Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести
Стычка с извозчиком как-то разрешилась и скоро была забыта, как и множество других скандалов, учиненных госпожой Натой, но с той поры приступы боли в желудке бывали все чаще, и днем, и по ночам, без всякой видимой причины. Домашний врач рекомендовал пройти обследование в больнице, госпожа Ната категорически отказалась. Уговаривал ее лечиться и муж, но получал неизменно сварливый и презрительный ответ:
— Вот еще новости! Что это тебе в голову взбрело? Чтобы я набивала мошну этим врачам, этим шарлатанам и карманникам?!
Когда же стало очевидным, что госпожа Ната тает на глазах, когда невыносимые боли не утихали ни на минуту, а кожа приобрела характерный пепельно-зеленоватый оттенок, госпожа Ната все-таки отправилась в больницу. Врачи быстро установили, что у госпожи Наты рак, необходима операция, если только уже не поздно. Поначалу, по своей всегдашней привычке ни с чем не соглашаться, она решительно отмахнулась и от операции, но потом, не выдержав болей, сдалась. Однако оказалось, что с операцией действительно опоздали. («Разрезали, посмотрели и снова зашили», — так мстительно рассказывала тетка газды Николы, которую госпожа Ната не пожелала признать равноправным членом семейства.) Три недели прожила госпожа Ната после операции, страдая от болей, не стихавших и от сильных доз морфия.
Так, на сорок третьем году жизни и умерла госпожа Ната, неожиданно быстро и просто освободив дом от своего, как всем казалось, всемогущего и вечного господства. После кончины о ней поразительно мало вспоминали, словно бы нарочно старались скорее ее забыть. Дольше других помнила о ней насмерть обиженная тетка. Когда ее муж, дядька газды Николы, шесть месяцев спустя после смерти госпожи Наты вернулся с поминания покойной на кладбище, она встретила этого добряка такими словами:
— Значит, и Каменковичи умирают! Целое утро думаю об этом, и может быть, нехорошо то, что я тебе скажу, но все же мудро распорядился господь бог! Иначе за сто лет Каменковичи бы так расплодились, что полмира прибрали бы к рукам!
Муж. Никола Димитриевич перебрался в Белград девяти лет от роду. Крестьяне из их края не любили отсылать на сторону своих детей, но нет правил без исключений. У мальчика за одну зиму от какого-то повального мора скончались и отец, и мать; деревенская родня оказалась плохой и недружной, и сироту забрал в Белград младший брат отца, он держал его у себя, пока Никола учился в начальной школе, а потом отдал в обучение торговому делу в известный магазин галантерейных товаров на улице Князя Михаила.
Николин дядька Савва был редким исключением и в селе, и в семье. Еще ребенком он отличался необыкновенной тягой к учению и книгам. На год отдали его в валевскую гимназию, иначе он грозился убежать из дома, но в гимназии он обнаружил такое рвение в занятиях и память, что преподаватели, считавшие его вундеркиндом, не отпустили его из гимназии. Гадали, что из него получится. Ученый, великий математик или филолог? А может быть, политический деятель? Все было возможно. Савва выказывал равные способности ко всем предметам и по всем предметам получал отличные отметки. Улыбчивый, скромный и застенчивый, мальчик не имел ни определенной цели, ни сильных желаний. И чем дальше и успешнее продвигался в науках, тем сильнее развивалась в нем странная апатия, удивительная неспособность проявить хоть к чему-то живую заинтересованность или юношескую страсть. Так он закончил шесть классов тогдашней валевской гимназии, и его преподаватели позаботились о том, чтобы юноша не остановился на полпути, и дали ему возможность переехать в Белград, чтобы здесь закончить гимназию. Молчаливый, улыбчивый, он с отличием сдал экзамены на аттестат зрелости. И именно тогда, когда ему уже было обеспечено содержание для занятий в университете и предстояло лишь выбрать специальность, он, ко всеобщему изумлению своих покровителей, поддерживавших его все годы учения, отказался продолжать образование и поступил архивным чиновником в министерство сельского хозяйства. Таким образом собственноручно закрыл для себя перспективы дальнейшего развития и продвижения в обществе. За один-два года «исключительно одаренный юноша» затерялся в серой массе белградского низшего чиновничества. Какая-то непостижимая робость сломала жизнь этого от природы замкнутого человека. Подобно тому, как другие с неистовым упорством всеми путями и средствами пробиваются вперед, стремясь занять в жизни более высокое место, так он со столь же неистовым упорством сторонился и чурался всего, что напоминало какой-то успех, старался держаться в тени, жить тихо и незаметно. И это ему удалось. Блестящий ученик и надежда валевской гимназии, Савва Димитриевич так и остался архивным чиновником, а все его «таланты» и многогранная эрудиция оказались погребенными под маской учтивого и улыбчивого молчания.
