Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Я в тот раз вылгал, - признался Род. - Святая ложь.
- Сейчас не лги, - тихонько сжал его плечо великий князь. - Я смерти не боюсь.
- Создай мне тишину, - попросил Род.
По знаку Изяслава все застыли, прикусили языки. Лица выражали и откровенное неверие, и любопытство, и насмешку. Род будто призадумался, прикрыл глаза рукой. Потрескивали свечи. Тянулось ожидание хозяина, и государя, и гостей. Прерывисто и возбуждённо дышал Чекман.
Река, - глухо проронил ведалец. - Да, это река… Их стяги видно с того берега. Нет, плохо видно. Мешает вода с неба. Свинцовая стена воды!.. Нет, то не стяги Гюргия. Нет, не Давыдовичей, не Ольговичей. Не знаю чьи… В твоих рядах сполох и ужас… Твои полки бегут… Тебе не удержать… Чекман, куда бежишь?
- Я не бегу, сижу, - как мышка, пропищал Чекман.
Никто не рассмеялся. Изяслав молчал.
- Ты поздорову возвратишься в Киев. Но под щитом. - Род отнял руки от лица.
Изяслав сумрачно глядел из-под густых бровей.
- Опять ты вылгал, самозваный волхв?
Род помотал усталой головой:
- Я передал, что видел. Волхвом не я себя, а ты меня назвал, не так ли?
Великий князь был мрачен. Подал голос Кондувдей:
- Однако же мой гость откуда-то узнал, что мы приговорили ударить не на Гюргия с Давыдовичами и Ольговичем, а на Владимирку, идущего из Галича в пособ своему другу-суздальцу. Не Гюргиевы стяги мой гость увидел за рекой. Какой на этих стягах знак? - спросил он Рода.
- Трезубец, - ответил ведалец. - Я таких стягов не видывал допрежь.
Опять молчание…
- Пора бы завершать почестной пир, - поднялся воевода Шварн, поскольку господин его уже покинул стол. - Вольно же государю скомороха слушать с глумливыми пророчествами!
Что ж, благодарствуем хозяину, - с лёгким поклоном обратился к Кондувдею Изяслав. - А ты, - метнул он взор вполоборота к Роду, - ты пойдёшь с нами к Звенигороду на берега Стугны, которую узрел. Сам убедишься в лживости своих пророчеств. А убедясь, по совести за них ответишь.
- За правду лобным местом мне грозишь? - пожал плечами Род, невольно вспомнив, что умрёт позорной смертью.
- За правду никого не накажу, - веско ответил Изяслав. - А насчёт места лобного… - Уж тут он применил свою любимую пословицу, слышанную ведальцем ещё в Чернигове: - Не место идёт к голове, а голова к месту!
10
Свинцовое небо навалилось на выгоревшее местечко, от коего уцелело лишь несколько хоромин.
- Что за местечко? - окликнул Род ближайшего ратника.
- Сказывают, Тумощ. Тумощ местечко, - отвечал тот, поспешая к обозу.
Сюда, к Тумощу, подтягивалась от Звенигорода вся сила Изяславова. Черные клобуки уже подошли. Дружина старого Вячеслава, нового союзника, отчего- то задерживалась. Здесь остановился обоз с оружием, походным харчем, боевыми доспехами. У сумных, поводных и товарных коней хлопотали седельники, мечники и коштеи[413]. Полки кормились, снаряжались и окольчуживались. Пересказывалось из уст в уста, что галичане неподалёку, на том берегу Стугны. Вестоноша передового полка примчался и растревожил скверным известием: внезапным налётом из-за реки захвачены несколько киевлян и один чёрный клобук.
Род держался в окружении Изяслава, как было велено. Ночь прошла в седле. Куда спешили? Будто бы помирать торопились. Сырой утренний туман, проникая под кольчугу, бросал в дрожь, словно все чувственные жилы пришли в расстройство. Хотя с чего бы Роду расстраиваться? Он оставался спокоен. Однако не в силах был превозмочь озноба.
Когда стали в виду Стугны, Иванко Творимирич обратил на себя внимание Изяслава:
- Как гляну, государь, на тот берег, легион тысяч галичан!
Нет, не гораздо он обратил на себя внимание.
- У страха глаза велики, - не посмотрел в его сторону Изяслав.
Рать исполчалась к бою. Первые стрелы галицких лучников стали вырывать воев из большого полка. Стрелки кыян старались отвечать тем же.
Род ждал: вот-вот вострубят рога, грянут бубны. Речка неширокая, мелкая на вид. Перебрести её в боевом запале не составит особого труда.
Однако не вострубили рога, не грянули бубны. Их упредило небо. Разверзлись хляби небесные и разом воздвигли между врагами непроницаемую стену воды.
Не просто сырость, а знобкая влага проникла под кольчугу Рода. Его сильнее затрясло.
