Владислав Бахревский - Свадьбы
— Дошла моя просьба, — сказал Хеким-ага. — Тебя наградили за спасение командира. Ты должен быть мне благодарен, и я бы на твоем месте отдал бы свою добычу.
— Бери! — бросил Мехмед к ногам Хеким-ага узел с награбленным. — Для Элиф у меня есть перстенек и золотые браслеты.
Над Багдадом стоял женский вопль: турки грабили.
От всеобщего грабежа на долю падишаха выпал чудовищный куш: 17 250 фунтов золота, 28 250 фунтов серебра, 200 фунтов жемчуга, 58 фунтов драгоценных камней, 1000 кусков лучшего шелка.
Послы Сефи I, явившись просить мира, поднесли турецкому падишаху 25 серебряных блюд, на которых лежали драгоценные камни, подарили сотню отборных рабов и триста лошадей: сто арабских, сто сирийских, сто молдавских. В ста китайского фарфора сосудах были поданы лучшие вина Персии.
Но какие драгоценности сравнятся с той жемчужиной, какую потребовал от послов победитель?
— Мне нужна Месопотамия с Багдадом и Басрой!
Начались переговоры, но переговоры эти Мурада не волновали: он получит то, что требует, чуть раньше или чуть позже.
Все его мысли были о доме. Дильрукеш, нежная, преданная Дильрукеш, золотое горлышко, алмазное слово, родила сына!
Радость к радости! Гонец от самой Дильрукеш прибыл в день взятия Багдада.
Бешено колотилось сердце, даже горло дергалось, но лицо у Мурада было тихое, отрешенное.
«О дражайшая Кёзем-султан, матушка-змея! Ты просчиталась. Твой сын вернется из похода на крыльях. У него есть наследник. О сын мой! Расти здоровеньким! Больное племя нынешних султанов должно выздороветь. Правят сами те, у кого ясная голова и упругие мышцы. Потому-то матушка, дражайшая Кёзем-султан, любит идиотов».
И вдруг Мурад вспомнил о брате Баязиде. Оп так и встал перед глазами: румяный, веселый, хитрый… И тотчас погрезилась колыбелька: сыночек ручками-ножками сучит.
Ночью из ставки в Истамбул умчались гонцы: «Багдад взят! Во славу победоносного падишаха Мурада IV и великой Турецкой империи устроить в столице щедрый праздник и произвести салют. Суды приостановить, всех заключенных отпустить на свободу». За гонцами в Истамбул той же ночью выехал бостанджи-паша. Султан Мурад поручил его скромности дело чрезвычайное и наитайнейшее.
Брат Мурада султан Баязид стоял у перечеркнутого толстыми решетками окна и слушал победоносную пальбу пушек. Братец взял Багдад.
А мог бы взять Багдад и Баязид, если бы он был там, а Мурад был бы здесь.
Кёзем-султан права — Баязиду надо остерегаться. Победы не возвращают здоровья, дни Мурада сочтены, надо уберечься от его гнева, и тогда…
Двери покоев распахнулись настежь. На султана Баязида шли немые. Убийство в день праздника победы! Будь ты проклят, кощунственный Мурад!
Вырваться — на половину Кёзем-султан… Она спасет…
Баязид опустил голову и руки. Он покорился судьбе. Немые приблизились… Расслабленная, легкая рука метнулась к ножнам немого — вот он, меч. Жаль, что короток.
Баязид пронзил двух из дюжины. Началась постыдная ловля человека. Он в кольце, но у него оружие. Он убивает, а немые не смеют зарезать его. Они обязаны его, принца крови, задушить.
Он убил четырех из двенадцати. Это все, что он смог сделать.
В тот же день были умерщвлены и два младших брата Баязида — Сулейман и Касим.
Султан Ибрагим, полумертвый от ужаса, слабоумный и болезненный, ждал своего часа в подземной тюрьме.
Немочь и глупость спасли его от смерти.
В разгар праздника пароду сообщили тяжкую весть: братья султана умерщвлены. Гремела музыка, гремели пушки, но песни обрывались на полуслове. Люди шарахались друг от друга. Начиналась весна, но было холодно и очень страшно.
Глава пятая
Бостанджи-паша предавался любимой утехе — кормил рыбок. Среди его рыб была одна — заморыш заморышем, и ему хотелось, чтобы рыбка догнала родичей. Он отвлекал стаю, а своей любимице пытался устроить отдельную кормушку — она мчалась за стаей. Проще было такую рыбку отсадить, но это нарушило бы правило той игры, которую затеял бостанджи-паша. И вот заморыш плавал кверху брюхом.
Бостанджи-паша сидел перед аквариумом, размышляя о судьбе. То, что он, Мустафа, столько лет уже занимает пост бостанджи-паши, — судьба. То, что бостанджи-паша, исполняя повеление падишаха, убил братьев падишаха, — судьба. Раб аллаха Мустафа в этих смертях не повинен. Прикажут Убить самого падишаха…
Мустафа-паша спохватился, ои не любил опасных мыслей.
