Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
В первый же раз, как поехали, все они разузнали и привезли мне такое известие, что мистер Шекспир честь по чести имеет должность.
Мой муж — конопас!
И всё они мне объяснили.
Что ни вечер, говорят, можно его увидеть перед театром — там он, на улице, и служит.
Работа его такая — стоять-держать коней.
Скажем, приезжает господин в театр без прислуги.
Куда ему коней девать, покуда сам в театре?
Ответ: мистер Шекспир постоит-подержит.
Не больно работа прибыльная.
Но потом-то прибыльнее стала, когда он наладил дело.
Это уж мне братья рассказали, когда второй раз съездили.
Мистер Шекспир больше не стоял, не держал коней.
Теперь он нанимал мальчишек, чтоб держали коней вместо него.
Работали под его началом — стайка сопляков.
Да еще слава ему от них была.
Спешится господин: «Вильям Шекспир!» — стало быть, человека кличет, какому можно коней доверить, а кто-то из мальцов уж тут как тут, шапку мнет, кричит:
— Я Шекспиров малый, сэр!
Скоро Шекспировыми малыми стали звать уж всех подряд, кто этим конским делом промышляет, мне братья рассказали.
Я одно-единое письмо написала мистеру Шекспиру. В нем стояло:
Любезный супруг. Сим сообщаю, что тебя люблю, вдруг ты про то забыл, приехавши в Лондон.
Твоя бедная, но неукоснимо верная
Анна.Глава пятая
Покормить птенцов
Когда сама я опять увидала мистера Шекспира, он от лошадей уже отстал и в люди выбился.
Такой успех: стоял снаружи у театра, теперь уж внутрь пролез.
Это, пожалуй что, когда он домой явился на деньрожденье близнецов, в 1589-м, в феврале.
И на мои расспросы он мне отвечал, что теперь он, как у них там называется, исполнительный помощник.
Или он сказал — помощный исполнитель?
Да какая разница, пусть он сказал — исполнительный помощник, я-то разве не в своем праве думать, что на самом деле он помощный исполнитель был?
(Смотри главу третью этой части.)
(Смотри всю его жизнь.)
Э, не важно.
Мистер Шекспир пролез-таки в театр.
Правда, по совести сказать, я и сама не помню, то ли первая должность моего супруга внутри театра была исполнительный помощник, то ли помощный исполнитель.
Всё лучше конопаса, это я запомнила.
Орать на актеров, такая должность, тоже я запомнила.
Мистер Шекспир мне втолковал, что должен актеров созывать на сцену.
И много еще чего он мне нарассказал про эту важную работу, и как трудно — исполнять, не то помогать, да я, простите меня великодушно, запамятовала.
Ничего. Я главное запомнила.
Главное — жалованье помощного исполнителя.
На него и птенчика не прокормишь.
Мне ли не знать?
Поди-ка прокорми.
А у нас их трое было.
Ей-богу, деньги заслужили главы отдельной в этой книге.
Деньги!
То-то и оно.
Глава шестая
Под яблоней
Своею волей не рассоришься, тут двое нужны.
Иной раз себя и спросишь: а может, мистер Шекспир остался бы со мною в Стратфорде, кабы не близнецы?
Ведь это же какой для него, думается, был удар, да радость, известно, тоже, когда я их родила.
Вот была б у нас одна Сусанна, да?
Без Сусанны, конечно, нам бы никак нельзя, без умной, без очкастой моей лебедушки.
Не быть бы нам друг с другом, кабы не Сусанна.
То есть ни за что б не женился он на мне, не затежелей я тогда Сусанной.
А тут — и за два месяца притом перед его-то самого двадцать первым деньрожденьем — у мистера Шекспира вдруг оказывается на шее жена с тремя детьми.
Не думайте, я не малахольная и не бесчувственная, не злая.
Не воображайте, будто я сто раз не примерялась — как бы это глянуть на все наши дела его глазами.
Прямо он мне про это ни полсловечка не сказал.
Не жаловался, не корил, не злился.
Но может, ноша эта четверная слишком тяжела ему была?
Тем более в двух комнатенках на Хенли-стрит.
Знаю, обоим нам на Хенли-стрит порой и думать было тесно.
Тем более Джон Шекспир пил.
А Мария Шекспир, святая, тем более все суетилась.
Но вы послушайте.
Другая была тому причина, что он уехал.
Мистер Шекспир от того сбежал, во что, он чуял, кабы остался, мог он превратиться.
Правду сказать — дьявола посрамить.
