Петер Фёльдеш - Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли)
— Вот как?! — удивленно воскликнул князь, пристально глядя на переводчика. — Да и у нас в России нигилисты давно перевелись. Но появились новые бунтари, намного опаснее. Что ж, может, вы и правы. Спросите-ка у господина полковника, известно ли ему имя человека, за которым, как он говорит, вот уже несколько месяцев ведется надзор?
Услышав вопрос, полковник закусил губу, пожевал, помямлил и сказал, что сразу не может припомнить. Но тут же добавил:
— Пусть гвардии капитан, если это его интересует, спросит сам у обвиняемого.
Кадет быстро перевел слова Летаи. Островский смерил полковника презрительным взглядом и четко проговорил, обращаясь к переводчику:
— Итак, политические мотивы обвинения отпадают. Солдатом двигали чисто материальные причины. Правда, нам известно, что недовольство экономического характера со временем может перерасти в политическое, но… — князь прервал свою речь и, молодцевато повернувшись к баронессе, сказал:
— Переведите, кадет… Я выслушал просьбу господина полковника и считаю, что нет основании для моего вмешательства. Происходящее в наших лагерях военнопленных мы по возможности… рассматриваем как личное дело самих военнопленных, — по губам князя скользнула лукавая усмешка, он метнул взгляд на датского капитана: — Надеюсь, Красный Крест воочию убедился, какими широкими правами пользуются у нас военнопленные.
Еще не улеглась снежная пыль, взметенная княжеской тройкой, а перед Тибором распахнулись ворота офицерского лагеря: он мог беспрепятственно вернуться к себе в барак.
Он брел к солдатскому лагерю через большой заснеженный пустырь, раздумывая над тем, что произошло. Вот, значит, как бывает на свете… Еще совсем подавно «их благородия» кичились своей честностью и порядочностью. И вот они уже не гнушаются открытым воровством, беспардонной ложью. Идут на прямой сговор с противником, лишь бы сохранить свои привилегии! С тех пор как началась война, каждый день срывает с них благочестивые маски. Еще немного — и они предстанут перед народом во всей своей безобразной наготе! Война оказалась хорошим учителем социализма!
Мороз крепчал, усиливался ветер, он пробирал до костей, но Тибор в своей потрепанной шинелишке не чувствовал холода. Пурга намела огромные сугробы, завалила двор. Тянулась бесконечная сибирская зима, вторая зима для Тибора…
Прогремел выстрел. Это солдат-охранник, стоявший на посту в бревенчатой сторожевой башне, подстрелил ворону. Птица камнем упала в снег неподалеку от Тибора. Охранник высунулся из башни и крикнул по-русски:
— Эй, пленный! Возьми, отнесешь на кухню. Жилистая малость, но какой ни на есть, а навар будет…
Тибор направился к кухне, но, взглянув в темное окошко, подумал, что повара, видно, уже легли, не стал их будить и засунул птицу за дверную ручку: утром найдут.
Он вошел в барак и удивленный остановился на пороге. Вместо обычного раскатистого храпа его встретила полнейшая тишина. Никто не спал. Люди понуро стояли между топчанами, склонив головы, словно в немой молитве.
— Чего вам не спится? — громко спросил Тибор.
Услышав его голос, солдаты бросились к нему. Казалось, ветер радости пролетел по бараку.
— И он еще спрашивает!..
— Вот разбойник! А мы уже молились за упокой души твоей!..
— Нам сказали, что офицеры отдали тебя на расправу русским за то, что ты высказал правду… А недавно раздался выстрел… Ну и здорово же, что ты вырвался от них, братишка!..
Они возбужденно хлопали Тибора по плечам, по спине, заставляя снова и снова со всеми подробностями рассказывать о происшедшем.
— Сорвалось, значит, у господ офицеров. Так им и надо, мерзавцам!..
— А ты, парень, молодчина!
В каждом жесте, в каждом слове сквозила гордость, что и среди них нашелся человек, не побоявшийся постоять за правду!
— Спать, спать, — сказал ласково Тибор. — Или забыли — завтра ни свет ни заря снова на каторжную работу?..
Солдаты послушно разбрелись по своим местам.
— Переполошил всех! Давно спать пора, а тут, видишь… — легонько толкнув Тибора в бок, шепотом сказал бородач и лукаво ему улыбнулся.
Тибор быстро разделся и лег. Давно так радостно не было на душе: и долг свой выполнил, и к товарищам вернулся. Устроившись поудобнее, он блаженно погрузился в сладкий глубокий сон.
Его разбудили за час до подъема. Лагерное начальство отдало приказ — срочно, пока все спят, перевести Тибора в другой лагерь.
