Владислав Бахревский - Свадьбы
с- * * *
День свадьбы прибыл, как падишах прибывает в столицу из победоносного похода. Тимариот и мастер Мехмед, едва солнце достигло зенита, поскакал к дому невесты на белом, арабских кровехг коне. Копя должен дарить отец невесты, а так как отца у невесты не было, она сама подарила будущему супругу превосходного скакуна.
Дом невесты — нараспашку. Глядите, люди. Пусть дети ваши передадут своим детям всю правду об этой свадьбе, и правда покажется им сладкоречивой сказкой, ибо пышностью свадьба Элиф и Мехмеда напоминает морскую пену, величием — неприступные кавказские скалы, размахом — аравийскую пустыню, блеском — само святое солнце.
Народ теснился на женской половине дома невесты.
Подарки жениха были выставлены по обычаю за железной решеткой на дубовом столе, прикованном к полу, чтоб кого на грех не навести.
Мехмед дарил Элиф: серебряный столовый сервиз с чеканкой. Перстень с алмазом, серьги с рубином, браслеты с изумрудами. А надо всем этим богатством — диадема, которой цены нет. Золотые олени скакали на этой диадеме двумя стадами, друг на друга, к вершине, на которой сияло солнце. Копытца оленей — черные гранаты, в золотом диске солнца, в тончайших прорезях горели мелкие, удивительно подобранные и ограненные бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды — настоящее солнце.
Диадему прислал Мехмеду на свадьбу его друг, ювелир молдавского господаря мастер Сулейман.
Народ теснился вокруг стола подарков, и вдруг клики, будто взорвалась бочка с порохом, — жених приехал.
Жених в поясе оса, в плечах вол. Грудь — барабаном. Руки тяжелые, толстые. Обнимет — обомрешь.
Жених направился в покои невесты.
— Масхаллах! — восхищенно заохали зеваки, но вдруг кто-то негромко, почти на ухо, сказал Мехмеду:
— Мне жаль Элиф. Какой увалень достался ей!
Мехмед быстро оглянулся. И бросил в сторону порицавшего из мешочка горсть серебра.
И обомлел:
— Мурад! Дружище! Ты все-таки пришел поздравить меня! Вот молодец! Ступай к гостям. Тебе первое место! Это говорю я, жених.
Мурад засмеялся.
— До чего же ты счастливый!
— О-о-о! — только и сказал Мехмед.
Мурада оттерли от жениха. А он, не обращая внимания на толчки, стоял и смотрел в спину Мехмеду. И тот обернулся, нашел его среди людей и поприветствовал, подняв над головой свои ручищи.
— Этот человек поделился со мной своей удачей. Все будет хорошо, если ему будет хорошо.
Так сказал Мурад себе с надеждой, он был пьян, ибо хотел придавить в себе тягостную тревогу — его сын, наследник, жизнь его, тяжело болел.
* * *Башнеподобная Элиф, словно розовое облако, стояла на площадке второго этажа и ждала суженого.
Боже мой! Бедняжка испытывала все это во второй раз, но ничего не могла с собой поделать, не то чтоб разволновалась — окаменела. Мехмед взял ее за ледяную руку и провел в покои, где она должна была сесть на свадебный трон.
Мехмед вел свою Элиф за руку, не чуя земли под ногами. Посадил ее на трон, не смея даже к вуали прикоснуться — впрочем, все шло как надо, именно такое поведение и предписывалось законами церемонии. Но Мехмед был Мехмед, ему пора было удалиться из покоев невесты, а он не мог, его терзали сомнения, а вдруг — чем черт не шутит, а вдруг Элиф подменили? О эта проклятая розовая тряпка! И лица не разглядишь. Правда, Элиф была по-прежнему не мала… И все же Мехмед в отчаянии прошептал розовому чучелу, застывшему на троне:
— Ежели ты — Элиф, покажи мне пальчик!
Да, у них все шло по правилам. Мехмед почти месяц не видался с возлюбленной! Он бегал под ее окошко, и она, спрятавшись за шторами, показывала ему свой пальчик. Был он, этот пальчик, — знак любви, чрезвычайно смелый для турчанки.
О, Элиф! Она и теперь не была жестока с ним. Пальчик мелькнул среди розовых кружев. Мехмед, вполне счастливый, бросился вниз по лестнице, к друзьям, ожидавшим жениха на мужской половине.
В комнату невесты, давясь, падая, перелезая друг через друга, хлынули женщины.
Им нужно было посмотреть наряд, трон, диван — будущее ложе супругов.
Смотрины продолжались не менее четырех часов, Элиф сидела на своем троне, подняв с лица вуаль, не шевелясь. Все четыре часа! Лицезрейте!
На своем пиру Мехмед угощался на славу. И все же он был не совсем доволен. Мурад на пир не пришел. Появился теперь, а на пиру его нет… И когда хмель стал одолевать Мехмеда и он, думая о загадочном друге своем, разобиделся вконец, явились вдруг люди. Внесли два сундука.
