Николай Задорнов - Золотая лихорадка
– А выбрали власть?
– Власть для порядка, а не для разговоров. Они что надо – сделают, а дела нет – пройдут мимо, и все. Полиция у нас сами были работники, трудились сами, каждый старался. А вот про инструмент вы спросили. Но ведь не видно скрозь землю, чем он там роет. Может, кто и пятерней, и пальцами схватит! А с людьми мы знакомились и не пускали, если какое подозрение. Вот вы же, ваше превосходительство, тоже стараетесь произвести справедливость, мы это понимаем.
– Понимаешь, а путаешь. Ты мне ни на один главный вопрос не ответил.
– Руки о тебя пачкать не хочется! – вдруг краснея, сказал Телятев. – Да от своего не уйдешь…
– За что же?
– За революцию.
Тимоха стих, повесил голову и убрал руки с колена.
– Кузнецовская сторона почему так названа? – спокойно продолжал Оломов.
– Васька Кузнецов там приказчик от фирмы.
– Он сын Кузнецова? А что вы скажете? Вы знаете эту семью?
– Я их всех не могу упомнить! – ответил Телятев.
– Я паспорта не смотрел, – сказал Силин. – У нас полприиска, может, Кузнецовы, кто их разберет! Еще, наверно, Ивановых много, Лемеховых…
– А Силиных?
– Я один.
– А где сын твой? – спросил Телятев.
– Сын грыжу нажил.
– Лишнего много болтаешь, а главного все не говоришь!
– Намолчались, поэтому… Спрашивайте еще, я в аккурат отвечу, ваше…
– Мыл золото? Сам мыл?
– То есть почти не мыл. Разговору больше.
– А как же у тебя отняли пять фунтов рассыпного золота?
– Нет, это артельное.
– А кто в артели был?
– Да Акула был, Хорек, Гуран…
– Кто Акула, как? Фамилия его?
– Я не знаю. Так звали. Крестьянин.
– А имя?
– А мы по именам не звали друг друга.
– Что же вы, всегда кличками обходились?
– Мы ведь не украли, это все было свое, собрано по крохам.
– А как же разговаривали?
– Да вот так и говорили, с китайцами по-китайски: «Моя-твоя». Они тоже по-нашему учатся. На приисках у всех клички. Вот у нас был сторож у въезда, в шутку звали начальник пограничной стражи. Кличка – Пристав.
– Русский он или китаец?
– Русский вроде. Не кержак. Но, может, гуран. Тут, кроме меня, настоящих расейских не было.
– А как же Кузнецов Егор? Вот говорят, что он был президентом. А у нас сведения, что он жил себе спокойно в семье все прошлое лето. Может, кто-то другой взял его имя и фамилию? Не был это самозванец?
– Нет, это сами люди желали, чтобы был порядок, слух пустили, будто он. А он и не знал. Говорят, приезжал сына женить.
– У нас есть сведения, что он на прииске строил амбар. Не мог же он сразу быть в двух местах?
– Да, он плотник хороший.
– Что он строил?
– В артели, наверно, был. Только как же он в атаманах оказался? Он ведь смирный, его, может, запутали? Вот Мастер и мещане из Благовещенска, они все кричали, что надо выбрать его.
– Так Кузнецов не был главой?
Тимоха вытаращил глаза и стал заикаться.
– Значит, ты был?
– Я неграмотный…
– А Камбала? Говорят, что он в родственных отношениях с Кузнецовым? Не была ли одна шайка?
– Даже и не слыхал. Был бы свой, они вместе мыли бы, как сыновья с отцом. А Камбала мыл с китайцами.
– Может, он сам китаец?
– Не-ет… Он просто смуглявый такой, вот его прозвали «Камбала».
– Так Камбала он не по паспорту?
– Право слово, мы паспорта не смотрели, это мы не знаем. Паспорта дома в порядке сохраняем. Как честь свою.
– У нас значится скрывшимся с каторги Сысой Камбалин. Может быть, он это?
– Скорей всего! – со вздохом облегчения отвечал Силин.
– А он по-китайски не говорит?
– Да маленько мог. Как все!
– Понимали его китайцы?
– Как же! Он с бамбуком ходил всегда, как хлестанет по икрам, по щиколоткам ли, – и сразу не хочешь, да поймешь. Убили его, наверно, не зря.
– Думаешь, убили солдаты?
– Нет, его свои все хотели убить. Может, его и ухлопали.
– Почему же считалось, что два года был головой Кузнецов, а в прошлом году он дома оказался, есть свидетельство очевидцев. И нынче его не было на прииске? Может быть, он сбежал, бросил всех вас и скрылся? Или он тайно руководил?
– Нет, он товарищей никогда не выдавал. Да при нем бы и не застали бы нас. Он бы эти амбары сжег, а бревна раскатали бы. А наша пограничная охрана стала пить и Камбалу не слушались.
Оломов все более убеждался, что пленный президент хитрый преступник и что о нем придется запросить Оханское уездное и волостное начальство.
