Ночью, на пути из Пизы в Чивитавеккью, поезд сильно запоздал, и было уже около девяти утра, когда аббат Пьер Фроман, проведя более суток в утомительной дороге, прибыл наконец в Рим. С ним был только один саквояж; аббат захватил свою легкую поклажу, выпрыгнул из вагона и, отстраняя услужливых носильщиков, окунулся в толчею перрона: ему не терпелось очутиться в городе, без спутников, и все увидеть своими глазами. У самого вокзала, на площади Пятисот, он сел в открытый фиакр, один из тех, что вереницей вытянулись вдоль тротуара, поставил саквояж рядом с собою и назвал извозчику адрес:
— Виа-Джулиа, палаццо Бокканера.
В то утро, в понедельник 3 сентября, ясное небо было восхитительно нежным и легким. Извозчик, белозубый толстяк с блестящими глазами, услышав говор аббата, угадал в нем француза и заулыбался. Он хлестнул тощую лошаденку, и та резво побежала, везя опрятную, веселую, как все римские фиакры, коляску. Вскоре, миновав зеленеющий скверик, они выехали на площадь Терм; кучер, все так же улыбаясь, обернулся и кнутом указал на руины.
— Термы Диоклетиана, — предупредительно пояснил он на ломаном французском языке, каким обычно изъясняются римские извозчики в угоду иностранцам, желая завоевать расположение седоков.
С высоты Виминальского холма, где находится вокзал, коляска быстро катила под гору по улице Национале. Кучер поминутно оборачивался, привычным жестом указывал на встречные памятники, давал пояснения. Здесь, вдоль широкой дороги, возвышались одни только новые здания. Чуть подальше, справа, вздымалась густая зелень садов, а над ними тянулось какое-то нескончаемое строение, желтое и голое, — не то монастырь, не то казарма.
— Квиринал, дворец короля, — сказал извозчик.
Всю эту неделю, с тех пор как была решена поездка, Пьер целыми днями просиживал над планами и описаниями Рима, изучая его достопримечательности. Поэтому он мог бы самостоятельно разыскать любую улицу и узнавал окрестности еще до того, как извозчик называл их. Однако его сбивали с толку внезапные спуски и беспрестанные подъемы по склонам холмов, где уступами расположились городские кварталы. Но вот кучер с подчеркнутой, хотя и несколько иронической торжественностью объявил, широким жестом указывая кнутовищем влево, на огромное свежеоштукатуренное здание — гигантское нагромождение камня, перегруженное лепкой, фронтонами и статуями:
— Национальный банк!
Спуск продолжался, коляска свернула на треугольную площадь, и Пьер, взглянув вверх, пришел в восторг, увидев высоко над головою сад, который венчал большую гладкую стену и словно повисал над площадью: оттуда вздымались в прозрачное небо изящные и могучие очертания вековой пинии. Пьер ощутил всю горделивую красоту, всю прелесть Рима.
— Вилла Альдобрандини!
Спуск все еще продолжался, и перед ними промелькнуло зрелище, окончательно восхитившее молодого священника. Улица снова круто сворачивала, и в углу, на повороте, образовался просвет. Внизу, точно солнечный колодец, наполненный слепящей золотой пылью, сияла белизною площадь; и в утреннем ее великолепии возвышалась гигантская мраморная колонна, как бы позолоченная с той стороны, где восходящее светило из века в век ласкало ее своими лучами. Пьер был изумлен, когда кучер назвал эту колонну, ибо сам он представлял ее себе не такою: она выступала из окружающей тени в сиянии солнечного колодца.
— Колонна Траяна!
У подножия холма улица Национале сворачивала в последний раз. Лошадь бежала рысью, и кучер ронял все новые названия: дворец Колонна с тощими кипарисами вдоль садовой ограды; дворец Торлониа, который отстраивался заново, чтобы стать еще прекраснее; Венецианский замок, обнаженный и грозный, с зубчатыми стенами, от которых веяло трагической суровостью средневековой крепости, уцелевшей среди буржуазной действительности наших дней. Все это было столь неожиданно, что изумление священника с каждой минутой возрастало. Но особенно он был поражен, когда извозчик торжественно указал кнутовищем на Корсо — длинную узкую улицу, не шире улицы Сент-Оноре в Париже: левая сторона ее, залитая солнцем, слепила белизною, правая была погружена во тьму, а далеко, в самом конце, подобно светящейся звезде, виднелась Пьяцца-дель-Пополо. Неужто это и есть сердце Рима, прославленное место прогулок, живая артерия, где пульсирует кровь огромного города?
