Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Деня, казак молодой, с короткой русой бородкой по круглому лицу, указал саблей в сторону Волчьего буерака.
— Там, батько.
Станичный атаман на минуту задумался. До Волчьего буерака около трех вёрст. Татары скрытно пробрались в него по урочищам и, видимо, встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и тогда им придется вновь убираться к своим улусам[218].
— Что порешил, батько? — нетерпеливо вопросил Деня.
— Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу. Будем окружать. Поспешай, Деня.
— Лечу, батько!
Казак пришпорил коня и помчал к балке, а Болотников въехал на курган. Отсюда на многие версты были видны туманные дали. В степи, в разных концах, рыскали конные сторожи — по два казака на дозор.
— А не собрать ли разъезды, атаман? Так-то спорее будет, — предложил Юрко.
— Опасно. Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли разъезды.
Вот уже пять лет Болотников в Диком Поле, и он хорошо изведал повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко, открыто, дразня разъезды; те не выдерживали бусурманской наглости, снимались с дозоров и устраивали погоню. А тем временем по урочищам шло никем не замеченное ордынское войско и внезапно нападало на засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали.
Сметливыми и коварными были у татар юртджи. Это опытные, искушенные воины. Ездили всегда одним или двумя десятками. Они были ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему кругу о полоне ордынских лазутчиков.
Вскоре к кургану прискакала станица из Бакеевской балки. Каждый день она пряталась в этом урочище и ждала своего часа, чтобы неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами, если их отряд не превышал двухсот-трехсот сабель. При большем же войске вспыхивали сигнальные костры на дозорных курганах, и тогда уже выходила в Поле рать из порубежной крепости.
— В буераке татары. Их надо окружить и захватить, — произнес Болотников.
— Возьмем, батько! — задорно прокричал казак Емоха, порывистый, горячий детина с длинным, горбатым носом.
— Твой десяток пойдет со мной. Попробуем отсечь ордынцев. Остальные — к буераку. С богом, молодцы!
Казаки полетели по степи. Болотников же, с двумя десятками, поскакал в обход лощиной. Неслись молча, чтобы не вспугнуть раньше времени татар.
Ордынцы станицу заметили, тотчас высыпали из буерака и пустили коней вспять, к своим кочевьям; наперехват им стремительно мчались казаки Болотникова.
— Ги! — охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман.
— Ги! Ги! — подхватили казаки.
Кольцо вокруг татар все сужалось, еще минута-другая — и улусники окажутся в гуще станичников. Но вот татары на полном скаку перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от казаков.
— Уйдут, уйдут, батько! — прокричал Емоха.
— Достанем! — упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников.
Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским.
Все ближе и ближе татарские наездники. Они в чекменях[219], в черных овчинных шапках с отворотами.
Внезапно ордынцы обернулись и метко пустили из тугих луков красные стрелы. Трое казаков свалились с коней.
Болотников выхватил из-за кушака пистоль, зычно и коротко скомандовал:
— Пали!
Казаки выстрелили. Несколько татар было убито, другие же с воем рассыпались по степи, но их настигали казаки, паля из самопалов и пистолей.
Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из седла, но все меньше оставалось и улусников. Поняв наконец, что от казаков не оторваться, татары приняли бой на саблях. Они повернули коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече.
— Не рубить! Брать в полон! — прокричал Болотников.
Но сделать это было не просто: татары в плен не сдавались. С хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя сокрушить их острыми кривыми саблями. Один из них, верткий и приземистый, бесстрашно наскочил на Болотникова, но тот успел прикрыться щитом, а затем плашмя ударил тяжелой саблей ордынца по голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал кочевнику руки.
— Ловко ты его, батька! — соскочив с коня, проговорил Емоха, вытирая о траву окровавленную саблю. — Всех порубили. Добро хоть этого взяли. Жив ли поганый?
Иван толкнул татарина в спину, тот очнулся, взвизгнул, поднялся на ноги и свирепо метнулся к Болотникову, норовя вцепиться в него зубами. Иван отшиб его кулаком.
— Прочь, пес! Свяжите ему ноги.
Пока ордынца вязали, он извивался ужом и рычал, кусая в кровь губы.
— Злой народ, жестокий, — насупленно бросил Болотников.
— А посечь его, батько. Вон сколь наших полегло, — подскочил с обнаженной саблей Емоха.
— Не трожь! Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем к толмачу[220]. На коня его.
Татарина кинули поперек лошади.
Болотников приказал собрать убитых казаков. Семь станичников не вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами.
Иван взметнул на коня и оглядел степь. Невдалеке тянулись невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и спокойной, но Иван знал, что в любой момент могут показаться из-за холмов татары и вновь начнется лютая сеча.
Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали. Сейчас на кургане стоит передовая сторожа и с нетерпением ждет от станицы вестей.
«Далече ускакали», — подумал Болотников, направляя коня к ближнему холму. Въехал на вершину, напряженно всматриваясь в сторону крымских кочевий.
«Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану».
Болотников поехал по разъездам, маячившим в разных концах степи. Вначале направил коня в сторону понизовья, к правому берегу Дона. Проехал с полверсты и вступил в густую высокую траву, доходившую до плеч. Здесь начинался один из самых тревожных дозоров: разъезды терялись в бурьяне и зачастую не видели татар, набегавших с крымских степей. Ордынцы, на своих низкорослых конях, прятались в траве, как суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок.
Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался — и ткнешься в бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно, прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.
В бурьяне тонко пищали бекасы, голосисто и звонко бормотали куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя…
Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже научился слушать и понимать степь со всеми её свистами, криками и отголосками, с её удивительной красотой и богатырскими просторами.
Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая рука опустилась на пистоль.
Кто?… Ордынец или свой казак-дозорный?
Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.
— И-ойе! Уррагах! — устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.
— Опять степь булгачишь, Секира!
Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный. Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.
— Здорово жили, Иван Исаевич!
— Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал, — не верещи. Память отшибло?
— Отшибло, батько. Бей!
Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся, поблагодарил:
— Спасибо, батько. Больше не буду.
— А коль вдругорядь заорешь — на круг поставлю. Ты ж на стороже стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе дозорный наказ не ведом?
— Ведом, батько. Прости.
— Ну смотри, Секира, — погрозил кулаком Болотников. — Все ли тут улежно?
— Улежно, батько. Поганых не зрели.
— А где второй?
— Да вон же батько… Подле тебя.
Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой лукавой роже.
Болотников огляделся, но никого не приметил.
— Брешешь, Секира.
— Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук травы.
— Тут я, батько.
Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
Иван одобрил:
— Похвально, Нечайка.
— Ни один поганый не узрит, батько, — молвил Секира. — На него даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу. А потом, батько…
