Алла Панова - Миг власти московского князя
Однако княжеское сердце, видно, все же сильно прикипело к московской красавице, да и не холопка она, чтоб после того, как надоест, со спокойной душой ее оставить. Вот и мучался порой князь сомнениями, которые не пропали и после того, как Агафья сообщила ему о беременности Марьи. Знал, на что та намекала, но вот опять в любовном порыве все представилось иначе, и судьба будущего ребенка была решена. Хоть и неясно, что с дитем станет, когда подрастет, но уж точно появится он на свет в положенный срок.
Через несколько дней после плавания к Гостиной горе отправился восвояси Иван. Во Владимир как раз собирался Аким со своим братом и с расторопным племянником Мефодия Демидыча, к ним он и присоединился. Накануне отъезда Иван очень долго беседовал с князем и воеводой, которые давали ему последние наставления, а на прощание вручили увесистую, приятно позвякивающую калиту. Добрался он до дома известного в Москве купца затемно, а спозаранку уже ехал по дороге, ведущей к Владимиру.
Расставшись с Иваном, князь с воеводой принялись обсуждать свои дальнейшие действия. Оба они уже воочию видели, как въезжает дружина Михаила Ярославича в стольный город, как у Золотых ворот радостно встречают молодого князя владимирцы. Однако на самом деле до той поры, когда князь с дружиной смог наконец выступить в поход, было еще несколько месяцев.
Время текло неспешно. Проходил день за днем, неделя за неделей, минуло Рождество Пресвятой Богородицы, отстояли верующие службу на Воздвижение животворящего креста Господня, смерды повезли с полей хлеб, первые птицы потянулись в теплые края, а нужных вестей из Владимира все не было.
Однако, кажется, князь был одним–единственным, кого тяготило это ожидание. Мария была рада дням, которые ей удалось провести вместе с возлюбленным. Молодые бояре, знающие о намерениях Михаила Ярославича, занимались всяк своим делом. Одни, не откладывая на будущее, продолжали приглядываться к московским невестам, обдумывали, где бы поставить свой дом, а другие, решив искать суженных во Владимире, коротали время на дружеских пирушках и на ловах. И первые, и вторые спокойно дожидались, когда князь прикажет идти в поход.
Со времени приезда князя в Москву воевода, пожалуй, лишь теперь вновь почувствовал свою нужность и был горд оттого, что ему первому изволил открыться Михаил Ярославич. Измаявшись от вынужденного безделья, Егор Тимофеевич помогал князю не без внутреннего удовлетворения: как ни хороши молодые бояре, которые горазды на пирах да ловах отличаться, а для важных дел все‑таки его, старого воина, опыт понадобился.
Не показывая своей радости — ведь ему было поручено весьма сложное и щепетильное дело — и даже ворча для порядка, воевода сразу после Покрова отправился навещать рязанского князя.
К Ингварю Михаил Ярославич намеривался снарядить целый отряд, но воевода сразу воспротивился, поскольку считал, что об этой поездке должно знать как можно меньше людей. Поэтому, кроме Андрея Половчанина, прозванного так то ли за внешность, то ли за его неукротимый нрав, Егор Тимофеевич взял с собой только троих из тех, кто уже был осведомлен о планах князя. Половчанин, несмотря на прозвище, был рожден на Рязанской земле, в какой‑то деревушке на Оке, и места здешние знал хорошо, потому выбор воеводы пал именно на этого коренастого воина, со скуластого лица которого редко сходила улыбка.
Ингварь, старший из сыновей великого рязанского князя Ингваря Игоревича, лишь по счастливой случайности избежал горькой участи, постигшей почти всех его родных: незадолго до того, как татарские тумены вторглись на земли княжества, он уехал в Новгород–Северский к черниговскому князю. Беды ли, обрушившиеся на него, или, может быть, прожитые годы, за которые он подрастерял былой пыл, но, так или иначе, стал Ингварь Ингваревич осторожнее и осмотрительнее.
Не забыл рязанский князь о данном Михаилу Ярославичу обещании вместе с ним пойти в поход, но по прошествии времени, поразмыслив обо всем хорошенько, решил, что самому ему против Святослава вступать не резон. Он принял посланника Михаила в своих недавно выстроенных палатах, по соседству с которыми стояли некогда наспех возведенные среди пепелищ хоромы. Егору Тимофеевичу он сообщил, что об уговоре помнит, но самолично прийти к Владимиру не сможет, мол, свое княжество и на день без защиты оставить нельзя, но московскому князю, как и договаривались, помощь свою непременно пришлет. На том и расстались.
