Эмиль Золя - Истина
Въ продолженіе этого длиннаго допроса обвиняемый держалъ себя такъ равнодушно, и видъ его былъ такой жалкій, что онъ никому не внушалъ сочувствія. Большинство, въ томъ числѣ и частъ его друзей, ожидали встрѣтить въ немъ человѣка возмущеннаго, грознаго судью, который явится на судъ, скрестивши руки и требуя возмездія за тѣ страданія, которыя онъ перенесъ; точно мертвый, возставшій изъ гроба, предстанетъ онъ передъ своими судьями. Симонъ же отвѣчалъ упавшимъ голосомъ, дрожа временами отъ приступовъ все еще его мучившей лихорадки, безъ всякаго признака возмущенія оскорбленной невинности, и, глядя на него, всѣ почувствовали сильное разочарованіе, а враги его объявляли во всеуслышаніе, что самый видъ его являлся уликой его преступности, печать которой лежала на всемъ его существѣ. Только одинъ разъ онъ вышелъ изъ себя, когда предсѣдатель спросилъ его о подложности штемпеля; Симону впервые приходилось слышать объ этомъ новомъ обвиненіи. Никакой серьезной улики не было; говорилось только, что какая-то женщина слышала отъ какого-то рабочаго, что онъ исполнилъ учителю школы въ Мальбуа довольно странный заказъ. Рѣзкій отвѣтъ Симона заставилъ председателя умолкнуть, тѣмъ болѣе, что и Дельбо всталъ, намѣреваясь опротестовать подобную настойчивостъ. Прокуроръ республики замѣтилъ, что хотя работника и не удалось разыскать, но самый фактъ тѣмъ не менѣе остается вполнѣ правдоподобнымъ.
Когда вечеромь Дельбо сообщилъ Марку подробности перваго засѣданія, онъ догадался, какой адскій планъ замышляется врагами истины и справедливости; сердце его сжалось передъ новымъ, небывалымъ назрѣвающимъ преступнымъ умысломъ. Его нисколько не удивляло спокойное, скромное поведеніе Симона, увѣреннаго въ силѣ своей невинности и неспособнаго на жалкую комедію съ цѣлью задобрить аудиторію притворною чувствительностью. Но Маркъ отдавалъ себѣ полный отчетъ въ томъ, что поведеніе Симона не могло произвести благопріятнаго для подсудимаго впечатлѣнія; онъ особенно ясно чувствовалъ все возрастающую враждебность президента, придававшаго необыкновенное значеніе самымъ ненужнымъ вопросамъ, давно исчерпаннымъ, съ цѣлью произвести неблагопріятное впечатлѣніе и навести на предположеніе о вторичномъ осужденіи обвиняемаго. Давидъ, отъ котораго онъ не счелъ себя въ правѣ скрыть свои мрачныя предчувствія, самъ былъ въ отчаяніи; первое засѣданіе суда произвело на него ужасно тяжелое впечатлѣніе, и въ немъ тоже зародились мрачныя сомнѣнія относительно исхода дѣла; крупныя слезы катились у него изъ глазъ, когда онъ бесѣдовалъ съ Маркомъ объ ихъ общемъ горѣ.