К великому князю подскакал воевода Шварн:
- Кыяне в смущении - дескать, небо шлёт дурной знак. Просят отложить битву.
- Шварн, поразмысли, что изрекаешь! - возмутился великий князь.
Не успел воевода разомкнуть уст в свою защиту, подскакал старый Кондувдей:
- Князь! Сила у Владимирка велика, а у тебя дружина мала. Перейдёт он реку - нам плохо будет. Не погуби нас, сам не погибни.
Он ещё говорил о кокуйских и берендейских жёнах и детях, затворённых в поросских городах, их теперь надо защищать… Однако Изяслав уж слушал не его, а киевского боярина Глеба Ракошича:
- Ты наш князь. Когда силен будешь, и мы с тобою. А нынче не твоё время, поезжай прочь.
Изяслав глянул вверх. В его молчании можно было угадать жаркую мольбу к Богу. Потому что небо вдруг затворилось, водяная стена исчезла. Зато отчётливее на том берегу стал виден смертоносный лес копий.
- Братья! - закричал Изяслав. - Лучше нам помереть здесь, чем такой стыд взять на себя!
Но уже ни Кондувдея, ни Глеба Ракошича рядом не было. Рать дала плеча. Шварн делал беспомощные попытки сдержать бегущих. Слышалось: надрывались воеводы левой и правой руки, сберегая свои ряды, свои крылья. Тщетно! Вся рать дала плеча…
Род наблюдал, как метался великий князь, молил, заклинал бегущих. Наконец удалось схватить поводья его коня.
- Приди в себя, храбрый воин! - надрывно уговаривал ведалец. - Гляди, вокруг тебя только ляхи да угры.
Изяслав опомнился.
- Одни ли чужеземцы будут моими защитниками? - скрипнул он зубами и поворотил коня. - Это ты, проклятый волхв, накаркал мне беду! - Род не отвечал, а когда они поравнялись, потому что князь придержал коня, услышал горестное: - Не поставь во грех, прямодушный правдолюб, эту мою погрубину. Просто ты до драки был прав, а не после драки.
Они ехали медленно с малой обережью на пустеющем поле.
- Владимирко не спешит в погоню, - подскакал Шварн. - Мыслит, твоё бегство - лесть. А чуть уразумеет, что не прельщаешь, погонится, аки лютый зверь.
Прав был воевода. Это доказал первый же привал. Едва внесли пития и брашна в великокняжеский шатёр, едва Род стал благодарить Изяслава за приглашение к походной трапезе, как тот же Шварн эту трапезу оборвал:
- Не время пиру, государь. Владимирко близко.
Великий князь в тесном окружении, вздыхая, вышел из шатра. И началась бешеная ночная скачка.
Были, конечно же, были ещё привалы. Под догонявшим хищником, как и под удиравшей добычей, кони мчались не деревянные, не железные, питались не на скаку, несли не без устали. Но привалы были очень короткие - только-только полу перекусить, полувздремнуть. Порой казалось, тарантул нагонит гусеницу. Вот хвост её уже у него в зубах. Но лишь откусит кончик хвоста - и, пока пережёвывает, гусеница вновь уползла. Опять её догони! По дороге до Киева от сторожевого великокняжеского полка остались рожки да ножки.
На последнем перед столицей привале в шатёр Изяслава вошёл брат его Ростислав Мстиславич, Смоленский князь.
- Привёл дружину тебе в пособ, да опоздал, - сокрушался он.
- Не горюй, Михаил, Киев отстоим, - успокаивал его Изяслав.
Он называл брата христианским именем, тот, видимо, так любил. Они были очень разные, хотя по-родственному похожие. Небольшой рост, круглые бороды. У Ростислава лицо широкое. Далеко ему до братней красоты.
- Киев тебе не удержать ныне, - колебал великокняжескую уверенность Ростислав-Михаил. - Гюргий с сынами от Остерского Городца придвинулся, Владимирко у тебя за спиной.
- Ну что бы Гюргию не сидеть спокойно? - ударил по коленке кулаком Изяслав. - Со Всеволодом Ольговичем не заратился, а ведь тот вовсе не по поставу на киевский стол уселся. Зато мир был в христианской Руси и Божья благодать. Со мной же более пяти лет режется, аки кровоядец. Вокруг смерть и мерзость запустения. Разве это по-человечески, не токмо по-христиански? В толк не возьму его жадность к Киеву!
Ростислав сидел на волчьих шкурах насупленный, как бы придавленный тяжёлыми обстоятельствами.
- Увещевал я тебя, брате: уступи старший стол стрыю, как завещано дедами. Не хитничай, не обижай праотцев. Всеволод был двоюродный брат Гюргию, ты - племянник.
- Разве я враг праотеческих завещаний? - возразил Изяслав. - Вернулся в Киев, так не сам же сел на столе, Вячеслава посадил, назвал его отцом, а он меня сыном. У Вячеслава больше прав, чем у Гюргия.
