Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
Отцом твоим.
Д ж о в а н н и
Он стал убийцей?
В тюрьму его и там пытать!
Все, кто замешан, будут знать,
Что наше правосудье стоит
И правосудье Бога!
Л ю д о в и г о
Я горжусь,
Что это дело рук моих. А каторга,
Тюрьма и дыба казаться будут сладким сном.
Утешится душа, вкусит успокоенья
В картине этой ночи — верх моих творений!
Д ж о в а н н и
Несите трупы.
(Стража начинает уносить тела.)
Господа, их смерть
Для всех является примером:
Кто счастье созидает лишь на злых делах —
На тростниковых ходит костылях.
(Уходит.)
ЭПИЛОГ
Вместо эпилога приведу только слова Марциала: Hæc fuerint nobis præmia si placui[24].
Постановка этой пьесы была в целом хороша и, осмелюсь утверждать (ссылаясь на свидетельства лиц, принадлежащих к тому же сословию), соответствовала самой жизни, без всяких попыток заменить естественное преувеличением, она раскрывала лучшее, что есть в каждом; исходя из этого, я выражаю признательность всем, хотя, в частности, я должен вспомнить вызвавшее всеобщее одобрение мастерство моего друга господина Перкинса{251} и признать, что его великолепная игра увенчала в равной мере начало и конец пьесы.
Стендаль
ВИТТОРИЯ АККОРАМБОНИ, ГЕРЦОГИНЯ ДИ БРАЧЧАНО{252}
К несчастью для меня, равно как и для читателя, это отнюдь не роман, а точный перевод правдивого повествования, написанного в Падуе в декабре 1585 года.
Несколько лет назад, находясь в Мантуе{253}, я разыскивал там эскизы и небольшие картины, которые были бы мне по средствам, но больше всего мне хотелось иметь произведения художников, живших до 1600 года: к этому времени окончательно умерла самобытность итальянского гения, подорванная еще в 1530 году, когда пала Флоренция{254}.
Вместо картин один старый патриций, богатый и скупой, предложил мне купить у него по весьма дорогой цене несколько старых, пожелтевших от времени рукописей. Я попросил разрешения бегло их просмотреть; он дал свое согласие, добавив, что полагается на мою порядочность и просит забыть прочитанные мною занимательные истории в случае, если я не куплю рукописей.
Условие это пришлось мне по вкусу, и я пробежал, к немалому ущербу для глаз, триста или четыреста тетрадок, в которых два-три века назад были беспорядочно собраны описания трагических происшествий, письма с вызовами на дуэль, мирные договоры между соседними вельможами, размышления на всевозможные темы и т. д., и т. д. Престарелый владелец запросил за всё это огромные деньги. После длительных переговоров я приобрел за весьма значительную сумму право переписать некоторые понравившиеся мне истории{255}, рисующие итальянские нравы эпохи около 1500 года. У меня есть теперь двадцать две тетради in folio[25] таких рассказов, и читатель прочтет здесь точный перевод одного из них{256}, если только он обладает терпением. Я знаком с историей XVI века в Италии и думаю, что предлагаемая мною повесть безусловно достоверна{257}. Мне пришлось немало потрудиться над тем, чтобы передача старинного итальянского стиля, торжественного, безыскусственного, неясного и переполненного намеками на события и идеи, занимавшие общество во времена понтификата Сикста V{258} (в 1585 г.), не носила никаких следов влияния новой литературы и идей нашего века{259}, чуждого предрассудков.
Неизвестный автор рукописи — человек осторожный: он никогда не рассуждает о событии, никогда его не приукрашивает; единственная его забота — правдивое повествование. Если порой, сам того не сознавая, он бывает красноречив, то только потому, что в 1585 году тщеславие не окружало все человеческие поступки ореолом аффектации; люди думали, что воздействовать на соседа можно лишь одним путем — выражая свои мысли как можно яснее. В 1585 году никто, за исключением придворных шутов или поэтов, не помышлял о том, чтобы пленять искусством речи. Тогда не восклицали еще: «Я умру у ног вашего величества», — предварительно послав за почтовыми лошадьми и собираясь бежать; это единственный вид предательства, который, пожалуй, тогда еще не был изобретен. Говорили мало, и каждый относился к словам, обращенным к нему, с чрезвычайным вниманием.
