Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести
Когда внезапная смерть уносит людей, довлеющих над всеми окружающими, вдруг возникает настороженное затишье, и те, для кого этот гнет был составной частью их жизни, ощущают странное нарушение привычного равновесия. Газда Никола неожиданным образом очутился на непредвиденном и опасном перепутье: то ли по инерции прежнего существования двинуться вслед за женой, то ли остаться и, если возможно, попытаться продолжить прерванную женитьбой жизнь, начать жить заново и для себя? Зияющая пустота, поглотившая его жену, затягивала и Николу в свой мутный и бездонный водоворот, и лишь частичка собственной личности, невзирая ни на что уцелевшая в нем, удерживала его в жизни. Некоторое время трудно было сказать, каким путем он пойдет. Он еще больше высох и похудел, притих, как бывает со сломленными людьми, но все же выстоял.
Год спустя после смерти жены, выдав замуж вторую свою дочь за молодого расторопного торговца по своему же галантерейному делу и оставшись в доме один, газда Никола начал приходить в себя и поправляться, хоть это и шло медленно и туго.
Узник, проведя многие годы в заключении, внезапно раньше срока выпущенный на свободу, непременно переживает более или менее тяжелый кризис. Необходимо долго привыкать, прежде чем сможешь вернуться к своей старой походке и прежнему образу жизни. В этом периоде примерно три фазы. Фаза первая. Куда бы ты ни пошел, куда бы ни направился, так и чудится, будто бы стражник повсюду следует за тобой по пятам и стоит только оглянуться, как ты воочию увидишь его перед собой. Вторая фаза. Свободно расхаживая по улицам, бывший узник чувствует, что ему чего-то недостает: он не слышит за собой шагов и утратил ощущение того, что стоит ему оглянуться — и он увидит неотступного спутника, сопровождающего каждое его движение, — вооруженного стражника, следующего за ним как тень. Это мешает, вселяет тревогу и даже некоторый страх. И, наконец, третья фаза. Человек не слышит шагов за спиной, ему не чудится, что по пятам за ним идет провожатый, но это его нисколько не смущает, ибо он выбросил из головы конвойных и годы своей неволи. Значит, он изжил в себе поднадзорного и морально излечился. Только после этого бывший узник может сказать, что он снова стал свободным человеком, независимым в своих действиях. (Возможно, эти фазы у каждого индивидуальны и не имеют столь резко и четко очерченных границ, однако несомненно, что всем бывшим узникам приходится испытывать нечто подобное.)
Нечто подобное происходило и с Николой Капой. Но наконец и он выздоровел.
— Видели, как наш Капа воспрял?
— И верно, воспрял.
— Да что там «воспрял»! Воскрес человек!
Так говорили в торговых рядах и среди знакомых. Но пересуды не доходили до Николы, а мнение окружающих не занимало его. Он просто жил.
С него вдруг спало свинцовое бремя неясной обязанности, которое он как тяжкую и скрытую муку носил в себе с первых мгновений брака. Не задаваясь вопросом, куда оно исчезло, он только спрашивал себя, как оно могло существовать. А потом и вовсе перестал о чем-либо спрашивать, забыв о нем окончательно и навсегда. Он чувствовал, что освободился от смертоносного груза, что раздвинулись угрюмые бесплодные горы, открыв перед ним божий мир. И этого ему достаточно. Он ничего не требует. Живет незаметной, скромной жизнью. В доме, где четверть века без разрешения Наты никто не смел открыть окно, кинуть лишнее полено в печь или подвинуть стул, теперь дышалось легко и свободно. Не только прислуга, но, казалось, и мебель и стены с облегчением вздохнули и успокоились.
Газда Никола встает рано, но когда хочет. Сидит на террасе под навесом из вьющихся растений. На барьере ограды выстроился длинный ряд горшков с цветами. В ногах резвится щенок, маленький, белый и забавный. Все это немыслимо вообразить в прежней его жизни. Ната была решительным противником цветов, утверждая, что, кроме трат, лишней работы и грязи, цветы ничего не дают, тогда как к кошкам и прочим домашним животным она испытывала глубокую ненависть и не выносила их даже в соседнем дворе.
Сюда, на террасу, ему подают первый стакан воды с кусочком сахара, здесь он завтракает, наслаждаясь чистым воздухом и покоем, радуясь жизни.
