Николай Гейнце - Современный самозванец
– Завтра опять вызывают…
– Туда?..
– Да…
– Хорошо, вот когда все разойдутся, потолкуем… Теперь не ловко…
Последний диалог был произнесен шепотом.
– Милости прошу к нашему шалашу, – сказал граф громко указывая на открытый ломберный стол, на котором лежали пачки кредиток, между тем, как молодой Алфимов здоровался с общим знакомыми.
С одним лишь незнакомым ему блондином он церемонно поклонился.
– Савин, Николай Герасимович, Алфимов, Иван Корнилович, – представил их граф Сигизмунд Владиславович, – а мне из ума вон, что вы не знакомы.
– Очень рад…
– Очень приятно…
Алфимов и Савин пожали друг другу руки.
Прерванная игра возобновилась.
Метал банк Сигизмунд Владиславович и по обыкновению выигрывал, только карты Савина почти всегда брали, но он и ставил на них сравнительно незначительные куши.
По окончании игры, после легкой закуски гости стали прощаться и разъехались.
Граф Стоцкий и Алфимов остались одни.
– В чем дело? – спросил Сигизмунд Владиславович, забравшись с ногами на диван и раскуривая потухшую сигару.
– Завтра вызывает следователь…
– Так что ж из этого?
– Но ведь это пытка…
– Что делать! На то и следствие.
– Зачем я ему?
– Я этого не знаю… Ведь я не следователь…
– А что, если он меня сведет с ним?..
– С Сиротининым?
– Да.
– Очень может быть… К этому надо приготовиться…
– Что же мне говорить?
– То же, что говорил… «Да», «нет», «не знаю», «не помню».
– Я ужасно боюсь…
– Пустяки… Ну, как съездил? – переменил граф Стоцкий разговор.
– Ничего, съездил, все устроил благополучно…
– А здесь?
– Здесь все по-старому…
– Старик не нюхал в кассе?
– Нет, видимо, не проверял.
– Это хорошо.
– Ну, а как же насчет завтрашнего дня? Что ты мне посоветуешь?
– Странный ты человек… Ну, что мне тебе советовать?.. Будь мужчиной и не волнуйся…
– Как не волноваться?..
– Да так. Ведь это все одна пустая формальность, все эти допросы.
– Вызывают и отца…
– Вот видишь… Поезжай-ка спать. Утро вечера мудренее.
– И то правда… Уж поздно…
Молодой Алфимов простился и уехал.
«Странно… – думал, раздеваясь и ложась спать, граф Сигизмунд Владиславович. – Что бы это все значило? Неужели он заявил на него следователю и хочет предать суду за растрату?.. Не может быть… Впрочем, о чем думать? Все это узнаем завтра вечером…»
Иван Корнильевич между тем не спал всю ночь. Нервы его были страшно напряжены.
Лакей, пришедший его будить по приказанию в десять часов утра, уже застал его на ногах.
– Корнилий Потапович уже спрашивал, готовы ли вы? – сказал лакей.
Молодой Алфимов быстро умылся, оделся и вышел в столовую, где его отец уже допивал третий стакан чаю.
Иван Корнильевич с трудом выпил один, давясь и обжигаясь. Старик зорко следил за ним из-под очков.
– Пора, – сказал он, взглянув на часы. – Без четверти одиннадцать… Едем.
– Едемте… – вздрогнул сын и послушно отправился за отцом в переднюю.
Через десять минут они были уже в здании окружного суда. Судебный следователь находился в своей камере. Их тотчас же провели туда.
– Введите арестанта Сиротинина, – сделал распоряжение следователь, предложив обоим Алфимовым сесть на стоявшие у стола следователя стулья.
Через несколько минут, в сопровождении двух солдат с ружьями, вошел Дмитрий Павлович Сиротинин.
– Стража может удалиться, – сказал судебный следователь. Солдаты браво повернулись и, стуча сапогами, вышли из камеры.
– Я вызвал вас, господин Сиротинин, чтобы в последний раз в присутствии обоих потерпевших спросить вас, признаете ли вы себя виновным в совершении растраты в их конторе?
– Нет, не признаю, – твердым голосом ответил Дмитрий Павлович.
– И не имеете ни на кого подозрения?
– Нет…
– Из дела видно, что иногда, проверяя кассу, Иван Корнильевич Алфимов отсылал вас по поручениям, не предполагали ли вы…
Сиротинин не дал кончить судебному следователю.
– Я уже имел честь объяснить вам, господин судебный следователь, что подобное чудовищное предположение никогда не приходило, не приходит и не может прийти мне в голову… Я стольким обязан Корнилию Потаповичу и Ивану Корнильевичу.
– Несчастный! – тихо сказал старик Алфимов.
Иван Корнильевич сидел бледный, как смерть, потупя глаза в землю.