Слѣдующіе дни были, впрочемъ, болѣе благопріятны для подсудимаго: происходилъ допросъ свидѣтелей, и Маркъ и Давидъ мало-по-малу почувствовали приливъ мужественной энергіи, видя, какъ завязывается серьезная борьба. Прежде всего были допрошены свидѣтели, дававшіе показаніе на первомъ процессѣ; появилась длинная вереница всякихъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, довольно сбивчиво высказывавшихъ свои предположенія о вѣроятномъ возвращеніи Симона съ поѣздомъ десять часовъ тридцать минутъ или пѣшкомъ. Маркъ, желая возможно дольше присутствовать при разборѣ дѣла, попросилъ Дельбо, чтобы его вызвали однимъ изъ первыхъ; онъ разсказалъ о томъ, какъ открыто было убійство, и въ какомъ положеніи находился несчастный Зефиренъ, когда его замѣтили сквозь открытое окно; затѣмъ онъ вернулся на скамью, отведенную для свидѣтелей и сѣлъ рядомъ съ Давидомъ. Ему вскорѣ пришлось порадоваться мужественному поведенію адвоката, который, несмотря на душившее его волненіе и негодованіе, прекрасно владѣлъ собою; онъ потребовалъ вызова въ качествѣ свидѣтелей Филибена, брата Фульгентія и Горгія, которымъ посланы были повѣстки, но изъ которыхъ ни одинъ не явился; отсутствіе ихъ объяснялось тѣмъ, что они не получили повѣстокъ, находясь, вѣроятно, внѣ Франціи; мѣстожительство ихъ въ точности не было извѣстно, а братъ Фульгентій послалъ докторское свидѣтельство о томъ, что опасно боленъ. Дельбо настаивалъ, чтобъ его все-жъ-таки бы вызвали, и было рѣшено послать къ нему врача, который подъ присягой долженъ былъ ска: зать всю правду. Затѣмъ Дельбо не принялъ во вниманіе отговорки отца Крабо, тоже вызваннаго въ качествѣ свидѣтеля, объяснявшаго, что его обязанности духовнаго отца и занятія въ коллегіи не дозволяли ему такой долгой отлучки; да кромѣ того, онъ заявлялъ, что ничего не знаетъ о дѣлѣ; несмотря на явное нежеланіе прокурора, Дельбо настоялъ на томъ, чтобы отцу Крабо была послана вторая повѣстка, съ повторнымъ приглашеніемъ явиться въ судъ. Этотъ инцидентъ окончательно обострилъ отношенія между прокуроромъ и защитой, и ихъ взаимная враждебность продолжалась до самаго конца процесса. Засѣданіе этого дня окончилось совсѣмъ неожиданнымъ показаніемъ младшаго учителя Миньо. Передъ тѣмъ, какъ его вызвали, говорила мадемуазель Рузеръ, которая повторила все то, что показывала на первомъ допросѣ, т. е. что она слышала около одиннадцати часовъ шаги и голосъ Симона, который, вернувшись, разговаривалъ съ Зефиреномъ; это ея показаніе послужило въ значительной степени къ обвиненію Симона; послѣ нея допрашивали Миньо, и онъ взволнованнымъ голосомъ опровергнулъ все, что говорилъ прежде: онъ ничего не слышалъ — ни шаговъ, ни голосовъ — и высказалъ откровенно, что считаетъ Симона невиннымъ, доказывая такое свое убѣжденіе многими доводами. Пришлось снова вызвать мадемуазель Рузеръ, и между ними произошло довольно драматическое объясненіе, причемъ она заколебалась, сбитая съ толку настойчивымъ утвержденіемъ Миньо, что въ ея помѣщеніи не могло быть слышно того, что происходило въ комнатѣ Зефирена. Марка пригласили высказать свое мнѣніе, и онъ подтвердилъ слова Мнньо. Маркъ встрѣтился въ судѣ съ инспекторомъ Морезеномъ, котораго вызвали, желая узнать его мнѣніе о подсудимомъ и о свидѣтеляхъ; онъ старался вывернуться изъ затрудненія, разсыпаясь въ похвалахъ о мадемуазель Рузеръ, не смѣя высказаться противъ Миньо и Марка, и даже противъ Симона, не зная, какой оборотъ приметъ процессъ и на чьей сторонѣ будетъ успѣхъ.