5
Стучали топоры, визжали пилы, наполняя лес звонким гулом, пробуждая от спячки вековую тишину.
— По-бе-реги-и-сь! — раздался протяжный крик в нескольких метрах от Тибора. Он опустил газету. С оглушительным треском, кренясь и кряхтя, словно нехотя, падал могучий дуб. Душераздирающий стон огласил лес — это ствол отделился от пня. Дуб, подпрыгнув, как огромная птица, пролетел несколько метров и распластался по склону холма.
— Ишь стонет, как человек, — пробасил ефрейтор с курчавой бородкой, бывший металлист с Чепеля, и бросил пилу на заснеженный ворох листвы, — Который раз дерево валю, а как услышу стон, сердце щемит. Животное или растение обижать не могу, вот с человеком разделаться ничего не стоит. Чудно, правда?
Работавший в паре с ефрейтором круглолицый и черноволосый гусарский вахмистр Винерман — до войны он был подручным жестянщика в городке Ясладани — лукаво ухмыльнулся.
— А тебе, милок, никогда не приходилось видеть, как братья дерутся? Страшнее зрелища не представишь. Ты когда-нибудь задумывался над тем, почему люди на зверя с пушками никогда не идут? — Лицо Винермана стало серьезным и грустным. — Люди ненавидят друг друга сильней, чем любого зверя. А еще говорят, что люди — братья.
Собеседники достали кисеты, но, прежде чем устроить перекур, обратились к Тибору:
— Как обстановка, капрал?
Со склона горы, где сидел Тибор, укрытый от посторонних взоров макушками сосен, сквозь ветви деревьев была хорошо видна извивавшаяся в долине дорога. Читая московскую газету, он время от времени поглядывал вниз, следя, чтобы десятники не застали их врасплох. Здесь, в Соликамске, лагерное начальство не заботилось о норме выработки и следило лишь за тем, чтобы военнопленные ни минуты не сидели без дела.
— На горизонте ни души, — успокоил Тибор товарищей и снова погрузился в чтение. Статья, которую он читал, заинтересовала его. В ней сообщалось, что кое-кто из царских сановников занимается шпионажем в пользу немцев. Тибор не верил своим глазам: русская буржуазная газета правого толка весьма прозрачно намекала на предательство царицы и требовала, чтобы царь избавил Россию от позора!
Лесорубы уселись на ствол поваленного дуба, неторопливо свернули цигарки и, затянувшись махоркой, продолжали разговор.
— Брось, дружище, не ломай голову, теперь тебе уже вряд ли придется убивать людей, — задумчиво проговорил гусар. — Пока доберемся до дому, если вообще когда-нибудь доберемся, наступит мир. — Винерман похлопал рукой по выцветшим наградным ленточкам, в три ряда украшавшим его потрепанную, расшитую затейливой вязью шнурков бекешу, и добавил: — Хватит с нас и тех грехов, что уже успели взять на душу…
Военнопленным не разрешалось носить знаки отличия, и поначалу Винерману крепко влетало за то, что он не желал расстаться с ними.
Но ему помог случай.
Однажды летом занесло телегу, груженную бревнами. Она сорвалась с дороги, покатилась вниз и, чудом зацепившись за выступ скалы, беспомощно повисла над бездной. Два возчика — русских крестьянина — сильно расшиблись, свалившись вместе с телегой. Нужно было немедленно спасать их, для этого требовалась длинная веревка. Все бестолково суетились, кричали, не зная, как помочь. И тогда гусар стремительно выпряг коня из соседней телеги, вскочил на него и пустился вскачь. Охранники, решив поначалу, что он воспользовался паникой и бежал, послали ему вслед несколько пуль. А гусар через десять минут возвратился из соседней деревни с веревкой. С той поры и охранники, и окрестные жители с особым уважением относились к храбрецу Винерману, ловкому и лихому наезднику. Они поняли, что хоть на фронте гусар и порубил немало казаков, но война есть война, а здесь, в плену, он ради русских не побоялся рискнуть жизнью. Винерман стал всеобщим любимцем, и только его лучший друг — ефрейтор с курчавой бородкой — вечно был им недоволен и постоянно поучал товарища. Вот и сейчас…
— Неужели не понимаешь, — укоризненно говорил он Винерману. — Ведь я рассказывал тебе, что толкуют в Перми, куда на прошлой неделе ездил я с приемщиками леса… По городу идут слухи о скорой революции. Говорят об этом уверенно, ну, как у нас дома говорят о наступающей пасхе или рождестве… Словно она, революция, в святцах записана. Торговцы на базаре торгуют и приговаривают: «Покупайте, сударь, прекрасные валенки, не ошибетесь! Потом поздно будет, придет революция…»