— Наш повелитель, твой друг Мурад приносит в дар тебе, мастер Мехмед, — сказал тот, кто пришел с носильщиками, — эти два сундука. Один — тебе, другой — твоей жене. Наш повелитель приказал тебе быть счастливым. Он помнит о тебе.
Посланец поклонился пиру и тотчас удалился вместе с носильщиками.
Гости были озадачены, а Мехмед больше других. Вечный ученик улемов прислал два сундука подарков? Впрочем, надо посмотреть, что в этих сундуках.
Открыли — отшатнулись.
Для невесты — драгоценные материи, золотые украшения.
В сундуке для Мехмеда — воинские доспехи, сабля с рукояткой, усыпанной бриллиантами, полный набор инструментов кожевника (на каждом клеймо султана) и высокий кожаный мешочек с золотыми монетами.
Мастера, приглашенные на пир, ахи-баба, шейх, высокомерные и насмешливые, глядели на Мехмеда со священным ужасом. Они догадывались, кто был другом этого беспутного калфы, которому вдруг так стало везти.
Мехмед стоял неподвижно, глаза его расширились, словно он собирался объять одним взором все звезды неба.
Ахи-баба первым пришел в себя. Поднял кубок:
— За одарившего нашего товарища Мехмеда, за помнящего нас, кожевников, за все его благодеяние!
И тут раздался голос имама, зовущего на молитву.
* * *Молитва закончилась. Путь жениху в гарем был свободен. Он бросился через двор на половину жены. Друзья мчались за ним, колотя его по спине кулаками и старой подошвой — от сглаза и скуки. Не дай господи заскучать в гареме!
В дверях его встретил его собственный евнух. Молча повел господина в комнату жены. Здесь его ждала старуха, которая по обычаю должна была помочь сближению супругов.
Как и полагалось, Мехмед разодрал на заждавшейся Элиф розовую вуаль, но лица так и не увидел. Элиф закрылась остатками вуали, а старуха вцепилась в руки Мехмеда и увела его на ковер молитвы. Мехмед пролепетал молитву, и старуха наконец оставила жениха и невесту с глазу на глаз.
Теперь, блюдя обычай, Мехмед должен был самым вежливым голосом спросить:
— Сударыня, будьте милостивы, объявите мне ваше имя.
А потом, узнав имя, произнести еще более пышную фразу:
— Сударыня, осмелюсь ли я поднять вашу вуаль и восхититься прелестями вашего личика?
И все эти просьбы нужно было повторять трижды, а потом одарить жену колечком.
Но вуаль была уже разорвана, и суженые наконец-то обнялись. Уставшая от церемоний Элиф заплакала, Мехмед целовал ее лицо, облепленное лепестками цветов и сверкающими звездочками. Турок, впервые увидав лицо своей жены, должен быть ослеплен блеском этого лица. Ведь утром, когда они рука об руку выйдут к гостям, гости по лицам их постараются определить: сошлись ли их звезды? Или разлетелись?
Вошла служанка. Принесла ужин: цыпленка, сладости, вино.
Потом принесла свечи.
И удалилась.
— Элиф, — сказал Мехмед, — нас осчастливил подарком сам падишах.
— Я уже слыхала об этом!
— Элиф, султан приказал нам быть счастливыми,
— Мехмед, я для тебя готова стать морем, а когда море наскучит тебе, я стану ручейком. Мехмед, ты — мое солнце!
Их звезды, слава аллаху, сошлись, и не сегодня!
Глава шестая
Мурад IV пригласил всех своих высших военачальников на совет.
— Пока не забылся звук победной трубы, пока мышцы на ногах воинов не одрябли от сидения на коврах, готовьтесь в поход. Азов — бельмо на нашем глазу. Это наш позор.
— Великий падишах, наше ослепительно сияющее солнце! — воскликнул Дели Гуссейн-паша — правитель Силистрии. — Прикажи мне, и я один разгоню казачью шайку.
— А что, если я и впрямь последую твоему совету? — спросил Мурад и брезгливо покривил губы.
— Я готов! Я счастлив! — восклицал Гуссейн-паша, но Мурад ушел в себя и не слушал.
Наконец он медленно обвел глазами все свое воинство, поглядел на каждого.
— Если кто из вас думает, что Азовский поход — прогулка, тот не воин, а брехун. Место ему — среди меддахов.
— Великий государь! — возразил новый визирь Мустафа- ага. — Донские казаки одиноки, русский царь боится войны и не пошлет на помощь Азову ни одного воина.
— Было бы лучше, если бы он их послал. Это был бы предлог сразу же вслед за Азовом взять и Астрахань… Впрочем, речь сейчас идет не о наших устремлениях, а о том, чтобы вы, победители кызылбашей, знали: русские, как и мы, турки, не умеют воевать правильно. Казаки живут по притче: «День мой — век мой, хоть жизнь собачья, да слава казачья».
