Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ
Тут же, по предложению Ионы, порешили, что поможет Россия бедствующим христианам Востока, церкви Константинопольской, отверзнет свои сокровища для облегчения участи плененных турками и беглецов примет у себя.
7
В тот самый год, как пал Константинополь [146], родился на Руси младенец [147], который в шесть лет будет ждать звука трубы Архангела, а сорокалетним монахом после второго напрасного приуготовления к Страшному Суду произнесет вещие слова: «Москва – Третий Рим, и четвертому не бывать». Случится это при внуке Василия Васильевича – государе Василии Третьем, а пока лишь робкие предощущения своей богоизбранности, своей особой роли в христианском мире зарождались в сердцах преданных православию русских. Безвестный летописец в «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» так сумел сказать о глубокой религиозности русского человека: «Сего же рвение к Богу такое бывает, яко огнь дыхает скважнею». Внутреннее озарение от ощущения скважни, соединяющей душу человеческую с миром горним, стало тем родовым пятном святых угодников Божиих, которых дала миру русская земля. Знаком признания этого было дарование Русской Церкви права избирать и поставлять себе первосвятителей, не сносясь с Константинопольским престолом, а митрополия Русская была поставлена выше всех остальных – первою после престола Патриархов Иерусалимских. Так что, хотя и не было еще явлено вещее слово старца Филофея о Третьем Риме, Москва на деле становилась главной опорой и защитницей православия.
Это вполне сознавал святитель Иона. И неспроста он напомнил великому князю про занесенное в монастырский свод житие его великого деда:
– Дмитрий Иванович прославил землю русскую как первый победитель татар. А русский митрополит Алексий тем будет памятен потомкам, что не только вынес все тяготы церковные, что легли на рамена его, но стал пестуном и мудрым советником, душою всех дел двенадцатилетнего отрока, когда тот взял в свою слабую руку кормило государства.
– Ведомо мне, что святитель Алексий благословил деда моего на великое княжение чудотворной иконой Владимирской Богоматери, был затем во главе боярской думы, а на деле опекуном и полноправным правителем Руси,- согласился Василий Васильевич и вопросительно ждал, к чему затеял владыка этот разговор.
– Провидению угодно было послать на Русь столь необходимого святителя.
– Да, не иначе как Провидение даровало нам его,- согласился и опять выжидательно замолк великий князь.
– Николи и нигде не видано и не слыхано, чтобы един муж был враз и предстоятелем Церкви и соправителем государства.
– Да, это единственный случай в истории.
– При Алексии воссиял в Русской земле великий светильник благодати, дотоле скрывавшийся в тени дремучего леса…
– Святая любовь соединяла Алексия с первоигуменом Руси Сергием…
– И как Сергий, был ведь святитель еще и чудотворцем,- сказав это, Иона осекся, заметив, как великий князь недовольно нахмурил брови над пустыми глазницами и отвернул лицо на сторону.
Конечно же, он понял, о каком чуде Алексия хочет сказать Иона,- о исцелении жены хана Джанибека. Она лежала больная и слепая три года, и ни восточные знахари, ни западные лекари не могли ей помочь. И вот приехал Алексий в Золотую Орду и уподобился Тому, Который открыл глаза иерехонскому слепцу Вартимею [148].
Василий Васильевич постарался отогнать терзавшие его со дня ослепления безнадежные мечты снова стать зрячим, постарался сохранить ровность беседы:
– Чудов монастырь в Кремле – это ведь благодарность ханши Тайдулы за возвращенное зрение?
– В этом монастыре Алексий и положен был, когда настал срок предать престол митрополии и верное стадо свое в волю Божию… Смиренный первосвятитель повелел положить его тело вне церкви, но Дмитрий Иванович, преисполненный благодарности и святости, с благословенния совета епископов, решился отступить от его завещания и предоставил хранение его священных останков правому предалтарию. Там мы их и вскрыли с владыкой Фотием, когда храму починку делали. Более пятидесяти лет пролежали мощи Алексия и остались нетленны, и даже одежд его тлен не коснулся – это ли не чудо!
Теперь Василий Васильевич понял, к чему клонит владыка Иона, и отозвался с полным одобрением:
– Мы не можем не чтить память великого святителя церковной службой, и делать это можем самостоятельно, ты ведь теперь первый на Руси автокефальный митрополит.
– Да, сами причтем Алексия в лику святых.