Сказать-то я скажу, хоть и не только дьяволу от этого выйдет посрамление.
Сказать-то надо — хоть и себя, и мистера Шекспира тоже я ославлю.
Мистер Шекспир сам пил до одури в те давние года.
Одно время до того же свинства он допился, как папаша.
Вместе кутили, буянили, гуляли: старик — брюхастый, краснорожий, и молокосос — как щепка тощий.
Отец и сын, вот срам!
У одного седина в бороду, другой еще и бороды не нажил — пьют оба непотребно.
Правда, недолго это было.
Как отрезало, когда оба, папаша и сынок, поспали-переночевали разок под яблоней.
Шел дождь.
Пролежали они в обнимку под этой яблоней до света.
Так нализались, что и ползком до дому не могли добраться.
Наутро супруг ввалился в дверь, а про это ни гугу.
Три дня, три ночи в постели пролежал, лицом к стене.
Старик пришел за ним, а он — нет, больше не идет в кабак.
С отцом — ни слова. Будто нет его на свете. Лицо воротит от него.
Лежит в постели, ни спит, ни бдит, в стенку уставился.
А как встал мистер Шекспир с постели, он и уехал в Лондон.
Уехал в Лондон и позади оставил отца с его повадкой.
Одна беда, он и меня оставил.
Я так думаю, что в Лондоне мистер Шекспир не пьянствовал.
Там в театрах все больше повесы, моты, из кабаков не вылазят, ну, а он — он от них держался в стороне.
Они и в дверь ему стучат, зовут кутить, а мой супруг — нет, скажет, мол, болеет, не может. Что бы ему вот так-то после свадьбы нашей Юдифи!
Вино губит душу.
Чем больше пьяный пьет, тем больше ему хочется. Это как червь, когда он крови насосался.
Глава седьмая
Херес
Отец мистера Шекспира все пил и пил, когда уж сам-то он уехал.
Даже, можно сказать, подлый старикашка потом еще хуже освинел.
Все больше опускался, хоть, кажется, куда уж больше.
Да, нагляделась я. Тут же, на Хенли-стрит жила.
Джон Шекспир, сын арендатора-крестьянина, собственными трудами высоко поднялся.
Джон Шекспир в лучшие свои года был главой Совета в Стратфорде.
В полицейских, в казначеях, в судебных приставах побывал, прежде чем на такую должность выбиться.
Так высоко вознесся человек, а ниже раба природного он пал, и все из-за своего позорного порока.
Кончил, как свинья.
Совсем спился с круга.
Дело свое небрег, потом и вовсе бросил.
Так часто не являлся на Совет, что в конце концов у них там лопнуло терпенье, ну, и его прогнали.
В долгу как в шелку, и ведь еще больше увязал.
Заложил наследную женину землю, а толку-то, всё прахом. (Ей это надорвало сердце, хоть все равно она за него молилась.)
Что и было в нем хорошего, то потонуло в хмельной чаше, свинцом попадало на дно.
Погиб совсем, пропал, как червь капустный, болван болваном стал, огромный кусок мяса.
Ходил весь драный, камзолишко обтрепан, протертые штаны, чулки на пятках до дыр проношены, обувка стоптана, веревка вместо подпояски, и на голове шапка засаленная, в дырьях, оттуда космы лезут.
Скоро дом только у него и остался и чем зад прикрыть.
Да и полдома, и всё, чем зад прикрыть, он задолжал кабатчикам.
В последние свои года Джон Шекспир даже в храм Божий сунуться не смел, боялся, как бы там его не сцапали, иск не вчинили за долги[31].
Сидит, бывало, весь гнутый, у огня и одно херес глушит.
Вечно его пил.
Херес.
Такое белое крепкое вино, и уж старик его потреблял подогретым, перегретым, жженным и подслащенным, а то с сушеным хлебцем или с яйцом.
Только на хересе и жил, когда уже душа не принимала пищи.
Всё шутки свои шутковал, сказки свои рассказывал, да кто же слушать станет.
Ну а потом и вовсе — грязный, стыдно даже, как гора, раздутый, валился навзничь, как еще постель не проломил.
Всю жизнь одно куражился, а тут одно каялся, смирялся.
Джон Шекспир сделался папистом.
Глава восьмая
Третьи убийцы
Тут и конец ему пришел.
Да ладно, хватит про эти ужасы.
Лучше про мои про собственные тощие года…
Видно, через эту исполнительную помощь мистер Шекспир и прибился к мистеру Бербеджу[32].
Это я про мистера Джеймса Бербеджа, прекрасного дельца.
