Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Мы уже знакомы, — с благодарностью посмотрела на него Нонна Георгиевна. — Я раньше, а Никанор Петрович два дня назад.
Как и прежде, пока Кирилл Иванович рассказывал, гости молча слушали. На своем месте, в глубоком плетеном кресле, сидел Хрисанф Никитович. Самийло пристроился рядом на низеньком табурете под яблоней. Нонна Георгиевна — возле развесистой вишни. А Володя поставил себе табурет позади дивана, спрятавшись за женскими спинами.
Не успел Кирилл Иванович окончить своего рассказа, как Роксана вдруг неожиданно зааплодировала и воскликнула:
— Вот здорово! — Да потом, смутившись, тихо произнесла: — Ой! Может, я слишком громко? Нельзя так? Извините.
— Ничего, доченька. Почему же нельзя. Вы, как слушатель, искренне выразили свои чувства, — подошел к ней Кирилл Иванович и исподлобья взглянул на Володю.
Володя не заметил его взгляда, сидел задумавшись и вдруг вскочил с табуретки, горячо произнес:
— Роксана сказала «здорово». Этого мало! А я бы сказал — тысячу раз здорово! Спасибо, Кирилл Иванович! Дорогой мой прадедушка, и вам спасибо! Я механизатор и плохо знаю историю. А вы настоящий историк, Кирилл Иванович. Так много интересного записали со слов прадедушки! Даже не верится, что наша Запорожанка тоже является частицей истории. Вот мы с Роксаной трудимся в колхозе и не представляли, что наши деды и прадеды и тут, в Запорожанке, как и во всем мире, творили историю.
— Рассказал о том, что было, — кивнул головой Хрисанф Никитович..
И Роксана добавила:
— Мне говорила Нонна Георгиевна о том, что слышала здесь раньше. Это же чудесно! Я и не знала, что Володина прабабушка такая хорошая женщина. Слышишь, Володя? И ты, Самийло? Я спрашиваю, слышишь ли ты? А встречи прадедушки Пархома с такими замечательными людьми! Только подумать — он еще до революции был знаком с Марией Ильиничной и писателем Серафимовичем! Когда увижу Пархома Никитовича, непременно расспрошу его обо всем, обо всем. Дорогой прадедушка! — прильнула она к Хрисанфу Никитовичу. — Приедет к нам Пархом Никитович? Как его здоровье?
— В годах уже — девяносто отсчитал. А еще герой! Обещал приехать.
— Ура! Ура! — закружилась Роксана и подбежала к Самийлу: — Слышишь?
— Слышу! — сердито ответил Самийло. — И прошу не приставать ко мне.
— Я не пристаю, а спрашиваю, слышал ли ты о прапрабабушке Маше? Представляешь ли себе, какой у нас прадедушка Пархом Гамай?
— Еще раз говорю, не приставай! Я уже все знаю о нашей прапрабабушке и о герое Пархоме Гамае.
— А когда ты узнал об этом? — подошел к нему Володя. — Ты же ученый, а о том, что у тебя под носом, не знал. Да?
Самийло поднялся и направился к калитке.
— Ты куда? — строго произнес Хрисанф Никитович. — А ну-ка, вернись назад!
Самийло, насупившись, сел на свое место. Он только что приехал из Киева, куда летал на один день, и был сам не свой после разговора с Аеонеллой, его поразило ее непонятное поведение.
— Держи себя в руках! — повысил голос Хрисанф Никитович.
— А к чему эти разговоры — «ученый»! Да, я хочу быть ученым!
— Я тракторист и на комбайне работаю, — не унимался Володя. — Осенью по призыву пойду в армию. А через два года вернусь — и снова сяду на трактор. Я люблю машину. А ты? — Он подошел к Самийлу… — Что ты сделал? Уже год в аспирантуре. А результат? Какую выбрал тему? Что ты напишешь, чтобы люди узнали что-то новое и нужное для себя? Молчишь!
Никанор Петрович поднялся с диванчика:
— Вы, Владимир Ананьевич, напрасно нападаете на науку.
— Я не на науку, профессор. А на тех лодырей, которые только обтирают углы в храме науки. Надо искать новое, выдвигать какие-то концепции, разрешать проблемы.
— О! Вы говорите как ученый, Владимир Ананьевич!
— Закончили десятилетку и кое-что читаем, профессор. Я выписываю газеты «Комсомольская правда» и «Молодь Украши» и интересуюсь тем, что пишут молодые ученые. Каждый ученый обязан внести что-нибудь свое в науку, а значит, преобразовывать жизнь.
— Володя! Ты уж слишком далеко заехал, — взяла его за руку Роксана.
— Ничего, ничего, Роксана, — обратился к ней профессор. — У нас возникла дискуссия, а Владимир Ананьевич — эрудированный человек. И, должен сказать, довольно оригинальный. Я рад, что познакомился с вами и с ним. А что касается храма науки, вы правы, Владимир Ананьевич. Мы с Самийлом Ананьевичем теперь должны хорошенько обдумать тему его работы. Он виноват, и я, как руководитель, тоже виноват. Слышите, Самийло Ананьевич? Вы непременно должны взять новую тему. Хотя и трудно переоформлять, но повоюем на ученом совете. Не будем называть тут избранную вами тему, с которой вы провалились. Да, да, и не пугайте нас таким суровым взглядом, Самийло Ананьевич.
