Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
Обзор книги Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
Антон Хижняк
Сквозь столетие
Книга 1
…История нашей страны начинается и с истории твоего рода, твоей семьи, с истории твоей улицы, твоего города.
Академик Б. А. РыбаковПрелюд
Над рекой Орельчанкой, над золотистой пшеничной нивой заливались жаворонки. Едва заметные в поднебесной вышине певцы из птичьей капеллы воздавали хвалу теплу и солнцу.
Выйдя из реки на берег, Самийло остановился в изумлении. Перебросив через плечо полотенце, прислушался к звонкому пению птиц, огляделся вокруг. Почему прежде он не замечал красоты Запорожанки? Видимо, душа очерствела, и не волновала его живописная полтавская природа.
Снова огляделся вокруг, и перед ним всплыли навеянные этим тихим утром воспоминания о недавнем детстве. Вспомнил бабушку Настю и ее сказки. Немало поучительного и интересного она рассказывала ему. И о домовых, гнездившихся на запыленных чердаках под крышами, и о кургане у дороги, и о гражданской войне, и о трехстах петлюровских вояках, взятых в плен десятью красными партизанами. Вот это были богатыри — каждый из них с тридцатью петлюровцами справлялся. «Эти партизаны — наши запорожанские хлопцы!» — восторженно произносит бабушка Настя. Тогда он и не поинтересовался, кто же эти запорожане. А бабушка продолжала рассказывать о том, что курган, заросший густой травой, насыпали когда-то казаки-запорожцы, спрятав в нем самые дорогие сокровища. Еще в давние времена немало было любителей легкой наживы, жаждавших выкрасть тайком эти сокровища, да не тут-то было! Подкрадывались с лопатами. Но как только коснутся земли, лопаты тотчас ломались. Даже ломами пробовали, но все их ухищрения были напрасны, потому что земля становилась твердой как гранит. «Тот получит сокровища и узнает о наших предках, — заговорщически подмигивая, говорила бабушка Настя, — кто будет честным, трудолюбивым и в обхождении с людьми уважительным и ласковым. Видимо, партизаны и были такими людьми, что, припадая к груди кургана, полнились его великой силой».
Самийло улыбается, вспоминая бабушкины поучения о честности, трудолюбии, уважительности.
Окинул восхищенным взглядом небосвод — и диво дивное! — с востока плывет свежее от утренней прохлады солнце, а на западе серебрится луна. Самийло замер от удивления. Он впервые увидел такое чудо: на небе одновременно находились оба светила: слева своим путем двигался солнечный золотой диск, а справа, в светло-лазуревой небесной дали — бледная луна. Да, да, луна! Она, словно стыдясь, что задержалась на небе при дневном свете, едва-едва выделялась на безоблачном небосклоне.
Самийло перевел взгляд на изумрудные берега Орельчанки и еще раз посмотрел на солнце и на бледную луну. Прислушался к пению жаворонков и задумался. Да, красивая все-таки запорожанская природа! И произнес вслух: «Недаром так восхищается ею Нонна Георгиевна. Прямо влюблена в нашу Запорожанку. Ей, горожанке, в диковину. И говорит об этом не буднично, а словно праздничную песню поет. Пусть радуется, она лирик. А для нас все это обычно. Мы привыкли к селу, видим каждый день и не замечаем его красоты. А у Нонны Георгиевны поэтическая душа!»
Так размышлял Самийло, идя с речки по росистой тропинке. Он не хотел признаться себе в том, что именно Нонна Георгиевна пробудила в нем интерес к окружающей природе. Если бы не эта женщина с нежной, чуткой душой, он и сегодня смотрел бы на всю эту красоту равнодушно.
Самийло, пока добрался до усадьбы Хрисанфа Никитовича, забыл обо всем, что видел у реки, как забывал о многом, с чем сталкивался в повседневной жизни. Это было в его характере. Ни о чем глубоко не задумывался и на все смотрел, как сам говорил, «абстрактно-нейтрально».
Вот и сейчас Самийло беззаботно посвистывал и, отвечая на вопрос Хрисанфа Никитовича о том, действительно ли он так хорошо разбирается в истории, как бахвалился вчера, сказал:
— Что ты, дедушка, забиваешь мне голову своими вопросами! Ты же не профессор! Я уже всю историю назубок знаю. Институт закруглил на отлично. Это — раз. Год на стажировке пересидел — два! А теперь в аспирантуру прорвался! Позвали туда… Не так чтобы сильно тянули, но намекали. Не хочу, как ты, отец и Володька, копаться в деревенском навозе. Пробьюсь на кафедру! Кандидатом буду! Доктором! Но сначала аспирантура.
— Погоди, погоди, Самийло. Где-то слышал это слово… Будешь опираться на что-то? Спиной или руками?
— Да не морочь мне голову! Аспирантура — это учеба. Три года нужно учиться, а тот, кто учится, называется аспирантом.
