Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая
Отец сидел на стуле в изголовье кровати. Он молча гладил морщинистой рукой волосы сына, успевшие поседеть от пережитого горя.
Александр Николаевич спросил, почему не приехала повидаться с ним матушка, отец сказал, что она серьёзно занемогла и лежит в постели.
— Сколько огорчений я принёс вам, простите ли вы меня?
У отца дрогнули кустистые брови, он закрыл глаза и, проведя ещё раз задрожавшей рукой по волосам сына, встал и нетвёрдой походкой вышел из комнаты.
Несколько дней Радищев провёл в доме родителей. Здесь всё напоминало ему о счастливом прошлом, о милой Аннет. Тут была их свадьба. Когда они ехали под венец, лошади понесли их коляску. Аннет была испугана, но счастлива. Все сочли это за дурное предзнаменование, а они смеялись над тем, что говорили другие. Вскоре умер её отец — Василий Кириллович Рубановский, «дворцовой канцелярии бригадир», которого горячо уважал Радищев. Это случилось внезапно. Аннет тогда спросила Радищева, почему людей преследует несчастье, радость их обязательно омрачается горем…
Восемь лет супружеской жизни были похожи на сон. Молодость и любовь залечили раны тяжёлой утраты. Но затем Александр Николаевич пережил боль, самую тяжёлую для его сердца. Вся жизнь его словно померкла после смерти любимой жены. Однако время — лучший лекарь человеческого горя — и на этот раз умерило боль, но светлая память о жене не ушла из сердца Александра Николаевича. Теснившиеся воспоминания казались чужими. Словно всё это случилось не с ним, а с другим человеком.
Ещё мальчиком привёз его отец в Москву к родственникам по матери — Аргамаковым. В их доме прошло детство Радищева, началась учёба. Здесь он пристрастился к книгам, полюбил словесность. Потом незаметно промелькнули годы при дворе Екатерины II. Он был взят в пажи императрицы. И здесь он с увлечением переписывал пьесы для театра, который посещала царская свита.
Потом Радищева направили в Лейпцигский университет. В старом немецком городе, вдали от родных и Москвы, прошли безмятежные годы мечтаний и дружбы. Образы друзей — талантливого Фёдора Ушакова, умершего ещё студентом, и Алексея Кутузова встали перед ним. Память об Ушакове осталась на всю жизнь священной для него. Охваченные радужными и заманчивыми мечтами возвращались они с Кутузовым в Россию, чтобы стать протоколистами Сената…
Воспоминания о друзьях были приятны ему и теперь. Они были связаны с лучшими годами его молодости. После возвращения из Лейпцига Радищев установил личные связи с Николаем Ивановичем Новиковым, жившим в Москве. Известный в ту пору писатель и издатель, Новиков частенько наезжал в Санкт-Петербург.
Николай Иванович был пятью годами старше Радищева. Некрасивое лицо его с длинным носом, большие глаза внешне не привлекали, но отзывчивая душа его покоряла всех, с кем он встречался, завязывал связи и дружил.
Новиков любил подчёркивать недостаток своих знаний, хотя имел их в избытке, много читал и знал куда больше многих блестяще образованных своих современников.
Александр Николаевич полюбил его за большой практический ум. Новиков часто говорил:
— Хочу хотя бы изданием чужих трудов принести пользу моим согражданам. Без пользы в свете жить — лишь землю тяготить…
У этого незаметного на вид человека был широкий размах в делах. Настойчиво и умело объединяя вокруг себя людей, он почти всегда добивался поставленной цели.
Первый труд Радищева — перевод сочинения аббата Мабли был издан «Обществом, старающимся о напечатании книг», которым руководил Новиков. Николай Иванович придумал Обществу девиз: «Согласием и трудами». Это было в его характере.
И если теперь Александр Николаевич не имел возможности лично встретиться с Новиковым, то, выздоравливая и готовясь к дальней дороге, к жизни в Илимске, он вновь пересмотрел его издания, приобретённые слугой в книжной лавке Николая Ивановича.
Внимание Радищева привлёк «Словарь новый и полный Российского государства». В нём имелись краткие сведения о населённых пунктах, через которые лежал его путь в ссылку. В словаре было и описание Илимска — заштатного города, обнесённого высоким деревянным тыном с острожными башнями. Радищев смог немного представить себе этот город, где ему предстояло жить, население края, в который ехал.
