Николай Гейнце - Современный самозванец
– Это ужасно, как на зло, куда-то уехал с самого утра, – волновалась молодая девушка.
– Э, матушка, у него не одно наше дело… Да и дело-то какое, безнадежное… – с отчаянием махнула рукой старушка.
Они обе сидели в кабинете Дмитрия Павловича.
– А я все-таки вечером съезжу…
– Поезжай.
В это время в передней раздался сильный звонок. Обе женщины вздрогнули.
XX
Старый должник
– Матушка-барыня, матушка-барышня, молодой барин… – как сумасшедшая вбежала в кабинет прислуга.
– Что ты плетешь?.. Какой молодой барин?.. – воскликнула Елизавета Петровна.
Пораженная известием Анна Александровна молчала.
– Барин, молодой барин, Дмитрий Павлович… Со стариком каким-то!.. – воскликнула прислуга и выбежала из комнаты.
– Верно, опять обыск… – с отчаянием заметила Сиротинина. Обе женщины, однако, поспешили в гостиную.
– Мама… Лиза… – бросился к ним с радостной улыбкой Дмитрий Павлович.
– Митя… Дмитрий!.. Ты! Ты!.. – в один голос вскрикнули Сиротинина и Дубянская.
– Я, мои дорогие, я… опять около вас… дома…
– Свободен?
– Свободен.
– Митя, голубчик… – пошатнулась и чуть было не упала Анна Александровна.
Сын поддержал ее и бережно довел до кресла. Старушка неудержимо рыдала.
– Мама, что с тобой, мама?..
Анна Александровна перестала плакать.
– Ничего, родной, ничего, это с радости… Не выдержала… Поцелуй свою невесту…
– Лиза, дорогая…
– Дмитрий…
Молодые люди упали друг другу в объятия.
Корнилий Потапович стоял вблизи двери и смотрел на эту сцену. В первый раз в его жизни в его сердце зашевелилось человеческое чувство – чувство умиления.
Когда первые волнения встречи прошли, он выступил вперед.
– Позвольте и мне принять участие в вашей семейной радости, – сказал он неподдельно растроганным голосом.
– Корнилий Потапович, батюшка!.. – воскликнула Сиротинина.
– Извините, взволновавшись, мы вас и не заметили, – спохватилась Елизавета Петровна.
– Что за извинения?.. Когда тут замечать было… Не до меня вам… Я знаю…
– Садитесь, – предложила Дубянская. Старик Алфимов сел.
Елизавета Петровна и Дмитрий Павлович тоже присели на диван.
– По моей страшной вине, сын ваш был оторван от вас, – обратился Корнилий Потапович к Сиротининой, – мне самому и хотелось вам возвратить его… Честным человеком вошел он в тюрьму и еще честнее вышел оттуда… У меня нет сына, но позвольте мне в нем видеть другого.
– Как нет сына? – воскликнула Анна Александровна.
– Так, нет… Иван оказался вором, за которого пострадал неповинно Дмитрий Павлович.
– Что вы!
– Он сегодня сознался у следователя… Я немедленно выдам ему капитал и поведу один мою банкирскую контору, сын ваш мне будет главным помощником и кассиром, он уже согласился на это…
– Да простите вы сына-то… Молод ведь он… Его вовлекли, быть может, – заступилась Сиротинина.
– Несомненно, вовлекли, – подтвердила Елизавета Петровна.
– Нет, я его не прощу… Я в своем слове кремень… Достаточно того, что его простил Дмитрий Павлович.
– Он простил его?
– Ты простил его?
Оба эти восклицания Сиротининой и Дубянской были обращены к Сиротинину.
В глазах обеих женщин сияло восторженное поклонение Дмитрию Павловичу.
Последний скромно наклонил голову в знак подтверждения.
– Простите и вы его, – сказала Елизавета Петровна.
– Нет, не просите… Его я не прощу, – тоном бесповоротной решимости заявил Алфимов. – А вот до вас, барышня, у меня есть маленькое дельце…
– До меня? – с недоумением спросила Елизавета Петровна.
– Да, до вас… Матушка ваша не Алфимовская была урожденная?
– Да, Алфимовская.
– Татьяна Анатольевна?
– Да… Вы ее знали?
– Она, она!.. – как бы про себя прошептал Корнилий Потапович. – Знал ли я ее?.. Как еще знал, с колыбели на моих руках она и выросла… Мы с покойным барином почитай ее сами выкормили.
– С покойным барином? – повторила вопросительно Дубянская.
– И в долгу у ней, у покойницы, в долгу, ну, все равно, с дочкой рассчитаюсь, ведь вы единственная…
– Да, я одна… Был брат, но тот умер ребенком.
– Так-с, значит вы одна и наследница капитала.
– Капитала?.. Я не понимаю.
