Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Брешешь, Секира.
— Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук травы.
— Тут я, батько.
Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
Иван одобрил:
— Похвально, Нечайка.
— Ни один поганый не узрит, батько, — молвил Секира. — На него даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу. А потом, батько…
— Будет, — оборвал словоохотливого казака Болотников. — Степь доглядай.
— Доглядим, батько, — заверил Секира, а Болотников поехал к новому дозору.
Глава 2
Станица
Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод. Казаки направились к Гаруне, старому донцу, знавшему богатые рыбой тони.
Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки. Казаки вздохнули.
— Не рыбак, старой.
Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали:
— Айда невод тянуть, Иван Демьяныч.
Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо:
— Айда, хлопцы.
Встал, замотался, но никто из донцов не поддержал деда: любой казак, как бы он пьян ни был, посчитает за великую обиду, если его поведут под руки.
Гаруня осилил два шага и рухнул в лопухи. Подложив ладонь под голову, бормотнул:
— Ступайте к Ваське.
Казаки пошли к Ваське. Тот был в своем курене и тискал смуглолицую турчанку. Добыл её в набеге и вот уже два года держал у себя.
Дверь в курень открыта настежь. Вошли Юрко и Деня. Полуголая турчанка метнулась было в темный закут, но Васька удержал её за подол сарафана.
— Казаки к неводу кличут, Васька.
— Ступайте к Гаруне, — позевывая, ответил станичник.
— Гаруня недужит.
Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда Гаруня «недужил», он выходил вместо него на Дон, садился в челн и выбирал казакам тони.
Деня тихо греб веслами, а Васюта стоял на носу челна и глядел на воду. Никто лучше его не ведал рыбьих становищ, которые он определял по одному ему известным приметам.
На берегу дожидали казаки.
— Ну как, Васька, будем ли с рыбой?
— Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем.
Казаки весело загалдели:
— Лещ — рыба добрая.
— И сушить и вялить.
— И под чарку!
Уложили невод, сели на челны и поплыли. Вблизи тони Васюта высадил казаков на берег и приказал, чтобы держали рот на веревочке. Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил в землю саженный кол с арканом.
— Трогай, — кивнул гребцу Васюта.
Челн медленно поплыл к заводи, а Шестак начал полегоньку выбрасывать в воду невод. Сперва плыли против течения, потом поперек заводи. Достигнув середины тони, Васюта глянул на верхнюю подбору с мотней. Над водой колыхались черные плуты[221]. Сеть хорошо легла на дно, перекрывая нижней подборой заводь. Над мотней чуть покачивался деревянный бочонок: если много рыбы зайдет в снасть, то бочонок не позволит утянуть подбору в воду.
Окружив неводом тоню, Шестак стал приближаться к берегу. Кинул конец аркана казакам.
— Тяни, братцы!
Казаки потянули.
— Тяжело идет. С рыбой донцы! — выкрикнул Емоха.
— С рыбой, — повеселел Деня и оглянулся на Шестака. — А ты страху нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька!
Казаки тянули вначале за аркан, а потом ухватились за крылья невода. Шестак стоял на корме и довольно посмеивался. Богатую тоню захватили! Едва тянут казаки.
— Ух, тяжко! Уж не сома ли пымали? Дружней, братцы! — кричал Емоха.
Показалась мотня из воды.
— Боже! — испуганно ахнул Юрко. — Да мы ж мертвяка словили, станишники!
Средь густого клубка трепыхавшейся рыбы торчала чёрная человечья голова с длинными обвисшими усами.
— Да то Секира, братцы! — изумился Нечайка Бобыль.
Вытянув мотню на берег, извлекли утопленника из снасти. Нечайка, первый содруг Секиры, сокрушенно закачал головой:
— Как же так, донцы? Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил, какой злодей в реку кинул?
— А может, откачаем? Берись за руки, братцы, — скомандовал Емоха.
Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал:
— Шесть налетий с ним в Поле. Сколь вкупе басурман перебили, сколь горилки выпили.
— Уважал горилку казак, — тяжко вздохнув поддакнул Емоха.
— Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал…
— Это я-то задолжал? Брешешь, черт шелудивый! — открыв глаза, рявкнул вдруг Секира.
Казаки вначале опешили, а затем дружно грохнули, да так, что распугали птицу и рыбу на три версты. Больше всех хохотал Емоха: давясь от смеха, ходил вприсядку, а затем, обхватив руками живот, покатился по траве.
— Ну, скоморох! Ну, прокудник!
Когда смех начал стихать, казаки обступили Секиру, который с невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки.
— Как тебя угораздило? — вопросил Нечайка.
— Не все те ведать, — огрызнулся Секира.
А было так. Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул из камышей в мотню. Утонуть Секира не боялся: наловчился подолгу сидеть под водой, да и нож с собой прихватил на всякий случай. На берегу же прикинулся мертвецом.
— Нет, ты все ж поведай, поведай, как в мотню угодил? — прицепился Емоха.
Но Секира так и отмолчался. Емоха плюнул и позвал донцов разбирать рыбу. Улов оказался отменным: пудов десять леща покидали в лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню.
После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта, бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро.
Варили в больших котлах. Вначале, по совету Шестака, в котлы кидали мелких ершей и окуней. Отварили, вычерпали, а затем в дело пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а в тот же отвар опустили карасей, щук и лещей. Не забыл Васюта и о приправе: укропе, петрушке, луке… В самый последний момент он набросал в котлы жгучего турецкого перца.
По станице духовито пахло ухой. Казаки подходили к котлам, крякали, нетерпеливо поглядывали на Васюту.
Но тот не спешил, стоял у котла с деревянной ложкой, деловито, со смаком пробовал душистый отвар, томил каказов.
— Пора! — молвил наконец. — Кличьте станичного.
Деня побежал за Болотниковым, а все другие с мисками и баклажками тесно огрудили котлы.
Явился атаман. Ему первому поднесли дымящуюся миску с ложкой.
— Сними пробу, батько.
Казаки притихли, застыл Васюта: ежели уха атаману не понравится, не верховодить больше Шестаку у рыбацкого котла. Таков казачий обычай.
Болотников хлебнул ложку, другую, выглянул из-под густых кудрей на Васюту, скривил губы.
Васюта весь поджался. Все! Сейчас атаман швырнет ложку оземь, и станица поднимет его на смех.
— Знатно сварил, дьявол!
Васюта распялил рот в ухмылке, а по станице полетели одобрительные возгласы:
— С ухой, батько!
— Наливай, Васька!
И загулял черпак по котлам!
— Быть те атаманом!
Мигом заполнили миски, достали баклажки с горилкой. Болотников поднялся на бочонок, сверкнула на солнце золотая серьга в левом ухе. Зажав в руке чарку, тихо молвил: — Вначале содругов своих помянем… Славные были казаки.
Донцы встали, посуровели смуглые, иссеченные шрамами лица. А Болотников продолжал:
— Они погибли в ратном поединке и теперь спят под курганом. Но пусть знают наши содруги верные, что казачьи сабли еще не раз погуляют по татарским шеям. Не ходить поганым по Дикому Полю!
— Не ходить, батько! — дружно прокричали донцы.
— Не сломить поганым казачьей воли!
— Не сломить, батько!
Казаки зашумели, замахали обнаженными саблями; что-то могучее и грозное было в их гневных и зычных выкриках.
Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку.
— Помянем, донцы!
Болотников осушил до дна оловянную чару и спрыгнул с бочонка. Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху.
В Родниковской станице обитало триста донцов. Домовитые казаки жили в куренях, а большинство ютилось в шалашах и землянках, не имея ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды, из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов.
Прибыл из своего шалаша проспавшийся дед Гаруня. В походы он давно не ходил, однако донцы почитали его за прежние заслуги — и не только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток лет. Иван Гаруня был одним из тех казаков, чья острая сабля гуляла и по татарам, и по ногаям[222], и по турецким янычарам[223]. Много видел за свою долгую жизнь старый казак. Не раз бывал он и станичным атаманом.