Здоровье Радищева восстанавливалось. Николай Афанасьевич, заботливо ухаживавший за больным, прислушивался к советам медика. Лучшим лекарством для Радищева был спокойный отдых. И отец принимал все меры к тому, чтобы сын быстрее поправился, набрал силы, нужные ему в дальней дороге.
— Как ты будешь жить там? — спросил его отец, выждав удобный момент, когда солдат, приглядывающий за Радищевым, вышел из дома. Он присел на стул ближе к кровати и взял бледную руку сына в свою.
— Как ты будешь жить там? — спросил его отец.
— Батюшка, там довольно медведей, оленей, лисиц, белок, россомах и птиц разного рода. Возьму ружьё с собой, охотиться буду, — полушутливо ответил Александр Николаевич. Он не хотел распространяться с отцом о своей жизни в Илимске, ибо ещё и сам не представлял её ясно.
— Свет не без добрых людей, — добавил Радищев, — приютят и согреют. У народа русского кров собрату найдётся…
Они разговорились. Николаю Афанасьевичу очень хотелось узнать всё, что его интересовало по делу сына. Тяжело вздохнув, он спросил:
— Что втемяшилась тебе вольность? Был в чинах, отмечен наградами, службу нёс исправно, граф Воронцов нахвалиться не мог твоей скромностью и честностью поведения, прочил тебе великую будущность…
— Батюшка, старшие мои сыны тоже нуждаются в отеческих наставлениях, хотя забота о них и выпала на долю моих братьев…
— Я о вольности спрашиваю, Александр, — повелительно заметил Николай Афанасьевич, — знать хочу от тебя, так ли нужна она народу, как думал ты?
— Нужна, батюшка, как воздух птице!
— Тебе пристойней было бы говорить о вольности дворянской, она ближе нам… — отец невольно сжал руку сына, — а ты объявился заступником народным. Народ живёт для нас…
— Нет, батюшка, — возразил Радищев, — мы для народа!
Николай Афанасьевич чуть вскипел и разжал свою руку.
— Мудрые знают опасность всяких перемен и живут тихо, дерзкие, подобно тебе, поднимают секиру на священное древо дворянства — самодержавие и наказуются законом…
— За вольность и отечество умереть приятно.
— Ты знай, Александр, — продолжал убеждать его отец, — для твёрдости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не во-время свободу…
— Твёрдость бытия государственного должна покоиться не на порабощении, а на народной вольности, — отвечал сын.
— Не говорил бы об этом, не потерял бы дружбы…
— Надобно ещё больше помышлять и говорить о вольности.
— Ты хотел быть лампадою, которая светит всему миру.
— Я ратовал за свободу народа! — сказал с гордостью Радищев и спокойно продолжал: — Мы, батюшка, говорим на разных языках. Родство крови не означает родства взглядов и убеждений… Я предпочитаю умереть, нежели видеть погибшею вольность отечества. Сие — вечно, а мы в мире — временны.
— Вижу, убеждённый раскольник ты в мнениях политических…
— Да, да, батюшка!
— Не спуста слово твоё молвилось, не спуста появилась твоя дерзновенная книга. Не пойму одно: откуда в твоих жилах бунтарская кровь появилась?
— От народа российского, — ответил Радищев.
Возвратился солдат, и разговор их оборвался.
— Не мне судить, — сказал вставая Николай Афанасьевич. — Дай тебе бог силы и здоровья перенести тяжкий жребий…
Отец, не успокоенный разговором с сыном, вышел из комнаты Радищева.
Перед отъездом с Александром Николаевичем пожелал поговорить Степан, выделенный ему в слуги отцом из крепостных дворовых ещё при женитьбе. Степан был отпущен Радищевым на свободу и жил последние годы вольно. Слуга явился к нему в поддёвке из домотканного сукна, с длинными, подстриженными в скобку волосами. Радищев спросил, чего он хочет.
— Александр Николаевич, — начал он, — на то ваша воля, а мне всё равно. Сделайте милость, решился ехать с вами в Сибирь…
— Степан, жертвы мне не нужны. Я дал тебе отпускную, ты свободен…
— Не могу без вас, — твёрже сказал Степан, — сердце изболится, зачахну тут от разных дум.
Радищев взглянул на него и прочёл на лице Степана решимость.
— Не смею обидеть твоих добрых желаний.
— Я не один, если будет на то ваша милость, с Настасьей вместе порешили.
— Сколько доброты в людских сердцах! — растроганно произнёс Александр Николаевич. — Поступайте, как бог велит.
Степан благодарно поклонился и ушёл. Начались сборы. Был приготовлен второй экипаж. В него уложили в узлах продукты и вещи слуг.
