Николай Лысенко - Юность грозовая
Две недели двигался гурт до Степной. Ночевки делали в хуторах по заранее намеченному маршруту.
Впереди ехали подводы с соломой, а следом, вытянувшись на добрый километр, брели коровы. Скот поотощал, то и дело приходилось поднимать увязавших в снегу коров.
Скотогоны выбились из сил, но держались стойко.
Наконец на тринадцатые сутки вдали показалась родная станица. Все приободрились, послышались шутки, смех. Лукич даже прослезился.
— Ты будто всю жизнь провел на чужбине, — упрекнул его Захар Петрович. — Ребят постыдился бы.
— Эх, Захарушка, эти слезы хорошие, — виновато выдохнул Лукич, по-детски шмыгнув носом. — Сердцем прирос я к этой земле. А ребята нехай посмотрят, глядишь, поймут, что значит тоска по родимым местам.
А тем временем, узнав о приближении гурта от приехавшего часом раньше Курганова, на ферме собралось полстаницы: старики, женщины, ребятишки.
Пришла встречать Мишу и Елизавета Степановна с Катей. Прикрывая ладонью глаза, она безотрывно смотрела в степь. Катя, укутанная платком, часто спрашивала:
— Не видать еще, мам?
— Ты бегай, дочка, бегай, а то замерзнешь. Я скажу тогда.
И вдруг мальчишки, забравшиеся на крышу коровника, пронзительно закричали:
— Едут, едут!
Люди зашевелились, загалдели и незаметно для самих себя пошли навстречу приближающемуся гурту.
Миша еще издали увидел мать. Проваливаясь в снегу, она несла на руках Катю и что-то говорила ей, показывая на ехавшего впереди гурта Лукича. Потом она перевела взгляд дальше, видимо отыскивая его, Мишу.
— Мама! — срывающимся голосом закричал он, пуская лошадь рысью.
Едва не выронив из рук Катю, Елизавета Степановна заспешила к сыну. Она что-то кричала, но Миша не мог разобрать. Подскакав к ней, он наклонился с седла и крепко обнял ее.
— Миша, Миша, давай я тебя поцелую, — протягивала Катя ручонки.
Подхватив сестренку под мышки, Миша усадил ее на седло и стал целовать в щеки, глаза, нос. Она весело хохотала и звонко говорила:
— Хватит, ну хватит, а то я упаду!
Держась за стремя, мать шагала рядом и снизу вверх смотрела на сына заплаканными от радости глазами.
— Вытянулся ты, прямо не узнаешь, да худющий стал, — говорила она, вздыхая. — Намучились вы там?
— Знаешь, мама, какие там хорошие люди! — восторженно отвечал Миша. — Как они нам помогали, если бы ты знала! Я тебе потом расскажу обо всем.
С фермы они шли домой пешком. Миша нес Катю, мать, едва поспевая за ним, рассказывала о станичных новостях.
Переступив порог дома, Миша остановился, осмотрелся. Ничего не изменилось в нем, все было, как прежде. Пахло кашей и жареной картошкой. На столе, прикрытый полотенцем, лежал небольшой свежеиспеченный хлебец. «К моему приезду приготовила», — подумал он.
— Господи, совсем забыла: тебе письмо вчера пришло, — спохватилась мать, вытаскивая из сундука бумажный треугольничек.
Миша опустил на пол Катю и развернул письмо. Прочитав первую строчку, он поднял на мать сияющие глаза и взволнованно сказал:
— Мама, на днях приедет Таня в Степную, ее выписывают из больницы! Понимаешь?
— Понимаю, сынок, — улыбаясь, ответила Елизавета Степановна. — Это хорошо, когда люди возвращаются домой.
