Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного
Несколько опричников, мускулистых, оголенных по пояс, вкапывали столбы, сооружали новые помосты для казней.
…В палатах собрались все близкие царю люди: сын его, юный царевич Иван, Борис Годунов, Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов, старший Басманов.
На столах стояли в изобилии яства и вина. Тут были и блюда холодного мяса, и соленые огурцы, жареные павлины с распущенными хвостами в виде опахала, и исполинские осетры с разверстыми пастями.
Мамка царя, старуха Онуфриевна, стуча клюкой, прошла мимо Грязного.
— Ишь, Васька, глаза-то налил с утра! Винищем-то разит! — она стукнула Василия костяшками пальцев в лоб. — Весь род ваш, Грязных, пьяницы.
Царевич Иван и Васюк Грязной пили много, ели мало.
Царевич, тыкая вилкой в большого осетра, говорил:
— Царь миру глава, а Владыко лукавый и трусливый. Батюшка правильно его… в застенок!
— Сильный всегда прав! — икнул Грязной. — И ты, царевич, прав!
Вяземский тоже пил, только вино его не брало. Нахмурившись, он порол ножом скатерть.
Царь сидел за отдельным столом. Он пил и ел мало.
Рядом с ним сидела его пятнадцатилетняя жена, царица Темрюковна. Она сидела, поджав под себя ноги, худая, гибкая. Огромные черкесские глаза ее, под сдвинутыми бровями, дико и неприязненно оглядывали всех. На щеках ее горел чахоточный румянец. Она все время сухо покашливала. Царь никак не реагировал на это и вообще не обращал на нее внимания.
Из-за широкой расписной печи, словно из-за театральных кулис, выскочила на свободное пространство перед царским столом необыкновенной красоты девица в сарафане, длинные локоны мягких белокурых волос падали ей на плечи. На стройных ногах ее были красные, как у царя, раззолоченные сапожки.
Держа в одной руке личину (маску), а другую уперев в бок, девица, потешно изгибаясь, начала танцевать. Подпевала себе:
Я по сеням шла, по новым шла»
Подняла шубку соболиную,
Чтоб моя шубка не прошумела,
Чтоб мои пуговки не прозвякнули…
Девица подняла «шубку», высоко вскидывая ноги. Царь заулыбался. Остальные громко заржали. Только Темрюковна с превеликой злобою смотрела на нее.
Онуфревна, едва завидев девицу, стукнула клюкой:
— Тьфу, срамники! — и, что-то бормоча дальше, вышла из палаты.
Дело в том, что эта танцующая девица была вовсе и не девица, а юный Федька Басманов.
Кривляясь, он продолжал выделывать коленца, ублажая царя и всех остальных.
— Молодца, Федора! — сказал царь и, налив вина, протянул кубок Басманову.
Тот, подбежав, осушил его, опустился перед царем на колени.
Иван Васильевич милостиво смотрел на него.
— Уж как я люблю тебя, государь-батюшка, кажется, жить без тебя не могу! — со слезами говорил Федор Басманов. Потерся щекой о ногу царя.
Иван Васильевич провел пальцем по девичьи длинным шелковистым волосам Федора, по его бровям, по пухлым губам.
— Чего ты вздыхаешь, как красная девица? — шепнул ласково царь.
Басманов, как бы стесняясь, заслонил лицо маской — «личиной».
— Ужо ты мне одному спляшешь, — сказал ему на ухо царь. ^.
И тут же Темрюковна, освободив из-под себя ногу, с ненавистью ткнула ею Федьку в грудь.
Тот опрокинулся на пол. Все снова заржали.
— Маруська! — строго прикрикнул на царицу Иван Васильевич и, поглядев в ее бешеные глаза, рассмеялся.
В это время в палаты ворвался Малюта Скуратов. За ним показался Матвей Хомяк с повязанной толовой.
— Государь! — вскричал Малюта. — Измена! Бунт на твою царскую милость!
При слове «измена» царь вздрогнул, глаза его засверкали, и он совершенно переменился.
— Поди, Федор! — приказал он Басманову. — Скажи Терешке, чтоб был наготове, — повернулся к Малюте. — Говори!
Федька Басманов побежал за печку и, через некоторое время выйдя оттуда переодетым, выбежал из палат.
Малюта бухнулся на колени, Хомяк тоже.
— Государь, — продолжал Малюта. — Какой-то боярин напал на наших людей. Смотри, как изувечили!.. — он указал на замаранную кровью повязку Хомяка.
Ропот негодования пронесся среди опричников.
— На кого ты просишь? — спокойным голосом спросил царь. — Назови того боярина.
— На кого прошу и сам не ведаю, надежа-государь, — скривился, чуть не плача, Хомяк. — Не сказал он мне, собака, своего роду-племени. Хотел нас всех перевесить, да видать перепугался. Велел лишь плетьми побить! — Хомяк сделал вид, что приспускает портки.