Вошел слуга с маленьким, очень усатым человеком. Бостанджи-паша хотел закричать на слугу, который посмел без Доклада нарушить высокое уединение господина, но усатый человек указал слуге па дверь.
— Выйди! — Слуга стоял, преданно сверля глазами бостанджи-пашу. — Пусть он выйдет.
— Оставь нас, — приказал удивленный бостанджи-паша.
Усатый человек повернулся к двери, прикрыл ее и только
потом повернулся н бостанджи-паше. Усы исчезли, человек снял феску, рассыпались по плечам мужского костюма прекрасные черные волосы женщины.
— О валиде-султан! — воскликнул бостанджи-паша, падая на колени.
Кёзем-султан села возле аквариума, увидела мертвую рыбку.
— Какая жалость! Встань, Мустафа-паша, подойди!
Бостанджи-паша подошел.
— Какая жалость — умерла рыбка! — Кёзем-султан подняла на него черные глаза-пропасти. — Мои рыбки тоже… так же.
Бостанджи-паша снова рухнул на колени, припал к ногам Кёзем-султан.
— О! Я только раб.
— Встань! — голос Кёзем-султан взвизгнул. — Мурад возвращается из похода. Место великого визиря пустует. Пришла твоя очередь, Мустафа-паша, ты самый близкий падишаху человек… Я — первая из принесших тебе поздравление, великий визирь. Помни это.
Мустафа-паша молчал.
— Ты привык слушать, но теперь тебе придется говорить, великий визирь. Мне донесли новую поговорку: «Дни великого визиря считают на пальцах».
Мустафа-паша опустил голову.
— Я пришла тебе сказать: ничто не вечно под солнцем,
— Да, госпожа! Ничто.
Они посмотрели в глаза друг другу.
— Ты сделаешь все, чтобы сохранить жизнь сидящему в заточении султану Ибрагиму.
— Я повинуюсь, госпожа.
— Талисман долголетия великих визирей в одном: умеют ли они видеть на локоть сквозь землю и на год в будущее.
— Да, госпожа.
— Если ты меня предашь Мураду, это будет означать: и новый визирь был слеп.
Бостанджи-паша припал к маленьким ногам валиде- султан.
* * *Мастер Мехмед озирал просторы своего тимара.
Если когда-то камни росли в земле, как ныне растут деревья и травы, то Мехмеду достался самый урожайный тимар.
— Тут не то что земли, пылинки не найдешь! — искренне удивился Мехмед.
Камни были окатые, блестящие.
Мехмед, посвистывая, обходил свои владения и вдруг увидел осла. Облезлый, старый осел стоял в тени здоровенного камня, и вид у него был до того отрешенный, словно осел этот пребывал в молитве.
— Значит, ты и есть мои реайя! — захохотал Мехмед. — Ну, брат, трудись на славу. Через год приду и взыщу то, что причитается господину.
Ничто не могло расстроить мастера Мехмеда. Мастер Мехмед ходил в женихах.
Это известно всему белому свету — в Турции женятся ради свадьбы. И Мехмед хотел, чтобы у него было все по обычаю отцов.
За хорошую плату — что стоило мастеру кожевенного Цеха, тимариоту, вернувшемуся из победоносного похода, выкинуть из кошелька золотой — Мехмед купил услуги лучшей гирруджи Истамбула.
Гирруджи — женщина, выглядывающая невест. Гирруджи рыскают из бани в баню, врываются в дома совершенно незнакомых людей, сулят наслаждения рая и ада — кому что по вкусу, — влюбляют, охаивают… Без гирруджы никак нельзя! Кто же из турок женится без гирруджи?
Гирруджи, услуги которой купил мастер Мехмед, разумеется, пронюхала; Мехмед ходил с Элиф на богомолье в Мекку, — но она честно зарабатывала свой хлеб и побежала мыться в баню следом за Элиф, а из бани, взмыленная как лошадь, помчалась к изнывающему Мехмеду.
— Масхаллах! — закричала она ему в лицо. — Твоя Элиф — это Масхаллах!
Она должна была сказать именно так, но именно это и хотел услышать мастер Мехмед. Масхаллах — чудо божье! А Элиф — конечно же, чудо божье. Сердце у Мехмеда забилось с таким неистовством, что в глазах у него потемнело, и гирруджи пришлось побрызгать ему на лицо водою.
Мастер Мехмед попытался нарисовать себе образ более чарующий, нежели образ Элиф, но ничего не получилось.
Тем более что невесту свою наш тимариот не видел с того самого дня, как был объявлен женихом.
О, Элиф!
Она была не только изумительна, оиа была изумительна сверх всякой меры. У нее ни отца, ни матери, ни дядей, ни тетей, она была богата, и за нее не надо было платить агирлих. Агирлих — сумма денег, равная весу невесты. А ведь Элиф на полголовы повыше долговязого мастера Меххмеда. Кто же знает, сколько она весит? Возможно, первый муж ее помер именно оттого, что надорвался на агирлихе.