Стендаль. Портрет работы У. Сэдермарка.
Итак, благосклонный читатель, не вздумайте искать здесь стиль острый, живой, блещущий злободневными намеками на модные мысли и чувства, а главное — не ждите увлекательных переживаний, присущих романам Жорж Санд{260}, этот великий писатель создал бы из жизни и несчастий Виттории Аккорамбони настоящий шедевр. Правдивое повествование, которое я вам предлагаю, может иметь лишь более скромные преимущества — преимущества истории. Если когда-нибудь, в сумерках, одиноко сидя в почтовой карете, вам случится задуматься о великом искусстве познания человеческого сердца{261}, то за основу своих суждений вы сможете взять обстоятельства нижеследующей повести. Автор рассказывает обо всем, объясняет всё, не оставляет воображению читателя никакой работы; он писал эту повесть через двенадцать дней после смерти героини.
Виттория Аккорамбони родилась в весьма знатной семье, в маленьком городке герцогства Урбино, носящем название Агубьо. Она с детства обращала на себя всеобщее внимание своей исключительной, редкой красотой, но эта красота являлась далеко не главным ее очарованием: в Виттории было всё, чем можно восхищаться в девушке благородного происхождения. И всё же среди стольких необыкновенных качеств ничто не было в ней так замечательно, можно сказать, так чудесно, как своеобразная прелесть, которая с первого взгляда покоряла сердце и волю каждого. Простота Виттории, придававшая обаяние каждому ее слову, не допускала ни малейшего сомнения в ее искренности; эта девушка, одаренная столь исключительной красотой, сразу внушала вам доверие. Вы могли бы, пожалуй, сделав над собой усилие, устоять против этих чар, если бы вам пришлось только видеть ее, но стоило вам услышать ее голос, стоило вам побеседовать с ней, и вы неизбежно подпадали под власть ее удивительного очарования.
Ее руки добивались многие знатные кавалеры города Рима, где в палаццо на площади Рустикуччи, около собора Св. Петра, жил отец Виттории. Было немало ссор, вызванных ревностью и соперничеством, но наконец родители девушки отдали предпочтение Феличе Перетти, племяннику кардинала Монтальто, ставшего впоследствии папой Сикстом V, благополучно правящим и поныне.
Феличе, сын Камиллы Перетти, сестры кардинала, носил раньше имя Франческо Миньуччи; он назвался Феличе Перетти после того, как был торжественно усыновлен дядей.
Войдя в дом Перетти, Виттория, сама того не ведая, и там внушила уважение к себе своими достоинствами, которые были для нее роковыми и ставили ее на первое место всюду, где она появлялась. Можно сказать одно: чтобы ей не поклоняться, надо было никогда ее не видеть[26]. Любовь, которую питал к ней муж, поистине граничила с безумием; свекровь Виттории, Камилла, и даже сам кардинал Монтальто, казалось, только и думали о том, чтобы угадывать ее желания, и старались немедленно их удовлетворять. Весь Рим изумлялся, наблюдая, как этот кардинал, известный скромностью своих средств и отвращением ко всякого рода роскоши, с неизменным удовольствием предупреждает все прихоти Виттории. Молодая, блистающая красотой, окруженная всеобщим поклонением, она порой позволяла себе весьма дорогие причуды. От своих первых родственников Виттория получала самые замечательные драгоценности, жемчуга, — словом, всё самое редкостное, что появлялось в ювелирных лавках Рима, в то время весьма богатых.
Из любви к прелестной племяннице кардинал Монтальто, столь известный своей суровостью, обращался с братьями Виттории так, словно они были его родными племянниками. Едва достигнув тридцатилетнего возраста, Оттавио Аккорамбони был, по ходатайству кардинала Монтальто, назначен герцогом Урбинским на пост епископа Фоссомбронского и утвержден в этом сане папой Григорием XIII{262}. Марчелло Аккорамбони, юноша безудержно смелый, обвинявшийся в нескольких преступлениях, с большим трудом спасся от упорного преследования со стороны corte[27], которое могло стоить ему жизни. Удостоверенный покровительства кардинала, он смог обрести относительное спокойствие.