– Поймете, барышня, все вам расскажу на чистоту, душу свою облегчу… Пусть и близкие вам люди слушают… В старом грехе буду каяться, ох, в старом… Не зазорно… Может, меня Господь Бог за это уже многим наказал, не глядите, что богат я, порой на сердце, ох, как тяжело… От греха… По слабости человеческой грехом грех и забываешь… Цепь целая, вериги греховные, жизнь-то наша человеческая…
Алфимов тяжело вздохнул. Все молчали с любопытством.
– Выросла ваша матушка, дай Бог ей царство небесное, красавицей-раскрасавицей… Вы несколько на нее похожи, но, не скрою, красивее вас она была…
– Моя мать была до самой смерти красавица…
– Пошел ей восемнадцатый годок… Мы с барином на нее не нарадуемся…
Елизавета Петровна снова при слове «барином» вопросительно взглянула на Корнилия Потаповича.
– Удивляетесь вы, что я дедушку вашего барином величаю, так объясню я вам сперва и это… Крепостным я был его – Алфимовского-то… Вырос с ним и был по смерть его слуга… Вот оно что… Поняли?
– Поняла…
– Гувернантки при ней были… Учителя разные ходили, всем наукам обучали, а среди учителей один был, молодец из себя, по фамилии Дубянский – вот он и есть ваш батюшка… Влюбилась в него Татьяна Анатольевна и убежала из родительского дома…
Старик Алфимов остановился.
Ему предстоял вопрос, говорить ли дочери о преступлении матери, или же скрыть, чтобы не потревожить память умершей. Он решился на последнее.
– Дедушка-то ваш, как узнал об этом, так и обмер… Удар с ним в ту пору случился… Несколько оправившись, призывает меня к себе и говорит: «Поезжай и разыщи их, вот тут сто тысяч, в банковых билетах, отдай им…» – сунул он мне пачки этих билетов и прибавил: «Но чтобы они мне на глаза не показывались…» – вскрикнул он последнее-то слово не своим голосом и упал на подушки постели… Второй удар с ним случился… Не приходя в себя, Богу душу отдал…
Он снова остановился и несколько минут молчал.
– Умер барин-то… Вольную на мое имя в столе нашли, в шифоньерке шестьдесят тысяч деньгами… Два имения после него богатейших остались… В моем же кармане сто тысяч… Капитал, ох, какой, по тому времени, мне капитал-то казался… Гора… Попутал бес, взял я вольную, да и ушел с деньгами-то… Думаю, и дочке бариновой хватит… Богачкой ведь сделалась… Вот в чем грех мой… Простите…
Корнилий Потапович неожиданно для всех присутствовавших сполз с кресла, опустился на колени и до земли поклонился Дубянской.
Та вскочила.
– Встаньте, Корнилий Потапович, что вы…
Алфимов встал.
– Ничего, барышня, ничего, голубушка, от лишнего поклона меня не убудет… За все уже сразу прощенья прошу, и за себя, за грех мой, и за жениха вашего, что огорчил я вас, его заподозрив в бесчестном поступке… Так простите Христа ради…
– Прощаю, прощаю… Дело прошлое…
– Так вот я какой старый должник ваш… Теперь сделал я вчера выкладку и присчитал и проценты, приходится вам получить ровно сто пятьдесят тысяч… Извольте…
Корнилий Потапович вынул из кармана громадный бумажник, вынул из него подписанный чек и положил перед Елизаветой Петровной.
– Во всякое время получить можете в государственном банке.
– Это мне?
– Вам-с… Вам, кому же, как не вам.
– Но…
– Какие же тут «но»… У вашей матушки взял, дочери отдаю… наследнице… Вот вам и приданое… За такого молодца выходить бесприданнице не полагается… Возьмите, спрячьте, ведь целый капитал…
Елизавета Петровна сидела молча и глядела то на Корнилия Потаповича, то на лежавший перед ней чек, эту маленькую бумажку, на самом деле заключавшую в себе целый капитал.
– Не хотите, видно, простить меня, старика… – после некоторой паузы, грустно сказал Алфимов.
– Нет, не то, Корнилий Потапович, не то… – встрепенулась Дубянская. – Я думала совсем о другом.
– О чем же?
– Я думаю, что Бог допускает иногда и преступления на благо тех, против которых они совершены… Если бы вы не утаили этих денег, они пошли бы, как и все состояние моих родителей, на удовлетворение роковой страсти моего отца… Моя мать, умирая, сокрушалась лишь о том, что я буду нищая… Она знала несчастную склонность своего мужа к игре, доведшей ее до преждевременной смерти, а его до самоубийства… а Бог, Бог позаботился о его дочери… И вот вы возвращаете мне то, что принадлежало моей матери… Не только я, но и Бог простит вас за ваш грех прошлого.
Корнилий Потапович схватил руку молодой девушки и поцеловал ее.
– Еще более облегчили вы душу мою этими словами вашими… Коли простили меня совсем, и даже поселили в сердце моем надежду на милость Божию, так позвольте мне и благословить вас к венцу… И поверьте, что старый слуга вашего дедушки благословит вас искренно, от всей души.
