Николай Дубов - Колесо Фортуны
Если бы все зависело от меня, я желал бы вам несколько иного счастья, но это уже дело вкуса…
Орлов порывался что-то сказать, открывал рот, тут же его закрывал и наконец проговорил:
— Простите меня, саго padre… Я хотел просить вас…
Не смею и все-таки должен… Я, почитай, сутки не был во дворце. Там небось хватились, спрашивают…
— Давеча Алешка прибегал, везде тебя ищут, — сказала Домна.
— Вот видите — императрица беспокоится… А мне, кроме вас, просить некого… Не мамушку ж туда посылать или лакея?.. А вас, как ни поздно, все одно примут, если сказать, что от меня…
Орлов умоляюще смотрел на Сен-Жермена, тот не отводил взгляда от окна и молчал.
— Напрасно, — сказал он, поворачиваясь, — напрасно вы беспокоитесь об императрице, она много хладнокровнее, чем вы думаете, и ради нее я бы не поехал. Но я поеду, так как беспокоюсь о вас — вас могут разыскать.
Остановить императрицу не сможет даже Домна Игнатьевна, она нашлет своих лекарей, и те своим невежеством доделают то, что не сумели напавшие на вас… Я поеду, — сказал он, вставая, — хотя не жду от этого визита ничего хорошего. Нет, пожалуйста, не благодарите меня, — остановил он Орлова, порывавшегося что-то сказать, — считайте, что я делаю это просто из тщеславия: не хочу, чтобы невежды испортили мою работу, — улыбнулся он. — На прощание, Грегуар, один совет. Когда на вас действительно нападут грабители и вы не сможете их одолеть, лучше сохранить жизнь, чем несколько монет. Тем более, что, убив вас, они все равно очистят ваши карманы.
— Саго padre, — еле шевеля непослушными губами, проговорил Орлов. Лекарство начало действовать, и каждое слово давалось ему все с большим трудом. — Я не хотел… мне стыдно было… Во всем виноват…
Губы его перестали шевелиться, веки опустились, он вздохнул и затих.
— Заснул, — сказал Сен-Жермен. — Вот и прекрасно!..
Прощайте, Домна Игнатьевна, знакомство с вами доставило мне истинное удовольствие.
— Спаси тебя Христос, батюшка, — сказала Домна, которая, будто молясь, все время прижимала руки к груди и не сводила с него глаз.
— Прежде чем выбрасывать изорванный мундир Грегуара, не забудьте вынуть деньги из карманов, — сказал Сен-Жермен, направляясь к двери.
Домна послушно покивала и схватила подсвечник, чтобы проводить графа. Так она и вышла с подсвечником на крыльцо. Кучер подобрал вожжи, дернул их, и карета покатила в сторону дворца. Часть дворца была отсюда видна — окна там были залиты светом, у подъезда горели смоляные плошки. Домна перекрестила удаляющуюся карету и ушла в дом.
4
— Наконец-то! — сказал дежурный офицер. — Все прямо с ног сбились, разыскивая… Пожалуйте за мной, сударь.
Последние посетители уже покинули дворец, и они шли по пустой анфиладе парадных комнат. Люстры были погашены, только по углам в канделябрах горели свечи.
У двери в личные покои императрицы стояли на часах два кавалергарда в сверкающих кирасах и в касках с плюмажами. Дежурный офицер постучал в дверь. Граф остановился в нескольких шагах, рассматривая гвардейцев. Дверь приоткрыл Шкурин.
— Их величество еще не почивают? — спросил офицер.
— Никак нет, их величество изволят пребывание иметь у себя в кабинете.
— Доложи, что господин… что граф Сен-Жермен, — поправился офицер, — приехал по поручению капитана Орлова.
Шкурин радостно всплеснул руками и тут же изогнулся в поклоне.
— Сей минут! Сей минут!
— Пожалте, ваше сиятельство, — снова открывая дверь, изогнулся Шкурин. — Приказано просить немедля.
Дежурный офицер козырнул графу и зашагал обратно.
— Слава тебе господи! — бормотал про себя Шкурин, прикрывая за графом дверь. — Нашелся наш Григорей Григорьич…
— Нашелся, нашелся, — сказал по-русски Сен-Жермен, оборачиваясь к нему. — А вы, значит, и есть Шкурин?
— Так точно, ваше сия… — начал Шкурнн, но не окончил, а внезапно и неудержимо зевнул во весь рот.
Так судорожно, во всю пасть зевают вдруг собаки, приведенные в недоумение.
— Виноват, ваше сиятельство! — Лакей с опозданием прикрыл рукою рот.
— Устали, Шкурин? — участливо сказал Сен-Жермен. — Вы должны отдохнуть. Доложите обо мне, а потом сядьте в кресло и отдохните.
