Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута
Томине осуждающе фыркает сломанным носом.
«Магистрат — раб, — думает Широяма, — этого многоголового желания…»
— Последите за золотой рыбкой, — приказывает он Томине. — Приходите за мной через несколько минут.
Осмотрительный мажордом выходит во двор.
— Условия нашей игры неравны, — говорит Эномото. — Вас отвлекают ваши обязанности.
Зеленовато — пепельная стрекоза садится на край доски.
— Высокая должность, — отвечает магистрат, — сама по себе отвлечение, во всех смыслах. — Он слышал, что настоятель способен лишать ки насекомых и небольших животных движением ладони, и немного надеется на демонстрацию таковой способности, но стрекоза улетает. — У владыки Эномото тоже есть феод, чтобы управлять им, а еще храм, чтобы поддерживать его в надлежащем состоянии, и научные интересы, и… — упоминание о коммерческих интересах равносильно оскорблению, — …другие дела.
— Мои дни, это точно, никогда не бывают праздными. — Эномото кладет камень в центр доски. — Но гора Ширануи омолаживает меня.
Осенний бриз полами невидимого халата пробегает по комнате.
«Я достаточно могущественен, — тонкий намек магистрату, — чтобы заставить дочь Аибагавы, вашу любимицу, остаться в моем храме, а вы не можете этому помешать».
Широяма пытается сосредоточиться на игре, нынешней позиции и будущей.
«Когда‑то, — учил своего сына старший Широяма, — знать и самураи управляли Японией…
Слуга раскрывает двери, кланяется и вносит поднос.
…а сейчас управляют обман, жадность, коррупция и похоть».
На подносе две чистые чашки и чайник.
— Владыка-настоятель, — спрашивает Широяма, — не хотите ли чаю?
— Вы, пожалуйста, не обижайтесь, — отвечает тот, — но я предпочитаю свое питье.
— Ваша… — «Как бы сказать тактично?» — Ваша предусмотрительность известна всем.
Послушник Эномото в одежде цвета индиго уже здесь. Юноша с выбритой головой откупоривает бутыль из тыквы и оставляет рядом с учителем.
— Не было ли такого случая, что принимающий вас хозяин… — Вновь магистрат ищет правильные слова.
— Рассердился на невольное обвинение в попытке отравить меня? Да, иногда. Но потом я успокаиваю его рассказом, как одна исполнительница приказа врага — женщина — поступила на службу в резиденцию одной известной семьи в Мияко. Она работала доверенной служанкой два года до того, как я приехал к ним в гости. И положила в мою еду несколько крупинок яда, без запаха и вкуса. Если бы доктор ордена, учитель Сузаку, не сумел быстро приготовить противоядие, я бы умер, и семья моих друзей была бы опозорена.
— Некоторые из ваших врагов не церемонятся в средствах, Владыка-настоятель.
Тот подносит горлышко тыквенной бутыли ко рту, откидывает голову и пьет.
— Враги сбиваются в стаи ради обретения силы, — он вытирает губы, — как осы, чтобы добраться до сердцевины инжира.
Широяма угрожает окружением одиночному камню Эномото.
Дрожь земли оживляет камни: они колеблются и постукивают…
…но не сдвигаются с мест, а дрожь успокаивается.
— Простите мою невоспитанность, — говорит Эномото, — поскольку я еще раз упомяну про дела Нумы, но мою совесть тревожит тот факт, что я отвлекаю магистрата сегуна от исполнения его обязанностей. Какой кредит Нума мог бы предоставить на первый раз?
Широяма чувствует, как начинает жечь желудок.
— Возможно… двадцать?
— Двадцать тысяч рё? Конечно. — Эномото не моргает. — Половина поступит на ваш нагасакский склад через две ночи, и еще половина будет доставлена в вашу резиденцию в Эдо к концу десятого месяца. Вас устроит такой расклад?
Широяма не отрывает взгляда от доски.
— Да.
Он заставляет себя добавить:
— Возникает вопрос гарантий.
— Ненужные слова, — заверяет его Эномото, — для такого прославленного имени.
«Мое прославленное имя, — думает его обладатель, — приносит мне лишь дорогие обязательства».
— Когда придет следующий голландский корабль, деньги вновь потекут с Дэдзимы в Нагасаки с большими налоговыми отчислениями через казначейство магистрата. Я сочту за честь самолично гарантировать этот заем.
«Упоминание о моей резиденции в Эдо, — думает Широяма, — это легкая угроза».
— Проценты, ваша честь, — снова кланяется Нума, — станут в четверть всей суммы и будут выплачиваться каждый год в течение трех лет.
Широяма не может заставить себя посмотреть на ростовщика.
— Принимается.
— Превосходно, — Владыка-настоятель отхлебывает из тыквенной бутылки. — Хозяин дома очень занят, Нума.