Коляска уже катила по проспекту Виктора-Эммануила, который служит продолжением улицы Национале; эти две магистрали перерезают древний город из конца в конец, от вокзала до моста Святого Ангела. По левую руку в радостном сиянии утра светлела круглая апсида храма Иисуса Христа. Дальше улица сужалась, стиснутая церковью и тяжеловесным палаццо Альтьери, которое никак не решались снести, и все погрузилось в сырой, леденящий мрак. Но перед храмом Иисуса Христа ослепительное солнце вновь затопило золотом лучей всю площадь, а вдали, из глуби погруженной во мглу улицы Арачели, выступили озаренные утренним солнцем пальмы.
Вон там Капитолий, — сказал кучер.
Священник стремительно высунулся из коляски. Но в конце темного коридора он заметил лишь какое-то зеленое пятно. От внезапной и частой смены жгучего солнца и студеной тени Пьера пронизывала дрожь. Они проехали мимо Венецианского замка, мимо храма Иисуса Христа, и аббату почудилось, что гнетущий мрак прошлого леденит ему спину; но стоило снова попасть на какую-нибудь площадь или улицу пошире, и они возвращались к свету, теплу и радостной неге жизни. Желтые лучи солнца падали с крыш, рисуя на мостовой резкие лиловатые тени. Меж домами виднелись полоски ярко-голубого безмятежного неба. Пьеру казалось, что самый воздух, которым он дышит, имеет какой-то особый, почти неуловимый привкус, привкус плодов, и привкус этот разжигал в нем лихорадку нетерпения.
Хотя проспект Виктора-Эммануила и не отличается прямизной, все же это очень красивая современная улица, и Пьер легко мог вообразить себя в любом большом городе с громадами доходных зданий. Но вот коляска проехала мимо Палаццо-делла-Канчеллериа, этого шедевра Браманте, характерного памятника римского Возрождения, и аббат, не переставая изумляться, вспомнил увиденные им по дороге дворцы — гигантские, тяжеловесные и голые сооружения, огромные каменные кубы, напоминающие не то больницу, не то тюрьму. Он никак не предполагал, что они таковы — эти прославленные римские палаццо: ни изящества, ни выдумки, ни внешнего великолепия. Разумеется, они прекрасны, со временем он постигнет их прелесть, но к этому надо еще привыкнуть.
Внезапно, оставив позади людный проспект Виктора-Эммануила, коляска покатила дальше, с трудом пробираясь по тесным извилистым улочкам. Наступила тишина, все вокруг опустело, яркое солнце и шумная толпа нового города сменились леденящим, дремотным сумраком старого. Пьер припомнил изученные им планы Рима и сообразил, что подъезжает к Виа-Джулиа; его разбирало любопытство, становившееся мучительным: он был огорчен, что не может сразу же побольше увидеть, побольше узнать. С самого отъезда он был как в лихорадке, и теперь, когда все, с чем он сталкивался, до странности не соответствовало его представлениям, это поражало неожиданностью, разжигало любопытство, возбуждало жажду обозреть все сразу. Еще только пробило девять, все утро впереди, представиться во дворце Бокканера он успеет: почему бы не поехать тотчас же на ту возвышенность, откуда открывается классическая панорама Рима, раскинувшегося на семи холмах? Эта мысль не давала Пьеру покоя, и он наконец сдался.
Кучер не оборачивался, седоку пришлось привстать и громко назвать новый адрес:
— К Сан-Пьетро-ин-Монторио!
Извозчик сначала удивился, как будто не понял. Он показал кнутовищем, что это там, далеко. Но священник настаивал, и тот снова дружелюбно заулыбался, с готовностью кивнул головой: ладно, мол, ладно, он-то со всей охотой!
И лошадь опять побежала рысцой по лабиринту узких улочек. Они въехали в одну из них, зажатую между высоких стен, дневной свет едва проникал сюда, как на дно глубокого рва. В самом конце улицы их внезапно ослепили яркие солнечные лучи; по старинному мосту Сикста IV коляска переехала через Тибр; справа и слева от них, среди нагромождения строительного мусора и свежей штукатурки, тянулись новые набережные. На этой стороне раскинулся также развороченный Трастевере; вдоль широкой дороги, отмеченной крупными табличками с именем Гарибальди, коляска поднялась по склону Яникульского холма.
И снова извозчик с простодушной гордостью указал на триумфальный путь:
— Виа-Гарибальди!
Лошадь замедлила шаг, и Пьер, охваченный ребяческим нетерпением, то и дело оборачивался и глядел на город, панорама которого все шире развертывалась у него за спиной. Они долго взбирались вверх, позади возникали все новые кварталы, вплоть до самых отдаленных холмов. Волнение Пьера возрастало, сердце билось сильнее, но он подумал, что лишает себя полноты удовольствия, разменивает его, когда урывками озирается на медленно расстилающиеся дали. Ему хотелось увидеть Рим весь сразу, охватить, объять священный город единым взглядом. И у него хватило самообладания больше не оборачиваться, хотя он всем существом своим стремился к этому.