— Что с тобой, сынок? — воскликнула Орина Семеновна, заходя во двор. — Где ты пропадал, Самийло? Ах, извините, мы с Ананием ворвались непрошеные. Добрый вечер всем! Что ты остановился? — строго сказала она мужу. — Иди сюда!
— Заходите, пожалуйста! — пригласил их Кирилл Иванович.
Низенького роста, приземистый Ананий Алексеевич, колхозный бухгалтер, с добродушным лицом и круглой как арбуз, лысой головой, был явной противоположностью своей жене, высокой, с колючими глазами и тонкими, словно шнурок, губами. Он всегда был спокоен и уравновешен. А ее в звене женщины не любили, потому что вспыхивала как спичка и в разговоре забивала собеседников своей трескотней. И соседки избегали ее. Вот и сейчас, услышав, что с ее любимчиком что-то неладное, впилась глазами в киевского гостя.
— Товарищ профессор… Товарищ профессор… Что случилось? Скажите! — подбежала она к Никанору Петровичу.
— Ничего не случилось, Орина Семеновна. Все о'кей, как любит повторять ваш Самийло.
— Какой там акей? Вы же сказали, что Самийло провалился.
— Не волнуйтесь, дома он все вам расскажет.
— Ух! Спасибо. Тогда собирайтесь к нам, всех ждем. Мы приготовили ужин. Вчера еще пригласили. Милости просим к нам, — поклонилась Нонне Георгиевне и Никанору Петровичу, а потом Хрисанфу Никитовичу и Кириллу Ивановичу. — Ждали, ждали и сами прибежали за вами.
— Ты уж извини, невесточка, очень интересно рассказывал Кирилл Иванович, и поэтому задержались, — произнес Хрисанф Никитович и поднялся.
— Тетя Орина! Мы будто лекцию захватывающую прослушали! Кирилл Иванович просто потряс нас своим рассказом о Запорожанке и запорожанах, — подошла к будущей свекрови Роксана. — Мы с Володей слушали бы до утра. — Взяла парня за руку. — Впервые услышала я и о Пархоме Никитовиче. Он же вступил в члены партии еще до революции. И о сестре Владимира Ильича. Мы и не знали, что Пархом Никитович встречался с ней и она лечила его на фронте.
Всей компанией пошли к усадьбе Анания Алексеевича. Самийло шел молча, насупившись. Он завидовал брату Владимиру, видя, как нежно и искренне обращается с ним Роксана. Вот о Леонелле он не мог этого сказать, она даже отказалась поехать с ним в Запорожанку. «Пхи! Забраться в глушь и пить из кувшина молоко! — отрезала она, получив приглашение поехать к его родителям и к прадедушке. — Да еще и вести философские разговоры с трухлявым пнем. Ты говорил, что ему сто лет? Пусть благополучно переезжает во второе столетие. А мне и тебя хватит. Не желаю видеть никаких твоих родственников. Если твой профессор захотел поехать, это его дело, пусть их с женой кормят варениками. А я — в Коктебель, там чудесный пансионат с романтическим названием «Голубой залив». На твою путевку найду нового кандидата. Моя подруга согласна. Адью».
А ведь казалось, все шло хорошо, Леонелла еще с весны мечтала о поездке в Запорожанку — и вдруг какая-то муха ее укусила. Он боялся снова начать разговор об этом. Только теперь, когда оказался на каникулах один, без нее, впервые подумал о том, что ждет его в будущем, как быть с темой диссертации? Собственно, он меньше всего беспокоился о теме. Эта или другая тема — ему безразлично. Лишь бы только принести Леонелле диплом кандидата. Эта светлоокая хохотушка с длинными ресницами и неестественно тонкими, точно черная нить, бровями затуманила ему голову — он видел только ее.
А Володька какой шустрый! Начал поддевать и глумиться над ним при всех. Хотя бы этой лупоглазой Роксаны не было. А он при ней унизил брата. И что он в ней нашел? Глупая девчонка и нахальная. Он только спросил у нее, что она о будущем думает, собирается ли и дальше киснуть на молочной ферме, как она тут же отрезала: «А молоко любишь пить? Кто же тебе надоит его? Буду на молочной ферме трудиться, чтобы таких, как ты, молочком поить, а потом в институт поступлю. И диссертацию напишу. Ну что, доволен интервью?» Вот такая языкастая, а Володька обожает ее. Пусть обожает… А над темой диссертации, очевидно, надо подумать. Действительно, как можно было так опростоволоситься. И название какое-то казенно-путаное и непонятное. Он мысленно повторил: «Еще раз к вопросу об историографии дореволюционной трактовки взглядов либерального течения на движения и действия». Тьфу! Еще раз тьфу! Вот кретин! Не пошевелил серым веществом и вцепился. Да еще и морочил себе голову новой, высосанной из пальца темой об этом проклятущем попе Гапоне, который повел петербургских рабочих под царские пули. Возможно, тот листок, который недавно где-то откопали, послужит основой диссертации? Переживал из-за этого, но при родителях и гостях старался взять себя в руки, чтобы показать всем, что спокоен.