Но все же и на службе он быстро выделился своей добросовестностью и знаниями и в конце концов стал шефом архива. Женился он на уроженке Нови-Сада, переехавшей к родным в Сербию; это была некрасивая, но образованная и начитанная девушка, живая, говорившая литературно-изысканным языком с оттенком искусственности и простодушного жеманства. После рождения первого, сразу же умершего, ребенка они жили без детей.
Два счастливых года своего отрочества провел Никола у этой супружеской четы, после чего ему пришлось испытать тяготы нелегкой доли отданного в торговое дело мальчика. Но Никола, старательный и покладистый, и внешне и внутренне похожий на своего дядьку Савву, все пережил и превозмог. Так миновали нескончаемые годы ученичества и еще более долгие годы работы приказчиком, и наконец настало время, когда Никола открыл свою лавку и женился на девушке из богатого и влиятельного в торговых кругах дома Каменковичей.
Тут жизнь Николы Капы переломилась надвое, если то, что досталось ему в удел после женитьбы на дочери Каменковича, можно было назвать жизнью. Как мы уже видели, жена ела его поедом; она не проглотила его целиком, наподобие самок насекомых, которые проглатывают своих самцов, но вылущила его изнутри, выпотрошила, пощадив лишь тонкую стенку фасада и предоставив манекену под именем газды Николы Димитриевича-Капы продолжать жизнь, иными словами: торговать, осмотрительно, но неуклонно расширяя свое дело, умножать достаток, увеличивать состояние и поднимать свой авторитет в глазах белградского торгового мира. Все это он делал не на правах самостоятельно действующего лица, а исключительно как муж госпожи Наты Каменкович и отец ее детей. Отныне он воспринимался лишь в этом и ни в каком ином качестве не только его женой и целым светом, но и им самим. И только таким он и мог существовать. Ни для чего иного — ни для живых, ни для мертвых — в его жизни места не оставалось.
Первое время он иной раз, тайком от жены, еще навещал дядьку Савву. (Они давно уже жили в собственном доме на Сеняке, купленном на его сбережения и ее довольно большое наследство из Нови-Сада. Под участок им достался, правда, пустырь, но Савва разбил прекрасный просторный сад, где разводил пчел. Как раз недавно после двадцатипятилетней службы Савва вышел на пенсию. И раньше жившие уединенно, теперь они еще больше замкнулись и тихо, благостно, рядышком старели.) Чуть ли не в первую же встречу Саввина жена, акцентируя каждое слово, как на сцене, и вглядываясь в племянника своими добрыми близорукими глазами, спросила:
— Скажи, ты по крайней мере счастлив?
— Да как будто бы, тетушка.
— Нет, Никола, не верю я этому. Я все вижу, не надо мне ничего говорить. Но что поделаешь? Это твой крест, скинуть его нельзя, значит, надо нести с достоинством. Ты прав.
Дядька Савва при этом лишь смущенно моргал ресницами.
Госпожа Ната быстро дозналась о визитах Николы, и «ради мира в семье» он вынужден был от них отказаться; теперь он навещал дядьку лишь дважды в год — на славу и на рождество.
Таким образом, он был целиком и полностью порабощен.
Тихий, худой, будто высушенный, прямой, бледный и рано поседевший, с глазами, ставшими от этого еще больше и темнее, аккуратный, корректный, подчеркнуто любезный со всеми и всегда торжественно, словно на похороны, одетый: в черной паре, в накрахмаленной рубашке с высоким стоячим воротником и темным галстуком, в черных мягких туфлях. Таким представал он перед людьми и в магазине, и на улице, где с глубоким почтением отвечал на каждое приветствие, приподнимая свою черную, казавшуюся неизменно новой шляпу.
Таким он жил или, точнее, обретался в жизни, за двадцать лет ничего в ней не меняя и почти не меняясь сам. И вот после двадцатичетырехлетнего супружества госпожа Ната неожиданно скончалась.
Когда внезапная смерть уносит людей, довлеющих над всеми окружающими, вдруг возникает настороженное затишье, и те, для кого этот гнет был составной частью их жизни, ощущают странное нарушение привычного равновесия. Газда Никола неожиданным образом очутился на непредвиденном и опасном перепутье: то ли по инерции прежнего существования двинуться вслед за женой, то ли остаться и, если возможно, попытаться продолжить прерванную женитьбой жизнь, начать жить заново и для себя? Зияющая пустота, поглотившая его жену, затягивала и Николу в свой мутный и бездонный водоворот, и лишь частичка собственной личности, невзирая ни на что уцелевшая в нем, удерживала его в жизни. Некоторое время трудно было сказать, каким путем он пойдет. Он еще больше высох и похудел, притих, как бывает со сломленными людьми, но все же выстоял.