Рассказ казался невероятным.
— Быть того не может, — усомнился царь. — Чтоб средь бела дня напасть на царевых людей!
Недоверчивый ропот пробежал между опричниками.
— Готов на правде своей крест целовать! — Хомяк поправил на голове своей кровавую повязку.
— И вы дались, как бабы!.. Право, смеху достойно! — царь пронзил опричника орлиным оком. — Если не назовешь того боярина, не сдобровать тебе!
…Приезжие спешились и привязали лошадей к столбам.
Никита Серебряный огляделся по сторонам, ища кому бы доложить о своем прибытии.
Выйдя на крыльцо, Федор Басманов увидел Серебряного и Михеича, окинул их надменным взглядом, подозвал двоих товарищей. Усмехнувшись, что-то шепнул им. Те, заржав, быстро побежали за угол.
Серебряный уже двинулся было к крыльцу, как меж людей, которые толпились около дворца, поднялось волнение. Толпа отхлынула прямо на князя и чуть не сбила его с ног. Даже калеки-нищие, вдруг мгновенно исцелившись, разбежались кто куда.
Князь удивился, но вскоре понял причину общего испуга.
Огромный медведь скоком преследовал народ. В одно мгновение двор опустел, и князь остался один.
Царь наблюдал через окно за тем, что творилось во дворе. Хомяк также взглянул в окно и обомлел, увидев Серебряного.
— Надежа-государь! — вскричал он. — Вон тот боярин, что напал на нас. Вот он!
— Никитка Серебряный?… Мой посольский человек? — царь нахмурился. — А ты часом не рехнулся?
— Голову кладу, государь! Можешь казнить!.
— Что стоит твоя голова! — усмехнулся царь, наблюдая как медведь приближался к Серебряному. — Что ж, видно Бог вас сейчас и рассудит.
Темрюковна, приникнув к окну, алчно смотрела во двор, притопывая ногой от нетерпения.
Серебряный стоял глаз на глаз с медведем. Медведь, прижав уши к затылку, подвигался к нему, загребая лапами.
Князь сделал движение, чтобы выхватить саблю. Но сабли не было!
Глядевший с крыльца Федор Басманов громко засмеялся.
Один удар медведя свалил князя на землю, другой своротил бы ему череп. Но, к удивлению своему, князь не получил второго удара. Он почуял, что его обдала струя теплой крови.
— Вставай, боярин! — сказал кто-то, подавая ему руку.
Князь встал и увидел своего спасителя. Это был опричник, лет семнадцати. В руке он держал окровавленную саблю. У его ног лежал медведь с разрубленной головой.
В палатах Темрюковна от досады и разочарования стукнула кулачком по подоконнику.
Царь, усмехнувшись, посмотрел на Малюту.
— Ловок твой сынок, Григорий Лукьяныч. Всю забаву нам порушил!
Малюта побледнел.
Во дворе Серебряный не успел даже спросить имени избавителя, как тот удалился.
Михеич подбежал к князю, полой кафтана стал обтирать с него медвежью кровь, зашептал на ухо:
— Ну, батюшка, Никита Романыч, набрался же я страху! А ведь все это затеял вон тот, что с крыльца смотрит, — указал он глазами на Федора Басманова.
К Серебряному, нагло ухмыляясь, подошел Хомяк.
— Боярин, царь-батюшка Иван Васильевич, зовет тебя!
Князь Серебряный пошел за ним во дворец. В палатах Федор Басманов подбежал к царю и шепнул ему что-то на ухо.
— Никита! — царь медленно выговаривал каждое слово. — Подойди сюда, становись к ответу. Знаешь ли ты этого человека? — Иоанн указал на Хомяка.
— Знаю, государь.
— Нападал ты на него со товарищи?
— Человек этот со товарищи сам напал на деревню…
— Надежа-государь, — Хомяк прервал князя — не слушай боярина, а прикажи пытать нас обоих накрепко, чтобы правду узнать. Я смерти не боюсь, боюсь кривды!
Серебряный презрительно взглянул на Хомяка.
— Государь, — сказал он. — Я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека.
— Довольно! — загремел Иоанн. — Допрос окончен. Братия, — обратился он к своим любимцам, — говорите, что заслужил себе боярин князь Никита? Говорите, что думает каждый!
— Смерть! — ответил царевич.
— Смерть! — повторили за ним остальные.
— Так пусть же примет он смерть! — сказал Иоанн хладнокровно.
— Человеки, возьмите его!
Серебряный молча поклонился Иоанну. Его тотчас окружили и вывели из палаты.
— Братия! — царь торжественно обратился к опричникам. — Прав ли суд мой?
— Прав, прав, — раздалось отовсюду. — Прав!