— Понял. Выходит, не хочешь опираться на запорожанскую степь, чтобы в чистых туфлях не завязнуть в нашем черноземе? По сухопутью хочешь топать?
Самийло пристально посмотрел на Хрисанфа Никитовича. Старик теребил пальцами белоснежную широкую бороду и сверлил парня такими же, как у него, светло-серыми глазами. От этого взгляда Самийло смутился и решил отделаться шуткой.
— Зачем же в чистых туфлях шлепать по грязи! Ха-ха-ха! Ох, дедуня! Асфальт ведь есть. А ты хочешь загнать младшего Гамая в грязь. Нехорошо. Надо беречь своего потомка.
— Ах, парень, парень! Будь я на месте твоей матери, задал бы тебе перцу! — заискрились гневом глаза Хрисанфа Никитовича.
— За что? — притопнул ногой Самийло.
— Да за все. Арина, мать твоя, пряниками-пышками тебя баловала да все приговаривала: «Пускай дитя поспит! Пускай ребенок погуляет! Не трогайте ребенка!» Я бы снял с тебя штанишки да крапивой, крапивой, а потом хорошим ремнем! — сжав кулак, поднял руку Хрисанф Никитович.
— Ну, дедуня! Это уже насилие. Только при царе пороли розгами. Нам в школе учитель рассказывал про старые времена. А ты придумал крапиву да ремень! Это не гуманно! Антипедагогично! — захохотал Самийло.
— Где Крым, а где Рим! Гм! — хмыкнул Хрисанф Никитович. — При чем тут царский режим? Я о дисциплине, о труде говорю. А ты ведь от работы отлыниваешь, отмахиваешься, точно пес от мух. Так-то! Понял? Ну, скажи, чем ты помог нашему колхозу, прожив двадцать пять лет? Такой верзила вымахал, что быку рога можешь свернуть, а ни разу не вышел поработать на колхозном поле. Морду какую наел! А плечи! Хоть дуги гни на них! А руки!
Дородный Самийло переступал с ноги на ногу, дергал вислые черные усы и глядел на старика большими серыми глазами, над которыми торчали кустистые, такие же черные, как и усы, брови. А на крутой шее поблескивали, словно бусинки, капли пота.
— Это уж слишком, дедуня, — протяжно произнес Самийло, — свое я делал — в школу ходил, в институте науку грыз, да и теперь кое-что грызу… — Немного помолчал и тихо добавил: — Понятно?
— Занятый был! Гм! Ну, хорошо, хоть теперь чем-то займешься. Так куда тебя позвали? В какую такую аспирантуру?
— Темный ты человек, дедуня! Запомни: я в ученые пробиваюсь. Понял?
— А! Докумекал… В ученые, стало быть. Хочешь затесаться в профессора или в академики?
— Ох и хитрый же ты, дедуня! Не прикидывайся, все понимаешь.
— А что ж тут прикидываться? Не довелось мне на своем веку здороваться за руку с учеными. Хотя слыхал, люди рассказывали о них, да и по телевизору видел. И вчера вот один академик так складно объяснял, как надо людей лечить. Сидел я у телевизора и думал: вот бы с таким ученым человеком побеседовать.
— Еще успеешь и побеседовать, и за ручку поздороваться. О! Я и забыл сказать тебе. Да наш же гость Никанор Петрович — профессор, член-корреспондент Академии наук. Вот я и затащил его на твое ранчо.
— На какое ранчо? Что ты мелешь?
— Ранчо — это по-испански. Ну, пусть будет — на ферму.
— Какая ферма? Перестань зубоскалить!
— Ну, гасиенда, поместье, значит.
— Я тебе такое поместье ранчевое покажу, что ты долго помнить будешь! Заслуженного колхозника вздумал хаять!
Хрисанф Никитович поднял палку, сделанную из сухой ветки старой груши.
— Не буду, не буду! — поклонился до земли Самийло, манерно коснувшись пальцами спорыша. Потом крепко обнял Хрисанфа Никитовича.
— Отпусти! С ума спятил, что ли? Нашел себе ровесника.
Самийло усадил его на скамью и воскликнул:
— Да ты еще молодец! Я видел совсем других стариков. Сгорбленных, еле шаркающих ногами. А ты!
— Хотя я и не согнулся, но мне уже ого-го сколько настукало. Скоро будет кругленькая цифра — сто. Слышишь?
Самийло отпрянул в сторону и удивленно, словно впервые увидел, посмотрел на Хрисанфа Никитовича.
— Дедуня! Сто? Сто? А мы и не знали, сколько тебе лет! Да это же… потрясающая новость. Кто бы мог подумать, что тебе столько лет! Другие старики в твоем возрасте ходят с палочками да на завалинках и скамейках сидят, языки чешут. А ты весь день на ногах, все время чем-то занят.
— То-то и оно, что на ногах. Работа продлевает мне жизнь.
Самийло снова обнял Хрисанфа Никитовича.