«Узнать бы, почему он ушел со старых мест, кто заразил его здесь такой вредной агитацией?»
– А где Голованов?
– Нет его. Он тихонько исчез.
– Он не заодно с часовщиками?
– Нет. Тот часами торговал. Первый год ржавые привез. Его чуть не убили. А Голованов без вреда жил.
– У вас был суд?
– Нет, не было.
– А как же человека повесили?
– Разве было?
– Того, который вырезал семью.
– Ну этого нельзя щадить!
– Я тебя и не виню. Мы не можем действовать в таких случаях по закону. Мы считаем, что это не преступление, а возмездие за совершенное преступление, по приговору артели, там, куда представитель власти не может быть доставлен. Мы в таких случаях утверждаем справедливые решения выборной власти.
– Так, может, меня ослобоните?
– Нет, тебя будет судить суд.
Послышался гудок.
Оломов поглядел в окно. Судно вышло на Амур.
– А демократ с бородой, верно, ушел по следу Бакунина, – сказал Оломов, когда Силина увели.
– То есть на иностранном судне, вы хотите сказать? Нет, у меня невозможен такой побег. – Я повторяю: такой побег не-воз-мо-жен!..
– Он из-за этого и на прииске жил, чтобы бежать в Америку. Два года мыл… И не удержался, начал проповедовать анархизм… Если бы не эта проповедь, то и прииск бы, может, еще просуществовал годы.
Телятев терпеливо сносил град упреков и делал вид, что не понимает их сути.
– Он мыл на Силинской стороне, под покровительством этого президента! Вот за одно это Силина надо на Сахалин, в каторгу. Так бы мы и удивлялись, куда же, мол. идет импорт! И у казны закупки все те же.
Телятев подвинулся на стуле, словно что-то ему мешало и он хотел устроиться поудобней.
– Они теперь слыхали про одну идею.
– Пока не надо упоминать об этом, – посоветовал Оломов. Теперь он заерзал на стуле.
– Да, опасный преступник, ловкий очень! – подтвердил Телятев.
– На Амур вышли. Прикажите спустить шлюпку, и если Мастер еще в Утесе, то надо найти и задержать. Он далеко не ушел, наверно ждет парохода на пристани. А если уехал, то надо телеграфировать в Хабаровку, чтобы сняли его с парохода.
Судно сбавило ход. Со шлюпбалок спустили шлюпку.
Оломов выпил водки и пошел в каюту к арестованному президенту. Тимоха, было улегшийся после допроса, вскочил с полки.
– Так ты вел агитацию, оказывается? – сказал Оломов. – Царя убивать, всех бунтовать и все взять самим? Революции хотел! Ре-во-люция тебе?
– У нас молебны о здоровье его величества государя императора служили, был порядок, – прижимаясь к переборке, забормотал Тимоха. – Сами же вы у нас эту революцию на прииске произвели! Власть свергли!
Оломов мазнул его по щеке и вышел. Он молча и мрачно прошел по палубе и по корме, мимо Ильи и Сашки.
Телятев тоже заглянул в каюту президента.
– Все было бы хорошо, если черт не попутал бы политику! – сказал он. – А это все… глупости. Как будто мы не знали, что бывают выборные старосты.
– А знали?
– Все знали. Только хотели, чтобы вы разведку произвели как следует. И передать все капиталу.
Тимохе хотелось бы спросить: а как же вы сами-то? Тоже ведь пользовались?
Но он постеснялся, не желая обидеть человека. И только смотрел на Телятева так, что тот все прочел в его глазах.
– А если в тюрьму? – спросил Илья.
– А че в тюрьму? Надо – и в тюрьму пойдем. Терпения, что ли, нет?
Солдат сидел, слушал и, казалось, ничего не понимал.
– Тебя найдут…
– Пусть найдут. Я дома побуду хоть немного. А потом – не жалко!
Пароход опять вошел в острова.
– Илья, не убегай, – тихо твердил Сашка. – Не надо. В городе тебя освободят. Там Федор. Егор поправится – приедет хлопотать. Иван Карпыч там есть. Васька сказал – дракой помогать нельзя. Там Иван сильней всех. Сильней Корфа. На речке золота на миллион. Он все сделает.
– Я не хочу в тюрьму! – отвечал Илья.
– А че тюрьма? Че тюрьма? Терпения нету? Страшно, что ль?
– Нет, в тюрьму не хочу. Я вырос на телеге, в Сибири… – дрогнувшим голосом ответил Илья.
– Ты не виноват, тебя отпустят.
– Паспорта нет. Я убегу, и все! Я домой хочу. Лучше пусть убьют!
Илья огляделся. Сизая гряда ветельника на обрыве подплывала по солнечной реке к пароходу, Илья встал.
– Мне ее так жалко, – молвил он, все еще оглядывая даль. Слабости его, кажется, как не бывало. Илья расправил плечи. Он опять выглядел орлом.
Илья истово перекрестился, быстро перескочил через борт и прыгнул в реку.
