Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Вижу, вижу, что вы боевой командир. Подъезжаем, и слышу: «Ать-два, ать-два! На месте шагом марш!»
— Война, Александр Серафимович, и надо учить воинов, может, эта наука когда-то пригодится.
— Мария Ильинична говорила, что пригодится, а ей можно верить. Вы понимаете, она и меня, старика, как ученика-первоклассника взяла в работу, научила азбуке. — Он оглянулся, не долетят ли его слова до ушей ездового, который возился с хомутом. — Хорошую школу, спасибо ей, прошел. Кое-чего не понимал, а она просветила. А мы едем дальше, сказали, что в Холмскую губернию, там мало госпиталей.
Серафимович, пообещав передать привет Марии Ильиничне, поехал догонять свой отряд.
Вскоре командующий армией генерал Брусилов неожиданно нагрянул на позиции, которые занимала его дивизия вдоль Буга. Он вообще был противником пышных встреч, запрещал штабным офицерам сообщать командирам частей, куда он поедет, и не разрешал, чтобы там торжественно его встречали, как это любили другие старшие военачальники.
И в этот раз он неожиданно появился в расположении дивизии, начав инспектирование в Сокале. Командир полка немедленно отдал приказ построить батальоны на плацу для торжественной встречи командующего. Хотя Брусилов и разгневался, увидев, как шагают бородатые «орлы» (так он назвал, тихо шепнув своему начальнику штаба, ратников, недавно прибывших с маршевыми ротами), однако согласился, чтобы построили весь полк, потому что должен был лично вручить награды солдатам. Пока строили каре и приносили стол и стулья, командир полка и командиры батальонов давали характеристики солдатам, которые должны были получать награды, потому что командующий хотел выбрать из этих рапортов самые интересные факты о подвигах. Когда дошла очередь до Пархома, командир полка сказал:
— Ваше превосходительство! Произошла неприятность. Разрешите доложить. Когда подавали реляцию, не знали, что рядовой Гамай, мягко говоря, вольнодумствует.
— Что такое? — поинтересовался Брусилов.
— Разные слухи распространяет среди солдат.
— Что он говорит? Скажите точнее.
Командир полка замялся.
— Он говорил о войне, о том, что, гм… гм… о высшем начальстве…
— О каком начальстве? — раздраженно спросил Брусилов.
— Там, — указал полковник на восток. — Там, в Петрограде… Что начали войну… Поносит начальство. — У командира полка не повернулся язык повторить, как солдат неучтиво отзывается кое о ком из окружения царя.
Начальник штаба армии генерал Сухомлин наклонился к Брусилову и прошептал:
— Мне тут конфиденциально намекнули, что не только солдаты, но и офицеры шушукаются о том, что происходит в Петрограде. — Наклонился еще ближе и чуть слышно произнес: — Собственно… собственно… О Распутине кое-что говорят…
Брусилов кивнул, мол, все понял. Напоминание о петроградском начальстве (а имели в виду именно Распутина) вывело из себя Брусилова. Он все время ощущал неприязнь царицы. А эта неприязнь связана с грязными проделками сибирского мошенника, который плел интриги против неприятного для царицы командующего Восьмой армией. Выслушав Сухомлина, Брусилов еще больше озлобился на царедворцев, коварно преследовавших его. И это способствовало тому, что солдат Гамай был в этот день обласкан командующим армией.
Когда Брусилов спросил стоявшего рядом командира полка, дисциплинирован ли Гамай, тот немедля ответил:
— Дисциплинирован. Недавно дали ему ефрейторские нашивки. Он теперь обучает новых солдат.
— Вот и отлично, — похвалил Брусилов. — Такие воины нам нужны. Значит, он смышленый, если заслужил крест. А о Петрограде предупредите… Сделайте строгое внушение. Вызовите к себе и пожурите.
Дальнейшая судьба Пархома решалась в считанные минуты. Разумеется, генерал Брусилов не был единомышленником рядового Пархома Гамая, одного из сотен тысяч подчиненных ему солдат, о котором он до сих пор ничего не слышал. Будучи человеком резким и своенравным, достоверно знающим, что где-то там, в петроградских «верхах», его, генерала, непохожего на придворных лизоблюдов, не очень любят, Брусилов в этом отношении так же мыслил, как и Гамай. Этот солдат тоже косо смотрел на петроградское «начальство». Не зная, что Гамай большевик, Брусилов определенным образом взял его под защиту. При вручении Гамаю солдатского ордена Георгия полковое начальство почувствовало доброжелательное отношение командующего к сметливому ефрейтору.