Многое на Руси делалось тогда впервые. И вот великий князь с митрополитом решили провести первую самостоятельную канонизацию.
Иона сам написал канон и похвальное слово святителю Алексию, митрополиту московскому и всея Руси чудотворцу.
Епископ Пермский Питирим, который до епископства был архимандритом Чудова монастыря, составил житие Алексия.
На Соборе житие и служба Алексию были одобрены и установлено двукратное в году празднование – 12 февраля, в день преставления, и 20 мая, в день обретения мощей.
После трехдневного поста в обители и многих всенощных бдений митрополит Иона с епископами и Василий Васильевич с сыном Иваном вошли в правый притвор Архангельской церкви.
Иона стал у возглавия раки, а Питирим у ног.
После краткого моления Иона и Питирим взялись за края каменной плиты, прикрывавшей гроб.
– Честные мощи! – это не произнес кто-то один, это нронеслось общим вздохом изумления и радости.- Нетленны!
– Борода и лик точно как на гробовой крышке начертаны,- негромко сообщил отцу Иван.
Затем достиг слуха Василия Васильевича шорох парчовых риз – архиереи подходили ко гробу, опускались на колени.
С помощью сына и Василий Васильевич приблизился к святым мощам. Легко, без касания пальцами, как умеют это делать только незрячие, отыскал чело Алексия, приложился губами ко лбу его – он был шероховат и не холоден, не как у покойного Антония.
Раку закрыли.
Под звон колоколов Крестный ход обогнул Чудов монастырь и вошел в Успенский собор для торжественной службы в память святителя русского, чудотворца Алексия.
После литургии Василий Васильевич и владыка Иона заложили на митрополичьем дворе каменную церковь Ризоположения Пречистой Богоматери – в память священноинока Антония, погибшего в прошлом году 2 июля, в день положения честной ризы Богоматери во Влахерне.
Впереди Василия Васильевича Темного ждали девять лет мирного правления. Надеялись, что смуты на Руси закончились навсегда.
1994
I СТАРАЯ ОБИДА
Совсем зарылся в снегу городок Козельск… На дворе февраль, а снегу прибывает с каждым днем, словно весне и не бывать никогда… Давно уже не помнят на московской земле такой снежной зимы!…
По улицам и переулкам Козельска намело сугробы с крышами вровень; недолог ранний день, а в избах и совсем его не видать: с утра до ночи стоят сумерки…
Да и что с ним, со снегом, поделаешь?… Настанет ужо весна, уберется сам без хлопот… Пробивают себе горожане каждый день поутру тропку малую от ворот – и довольно. А на базар да в церковь хоть и по пояс в снегу, а добраться можно… И сидят себе козельцы всю зиму в избах, словно медведи в берлогах…
Только в северной части города у собора да вокруг княжих хором снегу поменьше: от княжьего двора до церкви тропа расчищена широкая, а по самому двору пройти почти без опаски можно… И то уж княжеская челядь отмотала себе руки: сметут за день снег по двору в кучи, а наутро, глядишь, опять по пояс…
Вот и теперь без перерыва, почитай, третьи сутки валят снег…
Редкими, тяжелыми хлопьями падает он с сумрачного неба…
И сегодня, как всегда, с раннего утра выгнал княжеский ключник десятка полтора холопов расчищать обширный государев двор…
Лениво работает челядь; старик ключник раза два уже выходил на двор и, больше по привычке, ругал челядинцев…
– Да вишь, валит-то как, дедушка Клим! Все одно к утру наметет по стрехи!…- возражал ключнику высокий холоп, расчищавший снег у крыльца княжеских хором.
Ключник только махнул досадливо рукой и поплелся назад к себе в избу…
А снег все валит и валит…
В это пасмурное февральское утро зимой 1446 года в одной из горниц мужской половины княжеских хором сидели двое бояр.
Один из них, высокий, плотный мужчина с русой бородой, был хозяин дома, князь Иван Андреевич Можайский.
Князь Иван сидел за столом, крытым тяжелой бархатной скатертью вишневого цвета; поглаживая левой рукой свою пышную бороду, князь внимательно слушал своего собеседника.
Гость, закадычный друг-приятель и двоюродный брат хозяина, князь Дмитрий Юрьевич, сидел напротив и что-то горячо и страстно рассказывал. В черных глазах князя Дмитрия то и дело вспыхивал недобрый огонь; красивое смуглое лицо его было искажено досадой и гневом…