Ростовщик, пятясь, кланяется всю дорогу до двери, стукается о нее и исчезает.
— Простите меня… — следующим ходом Эномото укрепляет северо — южную стену, — …за то, что привел это существо в ваше святилище, магистрат. Необходимые бумаги по займу подготовят сегодня и завтра доставят вам.
— Не нужны никакие извинения, Владыка-настоятель. Ваша… помощь… своевременна.
«Не то слово, — признается себе Широяма и изучает доску в поисках вдохновения. — Слуги — на половине жалованья, дезертирство неизбежно, дочерям нужно приданое, крыша резиденции в Эдо течет, стены разваливаются, и если моя свита в Эдо будет составлять меньше тридцати человек, то начнутся шутки о моей бедности, а когда шутки дойдут до ушей других моих кредиторов…» Призрак отца может шикнуть: «Позор!» — но отец получил в наследство землю, которую мог продать, а Широяма не получил ничего, кроме дорогостоящего ранга и поста нагасакского магистрата. Когда‑то торговый порт был настоящей серебряной жилой, но в последнее время торговля стала нерегулярной, случайной. При этом взятки и жалованье должны выплачиваться в любом случае. «Если бы, — мечтает Широяма, — человеческие создания не представляли из себя маски поверх масок, надетых на другие маски! Если бы мир был чистой доской линий и пересечений, а время — чередой продуманных ходов, а не хаосом промахов и ошибок».
Он спрашивает себя: «Почему не вернулся Томине, чтобы стоять у меня над душой?»
Широяма ощущает некое изменение во внутренней атмосфере магистратуры.
Вроде бы ничего не слышно… ан нет, слышно: низкое и дальнее громыхание, следствие какого‑то волнения.
Бегущие по коридору шаги. Сбивчивый шепот у двери.
Входит ликующий мажордом Томине:
— Замечен корабль, ваша честь!
— Корабли приходят и уходят все вре… Голландский корабль?
— Да, господин. Он плывет под голландским флагом, который виден, как день.
— Но… — Чтобы корабль прибыл в девятом месяце? Никогда не было такого. — Ты уве…
Колокола всех храмов в Нагасаки начинают радостный трезвон.
— У Нагасаки, — замечает Владыка-настоятель, — нет никаких сомнений.
«Сахар, сандаловое дерево, камвольная ткань, — думает Широяма, — свинец, хлопок…»
Котел коммерции закипит, а у него — самый большой половник.
«Налоги на голландские товары, «подарки» от директора, «патриотичный» курс обмена…»
— Позвольте мне стать первым, — спрашивает Эномото, — с поздравлениями?
«Как ловко ты прячешь свое разочарование, что не смог поймать меня в свою сеть», — думает Широяма, дыша полной грудью, как теперь ему кажется, впервые за столько недель.
— Благодарю вас, Владыка-настоятель.
— Я, разумеется, скажу Нуме, чтобы он больше не отбрасывал тень в ваших коридорах.
«Мои временные отступления, — Широяма хочет в это верить, — обращены вспять».
Глава 31. У ПОРУЧНЕЙ БАКА КОРАБЛЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА «ФЕБ»
Ровно десять утра 18 октября 1800 г.
— Вижу голландскую факторию, — Пенгалигон регулирует резкость в своей подзорной трубе, оценивая расстояние в две английские мили. — Склады, сторожевая вышка, что ж, будем считать, что они знают о нашем прибытии… Дыра дырой. Двадцать — тридцать джонок на якорях, китайская фактория… рыбацкие лодки… несколько роскошных крыш… но где же стоит на якоре жирный, нагруженный ост — индский голландец, господа? Я вижу лишь голубую воду? Скажите, что я не прав, господин Хоувелл.
Хоувелл проверяет бухту через свою подзорную трубу.
— С удовольствием поправил бы вас, если б мог, сэр.
Майор Катлип посвистывает, с трудом удерживаясь от ругательств.
— Господин Рен, что видят глаза Кловелли, нашего лучшего смотрового, что‑то недоступное нашим?
Вопрос Рена: «Нашел нашего голландца?» — адресуется на самый верх фок — мачты.
Ответ прилетает к Рену, который повторяет его:
— Голландца не видать.
«Тогда повременим с быстрым разгромом голландцев», — думает Пенгалигон и опускает подзорную трубу, а плохая новость за считаные секунды облетает весь корабль, от верхней палубы до днища трюма. На пушечной палубе ливерпулец вводит в курс дела своего глуховатого друга, орет ему в ухо: «Нету хренова корабля, вот как, Дэйви, а если нету хренова корабля, значит, нету хреновых призовых денег, а если нету хреновых призовых, значит, мы вернемся домой хреновыми бедняками, какими и были, когда хреновый флот затащил нас к себе!»