Слѣдующія два засѣданія были еще благопріятнѣе для защиты. На этотъ разъ предсѣдатель суда не рѣшился даже поднять вопроса о закрытыхъ дверяхъ при допросѣ бывшихъ учениковъ Симона: всѣ они теперь были уже взрослые, многіе были женаты; и вотъ передъ судьями появились Фердинандъ Бонгаръ, Огюстъ и Шарль Долуаръ, Ахиллъ и Филиппъ Савенъ и говорили о томъ, что сохранилось у нихъ въ памяти, и что скорѣе клонилось въ пользу обвиняемаго; такимъ образомъ само собою рушилась легенда о тѣхъ ужасахъ, которые будто бы сообщались дѣтьми при закрытыхъ дверяхъ и были такъ возмутительны, что ими боялись оскорбить слухъ собравшейся публики, въ числѣ которой были и женщины. Самыми сенсаціонными сообщеніями были показанія Себастіана и Виктора Миломъ. Себастіану теперь минуло уже двадцать два года; онъ откровенно признался въ своей дѣтской лжи, вслѣдствіе страха своей матери передъ скандаломъ и ея просьбы, чтобы онъ отказался отъ своего сообщенія, что видѣлъ пропись въ тетрадкѣ брата; онъ разсказалъ также, какъ его тяготило сознаніе этой неправды, и какъ онъ въ концѣ концовъ признался во всемъ своему учителю. Себастіанъ подробно разсказалъ, какъ онъ увидѣлъ пропись въ тетрадкѣ кузена, какъ она исчезла, потомъ была найдена, и какъ мать передала ее Марку во время болѣзни сына, боясь, что эта болѣзнь ниспослана, какъ наказаніе, за то, что она утаила эту пропись. Что касается Виктора, то, уступая просьбамъ матери, которая боялась лишиться клерикальныхъ покупателей, онъ прикинулся ничего не помнящимъ; быть можетъ, онъ и приносилъ пропись, захвативъ ее нечаянно, такъ какъ она нашлась въ его тетради, но подробности этого дѣла онъ забылъ, — слишкомъ ужъ много времени прошло съ тѣхъ поръ. Наконецъ появился ученикъ изъ школы братьевъ, Полидоръ Сукэ, племянникъ Пелажи, старой служанки госпожи Дюпаркъ, и ему пришлось выдержать цѣлый рядъ настойчивыхъ допросовъ со стороны Дельбо о томъ, какъ провожалъ его братъ Горгій до дома его отца, что онъ съ нимъ говорилъ, и въ которомъ часу они разстались. Этотъ свидѣтель былъ вызванъ по совѣту Марка, который подозрѣвалъ, что этотъ негодяй и лѣнтяй, поступившій въ одинъ изъ монастырей Бомона, непремѣнно знаетъ кое-что объ этомъ темномъ дѣлѣ. Дельбо, однако, удалось добиться отъ него лишь весьма уклончивыхъ отвѣтовъ, причемъ глаза его свѣтились коварнымъ злорадствомъ, а самъ онъ разыгрывалъ роль дурачка. Развѣ онъ могъ помнитъ, что случилось такъ давно? Такая отговорка была очень удобная, и прокуроръ, наконецъ, возмутился настойчивымъ допросамъ Дельбо, а публика, не понимая, изъ-за чего адвокатъ пристаетъ къ такому незначащему свидѣтелю, все же сознавала, что начинаетъ проясняться какое-то смутное очертаніе грядущей правды, дуновеніе которой уже носилось въ воздухѣ.
Слѣдующее засѣданіе вызвало тоже довольно сильное волненіе. Началось оно съ безконечныхъ разсужденій обоихъ экспертовъ, Бадоша и Трабю, которые, несмотря на признаніе самого брата Горгія, утверждали, что полустертые иниціалы представляютъ собою буквы Е и С, а не В и Г. Почти три часа подрядъ они толковали объ одномъ и томъ же, приводили доказательства, ни за что не хотѣли отступиться отъ своей первоначальной экспертизы. Публика, слушая эти безконечныя разсужденія, мало-помалу приходила въ сомнѣніе: почемъ знать, — можетъ быть, они и правы: почеркъ такая хитрая вещь, что въ немъ очень трудно разобраться. Но въ концѣ засѣданія всѣ были потрясены появленіемъ бывшаго слѣдственнаго судьи Дэ, который недавно потерялъ свою жену, мучившую его своимъ тщеславнымъ стремленіемъ къ богатству и блестящей карьерѣ; онъ явился одѣтый въ глубокій трауръ, блѣдный, согбенный, съ побѣлѣвшими волосами и совершенно исхудалымъ лицомъ. Дэ былъ въ душѣ честнымъ человѣкомъ, хотя и не могъ противостоять вредному вліянію своей злой и настойчивой супруги; теперь онъ явился въ судъ, чтобы облегчить свою совѣсть и покаяться въ тѣхъ поступкахъ, которые онъ совершалъ, желая сохранить у себя домашній миръ. Дэ не объяснилъ прямо, что на основаніи предварительнаго слѣдствія онъ по совѣсти долженъ былъ освободить Симона, такъ какъ виновность его была слишкомъ мало доказана, но онъ подробно отвѣчалъ на вопросы Дельбо и откровенно объяснилъ, что кассаціонный судъ совершенно уничтожилъ произведенное имъ слѣдствіе, и что теперь онъ вполнѣ увѣренъ въ томъ, что Симонъ невиновенъ. Это заявленіе, произнесенное тихимъ и грустнымъ голосомъ, произвело сильное впечатлѣніе на всѣхъ присутствующихъ.