— Не смею-с, — почему-то шепотом ответил Шкурин.
— Отдохните, непременно отдохните, Шкурин.
Вы ведь так устали!
— Слушаюсь, ваше сиятельство! Повинуюсь, ваше сиятельство, — все так же шепотом ответил Шкурин.
Он постучал в дверь кабинета и, открыв ее, доложил:
— Граф Сен-Жермен, ваше величество.
Прикрыв за графом дверь, Шкурин нерешительно подошел к креслу, растерянно оглянулся по сторонам, челюсти его снова разодрала судорожная позевота. Он присел на краешек кресла, потом сел глубже, умостился поудобнее.
— Говорите! Говорите же скорее, граф, где Орлов.
Почему он исчез?
— Час назад солдаты принесли Грегуара домой. Он был без сознания. Пикет нашел его, жестоко избитого, где-то на берегу Фонтанки.
— Кто? Кто посмел?!
— Неизвестно. Он не мог рассказать подробностей.
Должно быть, напавших было много, если они одолели такого Геркулеса.
— Почему же его не привезли сюда, во дворец?
— Грегуар не хотел волновать ваше величество.
А теперь ему необходим полный покой.
— Я сейчас же пошлю к нему своих медиков!
Екатерина протянула руку к колокольчику.
— Нет, ваше величество, прошу вас этого не делать.
Я оказал ему необходимую помощь. Вмешательство медиков причинит только вред.
— Как могут медики причинить вред?
— Могут. Через сутки, самое большее — через двое Грегуар будет здоров. Если медики своими снадобьями не помешают действию моего лекарства.
— Разве вы медик?
— Нет. Но во время путешествий я приобрел некоторые познания и проверял их даже в более тяжелых случаях.
— И вы так уверены, что Орлов действительно вскоре будет здоров?
— Совершенно уверен. Так же, как и в том, что врачи повредят ему.
— Ну что ж, пусть будет по-вашему… Благодарю вас, граф, за все, что вы сделали, и за то, что успокоили меня. — Сен-Жермен поклонился. — Но я еще не отпускаю вас! Мне рассказывали о вас, и я хочу знать от вас самих… Говорят, вы чуть ли не творите чудеса?
— Вам сказали неправду, ваше величество. Я не делаю чудес.
— Тогда как это называется? Манипуляции? Фокусы?
— Разве я похож на ярмарочного фигляра, фокусами забавляющего зевак? Я показывал друзьям опыты, свидетельствующие способности человека, которых европейцы не знают.
— А где вы узнали о них?
— На Востоке, ваше величество.
— Что дикий Восток может дать просвещенной Европе?
— Чаще всего люди считают диким непонятное и недоступное им. У Востока, быть может, больше оснований с презрением отворачиваться от варварского Запада.
— Уж не считаете ли вы варварами современных ученых и философов? Я преклоняюсь перед ними.
— Это прекрасно, ваше величество, но — увы! — не мешает им быть в известном смысле варварами… Они накопили большие познания в некоторых областях, но утратили главное. В Элладе мысль древнего эллина была бесстрашно устремлена на самое важное для него — на человека. Мудрость Эллады лапидарно выразила надпись в Дельфийском храме — "Познай самого себя".
Греки и римляне многого достигли, но потом пришло христианство и преградило дорогу человеческой мысли.
— То есть как?
— Христианство объявило, что все от бога и для бога. Если так, нечего искать и не о чем думать. Нужно и можно только верить.
— Вы говорите так, будто сами не христианин.
— Я знаю слишком много религий, чтобы отдавать предпочтение одной.
— Вы начинаете пугать меня, граф. Совсем не иметь религии? Это… это…
— Вы не столь пугливы, ваше величество. Ведь вы не побоялись сменить одну религию на другую, чтобы стать супругой будущего императора?
— Это совсем другое! Того требовали интересы державы, политики…
— Значит, по-вашему, есть что-то, что выше и сильнее религии? Так думаю и я, только мы говорим о разных вещах.
— Но я осталась христианкой! А вы так отзываетесь о христианстве… За такие речи, граф, инквизиция сожгла бы вас на костре.
— Возможно. Но во времена инквизиции я жил на Востоке и лишь изредка появлялся в Европе. К тому же, инквизиция в Европе была не везде — Польша, например, не знала ее.
— Что такое вы говорите, граф? Вы жили во времена инквизиции? Для шутки это недостаточно остроумно, а для сказки… Я вышла из возраста, когда верят сказкам.
— Я не могу требовать, чтобы вы мне поверили, ваше величество, и не рассчитываю, что поверите, но это — так.
— Сколько же вам лет — пятьдесят или пятьсот? — с тонкой иронией улыбнулась Екатерина.
