Александр Константинович Белов - Великий поход
— Всю, разумеется, не знаю, — спокойно ответил Пипру, — но воду показать могу. Уж это место я найду с закрытыми глазами. Там мой дом.
* * *— Не верю я ему, — прошептал Насатья, подойдя к Индре ближе. — Мутная у него душа. Разве ты не видишь?
Индра не ответил. Сперва. Потом сказал:
— Коням нужна вода. Они уже не могут тащить ратхи. А это шанс. Мы пойдём туда, куда он нас поведёт.
Сомнения ашвина не прибавили мрака душе воина. Он посматривал украдкой на идущего рядом Пипру и не находил повода для ненависти к этому скромному мыслетворцу другой расы.
Будто читая думы кшатрия, даса заговорил:
— Разве человек плох только потому, что у него другой цвет кожи или цвет глаз? Ашвины сейчас не слышали их препинания и не могли повлиять на суждения воина. Возможно, потому Пипру и затеял этот разговор, оставшись с Индрой наедине. Теперь воину не требовалось скрывать свои мысли за общепринятой позицией. Он был свободен от гнёта идеи, как представлялось Пипру, но не был свободен от своей совести.
Так что же ответил бы Индра? И хватило бы ему духу на собственное мнение? Ведь это только отговорка, что моё мнение и мнение моего народа всегда едины. Отговорка Проходчиков, позволяющая им не думать. Подменить понимание верой.
Так считал Пипру и ждал ответа. Ждал подтверждения того, что арийцы — отпечаток коллективного рассудительного, а не коллективного бессознательного, как утверждал Индра.
— Мне уже как-то приходилось это слышать, — сказал кшатрий, равнодушно взглянув на даса.
— Да, — вспомнил Пипру. — Но теперь тебе это придётся слышать чаще, чем ты полагаешь. Ведь вы изобрели колесницу и значит, перестроили традиционные отношения времени и пространства. Легко достигнув территории других племён, а если быть до конца точным, то — котла их саможизненности. И что вы скажете этим людям? Что они плохи? Вот жили себе, жили, и всё у них складывалось, но пришли арийцы со своим приговором, и эти люди стали плохи. Так?
— Я вижу, тебе этот вопрос не даёт покоя, — вступил в бой Индра. — Правда, озвучил ты его неверно. Ты озвучил им свою проблему, а не моё к ней отношение. Ведь если бы ко мне в дом пришло существо более совершенное, чем я, — по твоей логике, мне пришлось бы выдумывать опровержение его совершенству и нашей разнице, а я хочу искать этому доказательство и подтверждение. Я могу всю жизнь внушать себе и другим, что мы с тобой равны. Если тебе такое нужно. Только вот беда: ты всю жизнь будешь опровергать это, сам того не замечая.
Пипру с удивлением посмотрел на кшатрия.
— Да, — продолжил Индра, — потому что я призван утверждать торжество лучшего, торжество совершенного. Арийцы, обладая разделением на сословия, организованнее вас, арийцы более духоёмки, поскольку поклоняются великим богам, а не низменным духам, арийцы жизнеспособнее вас, ибо уже отторгли Вала и не пользуются его физической поддержкой при выживании; познание Мирового закона-риты, открытого нами, говорит, что арийцы умнее вас. Так почему же я не могу сказать, что арийцы лучше вас, дасов?
Если же возникнут существа совершеннее арийцев, мы не станем это опровергать, а найдём способы улучшить свою породу. Чтобы превзойти их, а не прятать глаза от правды.
— Это какое-то нелепое заблуждение. Считать кого-то лучше, кого-то хуже только потому, что одни умеют говорить о благородстве и знаниях, а другие нет. Разве среди вас все столь совершенны, что это бросается в глаза? И нет среди вас глупцов и плутов, лентяев и проходимцев? — занервничал Пипру, не в силах пробиться к торжеству собственной правды.
Индра понимал, чем вызваны эти словесные вольности даса. Видимо, путники приближались к землям его племени. Что и прибавляло проводнику уверенности в себе. Теперь, и особенно теперь, когда от Пипру зависело скорейшее избавление арийцев от мук жажды, Индра не ответил бы насилием на противодумство. К тому же спутники его всё равно не слышали этого разговора.
— Среди нас есть всякие люди, но самых недостойных, шудр, мы отторгли от себя, — сказал воин. — Человеческие качества всех прочих регулируют их сословия. Например, трус не сойдётся с кшатриями, даже если он воин по происхождению, а дурак не выживет среди брахманов. Лентяй вайша тоже обречён. Он просто сдохнет с голоду. При этом работоспособный дурак вполне может приносить пользу обществу там, где от него не требуется мудрости. Но ленивый дурак будет непременно отторгнут кланом. Так что не родись дураком. Или родись усердным малоумком. Мы найдём тебе применение. А бездарь попадёт в такие условия, когда ему придётся выживать либо с помощью собственного труда, либо с помощью разбоя. Но в этом случае он станет шудрой. Отверженным.