Ему казалось легче умереть, нежели посмотреть на Сиротинина.
– Вы видите, он упорно не сознается, господа, – обратился судебный следователь к обоим потерпевшим.
– И не мудрено, – вдруг почти громким, кричащим голосом сказал Корнилий Потапович, – ведь так вы, пожалуй, господин судебный следователь, захотите, чтобы он сознался и в растрате семидесяти восьми тысяч рублей, обнаруженной мною два дня тому назад и произведенной уже тогда, когда господин Сиротинин сидел в тюрьме, и сидел совершенно невинно… Не обвинить ли его, кстати, и в этой растрате? Как ты думаешь об этом, Иван?
Молодой Алфимов уже с самого начала понял, к чему ведет речь его отец, и дрожал всем телом.
При обращенном же к нему вопросе он как-то машинально скользнул со стула и упал к ногам Корнилия Потаповича.
– Батюшка!
– Ты сознаешься в обеих растратах?
– Сознаюсь, батюшка…
– Я не отец тебе, – воскликнул старик Алфимов, – да ты и не виноват передо мной, ты крал у себя самого, ты заплатишь мне из своих денег сто двадцать тысяч с процентами, а остальные восемьсот восемьдесят тысяч можешь получить завтра из государственного банка, я дам тебе чек, и иди с ними на все четыре стороны.
– Батюшка!
– Ползай на коленях и проси прощенья не у меня, а у этого честного человека, которого ты безвинно заставил вынести позор ареста и содержания в тюрьме… Которого ты лишил свободы и хотел лишить чести. Вымаливай прощенья у него… Если он простит тебя, то я ограничусь изгнанием твоим из моего дома и не буду возбуждать дела, если же нет, то и ты попробуешь тюрьмы, в которую с таким легким сердцем бросил преданного мне и тебе человека…
– Я прощаю его! – сказал растроганный Сиротинин.
XIX
Освобождение
– Я прощаю его! – повторил Дмитрий Павлович, и слезы ручьем полились из его глаз.
Это были, если можно так выразиться, двойственные слезы.
С одной стороны, ему было бесконечно жаль несчастного Ивана Корнильевича, выносившего пытку нравственного унижения, а, с другой, то, что через несколько часов он будет свободен, а главное, что его честь будет восстановлена, привело его в необычайное волнение, разразившееся слезами.
– Встань… – между тем строгим голосом говорил сыну Корнилий Потапович. – Встань… Меня ты не разжалобишь, я в своем слове кремень.
– Батюшка…
– Встань, говорю тебе… Этот честный и благородный человек простил тебя, и кара закона не обрушится на твою голову, но внутри себя ты до конца жизни сохранишь презрение к самому себе… Прошу вас, господин следователь, составить протокол о признании моего сына в растрате сорока двух тысяч рублей – относительно последней растраты я не заявлял вам официально – добавив, что я не возбуждаю против него преследования…
Судебный следователь, не дожидаясь обращения к нему старика Алфимова, уже писал постановление.
– Он должен подписать его… – сказал он, тотчас подписав написанное.
– Встань и подпиши… – почти крикнул на сына, все еще рыдавшего у его ног, Корнилий Потапович.
Тот встал, отер слезы, и взяв поданное ему судебным следователем перо, дрожащей рукой подписал свое звание, имя, отчество и фамилию.
– Этого признания, надеюсь, достаточно для освобождения из-под стражи неповинно осужденного мною человека, перед которым я всю жизнь останусь в долгу? – спросил Корнилий Потапович.
– Совершенно достаточно, – ответил судебный следователь, начавший снова что-то писать. – Я сейчас кончу постановление о прекращении следствия и освобождении его из-под ареста.
– Иван Алфимов вам более не нужен?
– Нет.
– Иди отсюда… Не оскверняй своим присутствием общество честных людей… Сегодня же выезжай из моего дома и не показывайся мне на глаза… Чек на твой капитал, за вычетом растраченных тобою денег, получишь завтра в кассе.
– Батюш… – начал было Иван Корнильевич, но старик не дал ему договорить этих слов.
– Иди и не заставляй меня еще раз повторить тебе, что я тебе не отец… Иди.
Молодой Алфимов вышел, низко опустив голову. Один Сиротинин проводил его сочувственным взглядом.
– Как мне жаль его, – чуть слышно прошептал он.
Судебный следователь окончил постановление и прочитал его Дмитрию Павловичу.
– Подпишитесь, господин Сиротинин.
Дрожащей от волнения рукой подписал он этот освобождающий и возвращающий ему честь документ.
– Позвольте мне искренно поздравить вас с таким оборотом дела, предчувствие не обмануло меня, я был давно убежден в вашей невиновности… Вы вели себя не только как несомненно честный человек, но как рыцарь…
