Николай Лысенко - Юность грозовая
8
Таня не пошла домой, осталась ночевать на току.
— Устала я, дедушка, — как-то виновато сказала она сторожу. — Утром рано вставать, просплю еще.
— Оно так и есть, — согласился дед Матвей. — Годы-то молодые, зори сладкие. А тут, на воздухе — наслаждение. Отдыхай, милая.
Он приветливо кивнул ей и, шаркая по утрамбованной земле чириками, направился к молотилке. А через минуту его хриплый кашель слышался уже возле сортировок.
Тане не страшно было, ночевать в степи. Она бросила на пахучую солому заштопанный пиджачок и, заложив руки за голову, смотрела в густо-синее небо.
Где-то рядом, наверное в жнивье, заглушая перепелиные призывы, какая-то птица настойчиво выводила: «жи-ить», «жи-ить». На все лады сыпали трели неугомонные кузнечики. Ветерок шуршал в неулегшейся за день соломе.
Утром, увидев Таню на току, Миша, робея, подошел к ней.
— А ты уже здесь? Когда же успела?
— Я ине уходила, — ответила девушка и, улыбаясь, показала на стог соломы. — Вон там у меня кровать, мягкая, удобная.
— Не боялась?
— Я же не одна была, дедушка Матвей сторожил меня. — Таня помолчала и грустно добавила: — Вот только самолеты все летали. Наверно, бомбили где-нибудь.
— Не знаю, — тихо ответил Миша. — По радио передавали, что фрицы вышли к Дону.
— А это далеко отсюда, Миша? — В глазах девушки появился испуг, казалось, услышав ответ, она сейчас же бросится бежать.
— Не очень далеко, — неуверенно проговорил Миша и, помедлив, со вздохом добавил: — А у нас там где-то отец.
Они замолчали, но тут Таню окликнули женщины, собравшиеся в кружок возле сортировки, и она ушла.
Поздно вечером, когда Миша с Лукичом привезли на ток последний воз, там уже никого не было.
— Все ушли? — спросил Миша сторожа, надеясь услышать от него о Тане. — Скучно, наверно, дедушка, одному?
— Да разве я тут один? — усмехнулся в бороду дед Матвей. — Послушал бы, сколько в степи разных голосов ночью, чисто концерт. Ведь вот живешь, а не замечаешь такой прелести.
«Я его про одно, а он мне про другое, — недовольно подумал Миша. — Выходит, ушла Таня домой».
Пока Лукич сбрасывал у молотилки пшеницу, Миша распряг быков и пустил их пастись. Потом они смазали арбу и поспешили в станицу.
Миновав прошлогодний ток, Миша увидел впереди знакомую девичью фигурку. Он сразу догадался, что это Таня. «Идет еле-еле, не торопится. А куда же она направилась? — забеспокоился Миша. — Там она не пройдет в станицу».
У поворота дороги к пруду Миша остановился.
— Забегу, посмотрю верши, — сказал он Лукичу. — Мы с Федькой на карасей ставили.
Над степью опускались сумерки. Запахи созревших хлебов и разнотравья дурманили голову. В воздухе слышалось тихое брюзжание жуков да шелест стрекоз, летающих за мошкарой.
Когда Миша подошел к пруду, Таня, стоя по колено в воде, что-то стирала.
Подойти сразу Миша не решился. Он разделся в стороне и прыгнул в воду. Из зарослей камыша с криком взлетели две дикие утки. Они покружились немного и опустились в другом конце пруда.
Услышав всплеск, Таня подняла голову, увидела Мишу и погрозила ему пальцем.
Когда он вылез на берег и подошел к ней, Таня стояла на прежнем месте и задумчиво смотрела на камыши, в которых только что скрылись утки.
— Ты домой идешь? — спросил Миша. Таня кивнула, вышла из воды, обула потрепанные тапочки и медленно пошла к дороге…
Миша шагал рядом и, не находя слов для разговора, хмурился.
— Я утром подумал, что ты совсем ушла от них, — будто самому себе проговорил Миша.
— Куда же я уйду? Хоть и не хочется мне к ним…
Снова помолчали. Потом Миша стал рассказывать, как они с Лукичом потеряли занозу от ярма, целый час лазили по жнивью, искали пропажу и вдруг…
— Глянули, а бык стоит, смотрит на нас, и на рогу у него за кольцо привешена заноза. А мы из сил выбились. Поэтому и задержались сегодня. Вспомнил: я сам повесил ее, чтобы не потерять.
Миша засмеялся, но, глянув в лицо Тани, умолк. «Она даже не слушает», — с горечью подумал он.
Коротки летние сумерки. Не прошли и полдороги, как стало темнеть. Заметив людей, идущих навстречу, Таня сбавила шаг.
— Кажется, наш циклоп идет в ночное, — прошептала она.
Поравнявшись, Холодов остановился.