— Не проще ли ему стать кшатрием?
— Ты хочешь сказать, что кшатрию беззаботно живётся? Раз он не пасёт коров и не ковыряет землю мотыгой? Что ж, это интересная мысль. Да, пожалуй, будь воином! Тебе останется только привыкнуть к мысли, что ты живёшь до первого боя, ибо брахману и вайше положено спастись, а тебе нет. Не положено. Твоя жизнь — это цена за сословие. Победа или смерть. Победа даёт право на жизнь. Поражение может сделать тебя шудрой. Общество просто больше не захочет содержать тебя в качестве своего заступника.
Ещё тебе придётся привыкнуть к тому, что у тебя никогда не будет богатства, не будет собственных коров, поскольку кшатрию принадлежит только его оружие, остальное — сословию. Оно тебя кормит.
Ещё тебе предстоит свыкнуться с мыслью, что жизненный путь и судьбу кшатрию выбирает его клан. И воин обязан подчиниться этому выбору. Мой отец, к примеру, всю жизнь прожил в горах, защищая деревню скотоводов от разбойников-пишачей. Хотя он был достоин другой судьбы. Возможно. Однако это не обсуждалось. Ну так что, будешь кшатрием?
А насчёт цвета глаз и кожи — мне всё равно, какие у тебя глаза. Они тут не при чём. Разница не в этом. Видишь ли, никто никогда не докажет, что различие между нами можно измерить только наивным сличением признаков и качеств. Это плутовство. Разница между людьми существует как форма обязательных противоречий. Тех противоречий, в столкновении которых создаётся великий передел мира. Опасным злодеем будет всякий, кто попытается всех выравнить. По признаку одинаковых рук, носов, характеров и душевных свойств. Даже если у нас хватит основания, чтобы сойтись, став друзьями, чему я, к примеру, не стал бы противиться, — всегда возникнет множество причин для вражды. И здесь мы вынуждены будем вспоминать, что, помимо схожести глаз, носов и других частей тела, существует нечто более важное, разделяющее нас.
— Значит, я никогда не смогу стать благородным? — ядовито спросил Пипру.
— Сможешь. Наш великий прародитель Ману рассчитал, что твой потомок в седьмом поколении будет арийцем. Таким же, как он сам.
— В седьмом поколении?
— А куда тебе спешить? Если ты действительно хочешь стать арийцем, благородным, подумай не о нынешней выгоде этого решения, а о будущем достоинстве того великого человека, чью судьбу ты сейчас решаешь. О судьбе твоего изменённого, векового "я". Постоянство, упрямое постоянство твоих побуждений, через века и поколения, сделает тебя «благородным».
Пипру молчал, сосредоточившись на своих мыслях. Индра не убедил его ни в чём. Они были разными, хотя назывались одинаково — Человек.
Жара не спадала, но потянуло вечером. Его померкшими красками, покоем и многоречивым настроением. Сладкоголосая песня летнего вечера запросилась в усталые души путников. Туда, где покоился горький пепел сгоревшего дня.
Вечер принёс и первые робкие признаки жизни на обожжённой равнине. Беспокойная птичья братия сновала по ветвистому скелету мёртвого терновника. Пеструны были вполне благополучны, и забота их носила характер семейного конфликта. Птицы оживлённо перебалтывали свои неурядицы, вертели яркими головами и прыгали с ветки на ветку.
Индра обшарил глазами багровый горизонт, но нигде не вызнал человеческого жилья. Ни зацепки. Хоть бы дымок показался. Или пушистый разметай деревьев. Дорога вела путников дальше. В пустоту.
Только к ночи идущие набрели на густую поросль долголистника. Пахло водой, пахло теплом человеческого жилья. Кони занервничали ещё издали, затрясли мордами, потянулись на близость сыти и опоя.
Мелькавшие в сумерках тени оживили шествие арийцев тревогой. Пипру перекрикивался с кем-то на своём грубоязычье, смеялся, узнав что-то для себя, спрашивал и снова спрашивал. Он продолжал идти рядом с Индрой, будто приговорённый этим бесконечным шествием. Даже возвращение домой не заставило его покинуть товарищей. Индра тихо улыбнулся этому обстоятельству.
Пипру был щепетилен. Должно быть, в сумрачном далеко его векового "я", из мяса и костей, взрощенных в материнском чреве, с помощью его дальнего внука мог бы получиться неплохой ариец. Брахман или вайша, кто знает. Слишком чувствительно понимал этот даса нравственные обязанности и прочие человеческие добродетели. Значит, брахман.