Потом газда Никола идет в свой магазин, но все больше как гость, потому что дела мало-помалу он передал своему младшему зятю. Дочерей навещает редко. У старшей дочери двое детей, мальчик и девочка. Смотрит на них газда Никола, хмурых, толстых, горластых, настырных, и узнает неиссякаемую кровь Каменковичей. Раз или два попробовал он их приласкать, но дети уклонялись или равнодушно отворачивали голову, особенно девочка. Едва встала на ноги, а уже командует, машет рукой, словно бы сейчас кинет тебе в лицо что-нибудь вздорное и сварливое: «Вот еще новости!» «Ната! Ната-а-а!» — думает про себя газда Никола, но уже беспечно и безбоязненно. Пусть растут, пусть умножаются! Теперь они не имеют власти над ним и не могут изменить и испортить жизнь, которая открылась перед ним. Другие будут страдать и сражаться, а он спасен, он — живет!
Чаще всего он отправляется на Сеняк к своему дядьке. Когда-то уединенный, его домик теперь со всех сторон окружен виллами, но разбитый им сад за двадцать пять лет буйно разросся и не пропускает ни уличного шума, ни соседского взгляда. Савва давно перевалил семидесятипятилетний рубеж, но все еще крепкий и здоровый старик, что нередко бывает с людьми тихими и застенчивыми в молодости. И тетушке за шестьдесят, но и она по-прежнему живая и говорливая, любит читать и выражается так же изысканно, как в молодые годы. Она пополнела и похорошела с годами, что нередко случается с женщинами, в юности не блиставшими красотой. Оба они совершенно седые.
Здесь в густом, тщательно ухоженном саду невдалеке от ульев, составляющих теперь целую пасеку, сидят дядька с племянником, наполовину в тени, наполовину на солнце, лениво перебрасываясь словцом-другим о каждодневных вещах. Тетушка выносит им полдник, и они, смакуя и не торопясь, едят. Савва режет хлеб маленьким перочинным ножом по обычаю валевских крестьян. Тетушка укоряет его с улыбкой и без всякой надежды отучить мужа от этой привычки. (Взаимные упреки старой и гармоничной супружеской четы звучат безобидно и никого не задевают, они легко скользят по поверхности, наподобие речных голышей, идеально обточенных и сглаженных водой за долгие годы, и потому не разъединяют, а скорее сближают супругов.)
Вокруг них жужжат пчелы, трава дышит свежестью и целым букетом разных ароматов. Никола Капа всем существом своим чувствует счастье свободной и радостной жизни.
Так газда Никола и умер счастливым, на четвертом году своего вдовства и своего освобождения. Умер от удара, не познав ни боли, ни болезни, умер мгновенно, сидя на террасе своего дома. В стакане воды перед ним медленно таял кусочек сахара, посылая вверх, точно искры, крохотные легкие пузырьки.
На берегу{24}
© Перевод Т. Вирты
Шел совет, переплывать ли реку. Сегодня они уже побывали на той стороне.
Кружок обнаженных загорелых купальщиков на песке состоял из сараевских гимназистов, приехавших на каникулы в свой родной городок на берегу Дрины. Все они были где-то между пятым и седьмым классом гимназии. Во многом уже юноши, здесь на каникулах под родительским кровом, на берегу родной реки, где они провели детство, они снова стали детьми, в их играх, спорах и поведении странно переплетались и смешивались детство с отрочеством и отрочество с ранними приметами юности.
С левой стороны реки, где лежали купальщики, солнце ушло. Дни становились короче. Лето было на исходе. На смену жаре и засухе, спалившей не только огороды, сады и посевы, но и пастбища вплоть до самых высокогорных лугов, неожиданно явились сырость и холода. В пожаре немилосердной летней суши была сожжена и первая, лучшая половина осени. Природа словно бы перескочила через сентябрь. С крутых северных склонов левого берега сползала предвечерняя прохлада. Ребят пробирал озноб от реки, студеной и днем, а сейчас до середины покрытой тенью.
Противоположная, правая сторона реки была вся еще залита солнцем; более зеленая, лесистая, чем левый берег, в озарении мягкого предвечернего света, она выглядела нарядно и торжественно и особенно привлекала ребят.
Поначалу кое-кто отверг предложение переплывать реку во второй раз. По правде говоря, они уже изрядно утомились от того, что долго загорали и плавали, проголодались; да и в сон начинало клонить с приближением сумерек. После недолгого препирательства, — без этого не принималось ни одно решение в их летних забавах, — они все же пустились вплавь на ту сторону.
Темно-зеленая вода с надвинувшимися на нее предвечерними тенями встретила их пронизывающим холодом, а быстрое течение реки подхватило и понесло их легкие, обессилевшие и проголодавшиеся тела. Но пловцы упорно сопротивлялись стремнине, подвывая от холода и бросая взгляды на противоположный освещенный берег реки.