— Ты чего не показываешься домой? — строго спросил он, в упор глядя на Таню. — Рано стала по ночам шляться! Ишь ты, барышня выискалась! Погоди, я с тобой еще поговорю! — угрожающе бросил Холодов и пошел, шурша плащом.
Оглядываясь на Таню и Мишу, следом за ним поспешил и Степка.
С минуту Таня стояла не шевелясь, потом тряхнула головой и с ненавистью проговорила:
— Заботливый какой! У-у, суслики! И Степку таскает за собой, как хвост. Опять собрались ночью молотить.
— Как же они будут молотить? Ведь на току никого нет, — не понял девушку Миша. — Ночью не разрешают работать — свет нельзя сейчас зажигать.
— Он и в потемках видит.
«Так вот почему Степка не пошел работать с нами, мелькнула у Миши мысль. — Этот одноглазый подыскал ему выгодное местечко».
Он загородил Тане дорогу и, взяв ее за руку, стал настойчиво расспрашивать о Холодовых. Поняв, что скрывать нельзя, что Миша может подумать о ней плохое, Таня рассказала, ему все: и о том, как ее заставляли носить с тока зерно, и о том, что Степка ночами обмолачивает в копнах пшеницу. Миша слушал ее внимательно, но Таня вдруг умолкла и едва слышно попросила:
— Ты только, Миша, пока никому не говори, а то они меня…
Голос ее осекся, и Миша скорее почувствовал, чем увидел, что она плачет.
— А ты их не бойся, — он растерянно смотрел на девушку. — Они же воруют, понимаешь? За это им попадет!
— Мне тоже от них попадет, — сказала Таня, немного успокоившись. — Ну что мы стоим, уже совсем темно.
— Пойдем через рощу, так ближе, — предложил Миша.
— Я никогда там не ходила.
— Не заблудимся, я знаю тропинку.
Луна еще не взошла. Деревья и кустарники казались черными и огромными. Роща жила ночной жизнью. В прошлогодней листве шуршали ежи, где-то жалобно кричала птица, над головами гудели жуки.
Миша и Таня шли по тропинке рядом. Уже по тому, что Таня молчала, сосредоточенно прислушиваясь к шорохам, Миша догадался, что она боится темноты. А когда совсем рядом с шумом взлетела птица, Таня вздрогнула и невольно прижалась к Мише. Лицо ее было так близко, что он почувствовал на своей щеке горячее дыхание. Сам не заметив того, Миша осторожно сжал ее плечи.
— Это сова шарахнулась, — успокоил он. — Очень испугалась?
— Немножко, — призналась Таня, отходя от него и ускоряя шаг.
Теперь разговор окончательно не клеился: оба испытывали неловкость от неожиданной, случайной близости.
Наконец подошли к дому Холодовых. Возле калитки остановились. Луна только что поднялась, и сумрак стал редеть, рассеиваться. Миша посмотрел на Таню. Лунный свет делал ее лицо неестественно бледным, а глаза от этого казались еще глубже, темнее.
— Наверно, уже спит, — прошептала Таня, кивнув на притихший дом, угрюмо смотревший на улицу черными глазницами окон. — Она со мной почти не разговаривает.
— Приснилась она тебе, — зло проговорил Миша. — Я и сам не стал бы с ними разговаривать, удрал бы от них.
Он сказал это с такой запальчивостью, что Таня удивленно посмотрела на него. Дотянувшись рукой до сиреневого куста, она сорвала листок и, разминая его пальцами, грустно сказала:
— Куда же я уйду? Да и неудобно как-то… родственники они.
— Давай присядем, — предложил Миша. — Времени еще мало.
— Что ты, уже поздно, — возразила Таня. — Да и тебя теперь ждут дома. До свиданья.
Она помахала рукой и, скрипнув калиткой, пошла к дому.
Миша прильнул к щели в заборе, но ничего не мог рассмотреть — тень от сараев и навесов делала двор похожим на погреб.
* * *Рано утром Миша примчался в правление колхоза. Кроме Курганова, там никого не было.
— Что у тебя стряслось? — удивился Курганов. — Присядь-ка, отдышись.
— Люди воюют, дядя Ваня, а они хлеб колхозный воруют! — выпалил Миша.
— Постой, постой, кто это они? — насторожился Курганов. — Давай-ка, брат, по порядку.
Миша подошел к столу и рассказал все, что говорила ему Таня про Холодовых.
— Только она просила, чтобы никому ни слова, — как-то виновато закончил он. — Боится она их.
— Н-да, — неопределенно промолвил Курганов. — Если узнают, они ее не похвалят.
Он посмотрел на часы, встал и прошелся по комнате.
— Ты иди на работу, а я тут помозгую. О нашем разговоре — никому. Понял?
— Понял, — ответил Миша и выскочил на улицу.
Поздно вечером, когда Миша, возвратившись с поля, поужинал и собирался ложиться спать, к нему прибежал Федя.
— Собирайся в правление! — возбужденно сказал он.