— Это храбрый солдат, — сказал Брусилов командиру полка, — таких боевых нам надо побольше. Впереди у нас суровые битвы с немцами. Подумайте, может, со временем ему надо присвоить звание унтер-офицера. На такого солдата приятно смотреть. Такие являются гордостью русской армии!
Выйдя из шеренги по вызову адъютанта, Пархом, естественно, не слышал, что командующий говорил офицерам. Брусилов подозвал его ближе и залюбовался стройной фигурой бравого солдата. Пристально смотрел на него, будто узнавая давнего знакомого, потом произнес: «Поздравляю!» — и сам приколол крест к мундиру Пархома.
После этого приятного события служить Пархому стало легче. Были и новые бои, и новые Георгии. А после удачного луцкого прорыва в 1916 году, подготовленного и осуществленного Брусиловым, унтер-офицер Пархом Гамай стал полным Георгиевским кавалером.
Это очень пригодилось ему потом! Даже когда в окопах его буквально поймали с поличным — во время беседы с солдатами он убеждал их в том, что затеянную царями и кайзерами войну надо повернуть против них самих, к чему и призывают большевики, — даже тогда армейские жандармы не посмели схватить Пархома, потому что командир полка приказал не трогать этого солдата, намекнув, что его лично знает сам главнокомандующий Юго-Западным фронтом (к тому времени генерал Брусилов уже третий месяц был на этом высоком посту).
Так проходили мрачные фронтовые дни, а вскоре вспыхнула февральская революция, и Пархома избрали членом полкового комитета солдатских депутатов. А через несколько месяцев раздался выстрел «Авроры», извещая о начале Октябрьской социалистической революции.
…Задремав под перестук колес, Пархом вспоминал недавние дни, такие стремительные, быстроизменяющиеся, полные и радости, и горя, и побед, и поражений. Революция продвигалась вперед, но ее надо было защищать от вражеских посягательств. В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года полк, в котором бывший царский унтер-офицер Пархом Гамай служил командиром взвода, был в составе 12-го корпуса. Этот корпус, дислоцированный в районе Каменец-Подольска, оказался в тяжелом положении. Войска кайзера начали наступление на Украину.
Однажды в мартовский день в Каменец-Подольске Пархом как представитель полкового комитета присутствовал на заседании корпусного ревкома. Он услышал страшную новость — немецкие оккупанты захватили Житомир, Киев, другие города Украины, потому что контрреволюционная Центральная Рада предала трудящихся и открыла ворота полчищам немецкого империализма.
Новый командир корпуса большевик Николай Кропивянский доложил ревкому о сложной ситуации: вступает в силу подписанный советской делегацией Брестский договор и корпус, которым руководят большевики, должен немедленно уходить, ему нельзя разоружаться, нельзя сложить оружие перед немцами и петлюровцами, требующими капитуляции корпуса. Единственный выход — пробиваться из окружения, идти на соединение с советскими войсками, выйти на демаркационную линию.
В душу Пархома запали пламенные слова командира корпуса:
— Разве мы можем забыть призыв Ленина! Он собственной рукой написал декрет «Социалистическое Отечество в опасности!». А в декрете сказано, что все силы теперь надо бросить на революционную борьбу. В нашем корпусе двадцать пять тысяч солдат. Подумайте только, какую силу мы приведем Советской власти! Прошу ревком дать мне разрешение огласить приказ о выступлении нашего корпуса.
Закроет глаза Пархом, и в вагонной темноте перед ним предстает день прощания с Подольем. Двинулись в путь, зная, что впереди их ожидают огромные трудности. О железной дороге и думать не приходилось, она захвачена оккупантами. Вокруг враги — надо пробиваться из кольца окружения. А тут еще и весна принесла немало страданий — развезло дороги. И людям идти тяжело, и лошади, тянущие пушки и перегруженные повозки, едва продвигались вперед. А двигаться надо! И для Пархома этот ужасный поход был суровым экзаменом. Перед походом его назначили командиром роты. Еременко стал командиром первого взвода. Пархом попытался возразить, ссылаясь на то, что у него нет опыта и он не сумеет командовать ротой. Кропивянский, услышав возражение Пархома, спросил его:
— Вы большевик? Большевик. Так это вам боевое задание партии. Вы думаете, что я прежде умел командовать корпусом? А избрали в декабре командиром, и уже три месяца командую. Есть вопросы?