Несмотря на хороший прием и очевидную благожелательность князя Ингваря, воевода отправлялся в обратный путь с тяжелой душой. Тягостное чувство не покидало Егора Тимофеевича все время путешествия. Он поначалу был склонен объяснять это свое состояние серыми сумрачными днями, то и дело начинавшим моросить противным холодным дождем, из‑за которого ныли суставы, но фраза, брошенная его молодым спутником, поставила все на свои места. «Будто по погосту едем», — поежившись, сказал Половчанин. Воевода согласно кивнул.
От его глаза тоже не укрылись и буйно поросшие бурьяном остатки сгоревших деревенек, и попадавшиеся кое–где обглоданные зверьем человеческие кости, с которых ветер сорвал пожухлую листву. Даже стольный город Рязанского княжества не обрадовал, хоть и отстраивался он заново, но как‑то уж очень неспешно, будто нехотя. Сразу вспоминалось, что Рязань и впрямь теперь возводится на костях. Какая же на погосте может быть счастливая жизнь? Всех спутников явно угнетало запустение и сонное состояние, в которое, кажется, были погружены жители несчастного княжества.
Обратный путь тоже казался нескончаемо длинным. Только когда маленький отряд, возглавляемый воеводой, переправился через Оку, Егору Тимофеевичу неожиданно почудилось: вокруг что‑то изменилось.
Молодые зеленые елочки, белоствольные березы и разросшиеся кусты орешника, еще не сбросившие листвы, заслоняли мрачные, почерневшие от дождей стволы, отступившие на второй план. Радовали взгляд собранные в гроздья алые ягоды, под которыми изгибались тонкие ветви молодых рябинок. Предвещали они суровую зиму, но под нудным моросящим дождиком даже приятно было думать о веселом морозце. Иногда взгляд натыкался на плотные тела сосен. Покрытые молодой розовой корой, испятнанной потеками смолы, которая успела потемнеть от попавшихся в липкую ловушку мошек, эти великаны своими корявыми розовыми ветвями доставали до самого небосвода. Даже несмотря на серое низкое небо, нависшее над головой, людям, с каждым шагом приближающимся к дому, казалось, что лес наполнился солнечным светом. Им были пронизаны заметно поредевшие кроны, его излучало золото, рассыпанное щедрой рукой по стылой земле. И хотя надоедливый дождь моросил почти не переставая, вокруг уже не было прежнего уныния. Разноцветная листва, мягким ковром устилавшая дорогу, которая пролегала вдоль русла реки Москвы, шуршала под копытами утомленных бегом лошадей. Люди почти не делали остановок. Спешили вернуться домой. В Москву.
Долгожданное известие о том, что владимирцы готовы, по мнению доверенных людей Михаила Ярославича, прогнать надоевшего Святослава, добралось до московского князя незадолго до Рождества.
Мрачное настроение уже давно не покидало князя При каждой встрече с воеводой он вспоминал об унижении, которое испытал год назад при разговоре с дядей, говорил резко, до боли сжимая кулаки. Продлись ожидание еще немного, и Михаил Ярославич пошел бы на своего врага, даже не надеясь на какую бы то ни было подмогу. Еле–еле удалось Егору Тимофеевичу уговорить его ненадолго отложить выступление.
— Чай, праздник! Надо дать людям погулять, повеселиться. А после Рождества и в путь можно… — увещевал он князя.
— С каких это пор ты благочестивым таким стал? — зло ответил Михаил Ярославич и, уставившись на воеводу исподлобья, спросил ехидно: — Небось и пост блюдешь строго?
— За одним столом с тобой, княже, часто сижу. Видишь сам, что ем, пью. Да и о моем благочестии не мне судить. Токмо я думаю, что особых грехов за мной все же нет. Но и об этом, Михаил Ярославич, не мне судить, — пытаясь сохранить спокойствие, отвечал воевода собеседнику. — Нам Ингваря предупредить время надобно. Прошу повременить с походом и затем, чтоб не осерчали люди на тебя за то, что осквернил ты ненароком светлый праздник, что не дал им душой отдохнуть, к святому обратиться. И все ж, коли не терпится, вели — выступит дружина. На то мы тебе в верности клялись. Вот только кто тогда скажет, что на сердце у людей будет! Что думать они станут! — закончил он угрюмо.
— Ладно. Так и быть. Гуляйте! — кинул зло князь, молча встал с места и повернулся к воеводе спиной, буркнув мрачно: — Вам бы всем только пиры пировать.
Воевода понял, что ему пора уходить, но, когда он поднялся с лавки, князь, резко обернувшись, сказал:
