Стефан Дичев - Путь к Софии
— Представляю себе, князь, как будет интересно послушать эту историю его высочеству...
— Да, да...
— Это будет сенсация! Болгарин, учившийся в России, приходит из Софии... Заметьте — из Софии! И — хоп! — попадает в лапы страшного полковника Сердюка!
Князь рассмеялся, его запавшие глаза оживились.
— Как она мила! — воскликнул он.
— Да, — согласился Климент.
А сам подумал: «Они видят всего лишь забавную историю в том, что для меня было самым страшным и самым важным, — в том, что для меня было всем... Но Ксения действительно мила. И гораздо умнее, чем я предполагал!»
— А почему бы вам не зайти в клуб... и самому не рассказать обо всем? Не так ли, Nikolas?
— В самом деле! Тогда сенсация была бы полной... Прошу вас, садитесь, поедемте с нами, — пригласил его Оболенский ласковым, но твердым, не терпящим возражений голосом, и Климент, преодолевая внутреннее сопротивление, поблагодарив его, поднялся в экипаж и сел напротив них.
Они поехали в клуб. А ведь туда его только что звали молодые прапорщики, и он сожалел, что не отправился с ними. Но совсем по-другому будет выглядеть его появление там сейчас в компании князя! Разговаривая сдержанно-взволнованно с Ксенией и князем, он мысленно убеждал себя, что надо держаться спокойно и естественно, так же спокойно и естественно, как держатся они. Он представлял себе взгляды людей на улицах, их голоса: «Кто это с ними! Кто он? Почему не военный?..» Ему было неловко, что придется выдержать любопытное восхищенное внимание толпы, но это и льстило ему. Ксения сказала «его высочество» — неужели это принц Ольденбургский, двоюродный брат императрицы, будет в клубе и он, ничем не блещущий доктор Будинов, будет иметь высокую честь рассказать ему о своих злоключениях? О своих злоключениях... А точнее, словно какой-то шут, позабавит его высочество, догадавшись, почему они его везут с собой, подумал он. Недаром же князь сказал, что его высочество любит такие истории.
«До чего же я стал подозрителен! — упрекнул себя Климент. — И по отношению к кому? И именно ты. Как это может быть?»
Пока они ехали в экипаже и были так близко друг от друга, он думал еще и о Ксении... Сегодня, когда он узнал, что она порвала с Олегом, что она свободна, в нем вдруг вспыхнуло прежнее чувство, а взгляд и улыбка, брошенные ею, когда она выходила из палатки, невольно задели его за живое. Он уже не думал о «гвардейце». Он только сказал себе: мы будем работать вместе; возможно, она будет у меня операционной сестрой...
А сейчас они оказались совсем близко, смотрели друг другу в глаза; даже колени их при каждом толчке экипажа соприкасались. Но у него не было уже того влечения, которое он испытывал днем, и, подняв на нее глаза, Климент тут же невольно переводил взгляд на князя.
Неверный свет боковых фонарей все время менял его лицо, окаймленное уже заметно поседевшей бородой. Какими тусклыми казались его усталые глаза, когда Климент сравнивал их с горящими, полными жизни, черными жадными глазами Ксении… «Скучающий. Пресыщенный. Женат ли он? Наверное. На какой-нибудь аристократке, конечно, — княгине или графине, но воспитанной гувернантками. Это ведь естественно для них. Так же как естественно иметь то одну, то другую любовницу, — думал Климент, хотя об этих вещах он имел представление главным образом по прочитанным в студенческие годы романам. — Бедная, но молодая и красивая, обязательно молодая и красивая... А Ксения, глупенькая... Но до чего же слабы женщины, до чего обожают титулы и высокое положение», — думал, сердясь и в то же время сочувствуя, Климент.
— Ну-с, мы прибыли, — сказал Оболенский, когда экипаж остановился.
Они вышли у ворот с большим навесом, перед которыми стоял часовой. Вдоль темной улицы выстроились экипажи, фаэтоны.
— Но... Мне казалось, вы говорили о клубе?
— Разумеется... А! Вы имеете в виду тот клуб! Ксения, он думал, что мы говорим об офицерском! Нет, дорогой, это английский клуб, английский...
Это название прозвучало настолько неожиданно, что Климент даже растерялся. Разве сейчас не идет война? И разве англичане не стоят за спиной Турции?! Нет, это выше его понимания. А может, это вообще нельзя постичь.
В английском клубе звучала музыка, хлопали пробки, пенилось в бокалах шампанское и вообще было весело. В небольшом зале уютного чорбаджийского дома было человек пятнадцать гвардейских офицеров, несколько иностранцев — в мундирах и в штатском, получивших высочайшее разрешение находиться вблизи фронта, три-четыре молодые и пожилые дамы из высшего петербургского света, добровольно ставшие сестрами милосердия благотворительного общества княгини Шаховской — вместе с Красным Крестом лазареты этого общества неизменно следовали за армией.
Навстречу им выбежал солдат, чтобы принять верхнюю одежду. Климент смутился. Он все еще был в турецком офицерском мундире и боялся, что привлечет к себе взгляды присутствующих. Но он ошибся. Все были поглощены своим занятием. Одни играли в карты, другие увлеченно разговаривали, третьи потягивали из высоких бокалов шампанское или же тихонько подпевали музыкантам. И только какой-то увешанный орденами старичок, который сидел в углу, как показалось Клименту, заинтересовался им — он все время, прищурившись, глядел на него. Но когда Климент подошел к нему ближе, то увидел, что старичок спит.
— А, князь! Ксения! Мы давно вас ждем! Ваше сиятельство, проходите, присаживайтесь рядом с его высочеством! — встретила их веселыми возгласами самая многочисленная компания, расположившая на миндерах.
— Опаздываете, князь! Что с вами произошло? — сказал генерал, которого назвали «ваше высочество». — Садитесь... Дайте место своему начальству, Граббе... Подвиньтесь еще немножко, а Ксения сядет возле меня... Как поживаете, Ксения Михайловна? — взяв руку молодой женщины и задерживая ее, спросил он. — Все раненые, больные... Вы по сей день в своем лазарете? Николай, ведь эдак невозможно, вам необходимо позаботиться!
— А может быть, он уже позаботился, ваше высочество! — неопределенно и кокетливо сказала Ксения.
Мужчины рассмеялись, а две дамы, находившиеся в этой компании, — добровольные сестры милосердия баронесса Тизенгаузен и мадемуазель Кабардо — обменялись насмешливыми взглядами. Это не смутило Ксению. Зная, что смех и улыбка ее красят, она вся засияла и опустилась на миндер возле его высочества, поведя по привычке красивыми плечами и продолжая разговаривать с ним.
Принц Ольденбургский, командир первой бригады первой гвардейской дивизии, в которую входил полк князя Оболенского, был значительно моложе остальных генералов. Это был бритый, с усами а ля Бисмарк белолицый блондин какого-то платинового оттенка, выдававшего его немецкое происхождение. И хотя голубые глаза принца улыбались вполне дружелюбно, Клименту при мысли, что для развлечения именно этого человека он доставлен сюда, казалось, что во взгляде их проскальзывает что-то надменное. Принц говорил громко, чеканя каждый звук.
— Кого я вижу? Гавелог! Бог мой, когда же это вы успели вернуться? — спросил по-французски князь Оболенский скорее удивленно, чем обрадованно, того, кто сидел по другую сторону стола, заставленного бутылками, и разговаривал со смуглой мадемуазель Кабардо.
Князь сел на миндер рядом с Ксенией. Как и она, он сразу же забыл про Климента, который остался стоять в стороне, весь горя от смущения и обиды, дожидаясь, когда они вспомнят о нем.
— Всего лишь два часа назад, князь. И как видите, в клуб успел раньше вас!.. — живо ответил Гавелог.
— Ну конечно же! Ведь не напрасно же вас зовут Одиссеем! Но расскажите, расскажите петербургские новости. Как государь император? Видели ли вы Долгорукого? А Алексея Александровича? Поправился ли он? А как граф Тотлебен? Надеюсь, вы были на обеде у великого князя и имели возможность встретиться со всеми? — засыпал его вопросами Оболенский.
Казалось, в нем не столько говорило любопытство и нетерпение, сколько просто приятно было называть имена своих знакомых. Англичанин только кивал: да, да, все было именно так, и в главной квартире он видел всех...
Мистер Гавелог был удивительно красив. Чем-то он походил на Байрона (хотя остряк Граббе окрестил его Одиссеем) и даже подражал ему своей прической и артистической манерой одеваться. Он давно уже находился при штабе Западного отряда, и, так как был в приятельских отношениях с принцем Ольденбургским, ему разрешалось даже объезжать позиции, что приказом Гурко было категорически запрещено иностранным корреспондентам. Гавелог представлял тут «Таймс». Он писал также книгу о войне и потому время от времени обращался за советами и разъяснениями то к одному, то к другому генералу. Но он никогда не бывал докучлив. Природное остроумие делало его желанным собеседником. Его дружба с двоюродным братом члена императорской фамилии льстила офицерам, с которыми он общался. Доходило даже до того, что Гавелог порой заявлял шутя: «Прошу вас, господа, не говорите этого в моем присутствии! Ведь я же англичанин и, значит, симпатизирую султану. А может быть, я даже его агент!..» Обычно эта шутка в английском клубе вызывала взрыв смеха. Потому что действительно смешно было предположить, что такой изысканный, щедро одаренный во всех отношениях джентльмен мог бы служить этим ретроградам и невеждам туркам.
