Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Гнев отца распространился на весь дом и его обитателей!.. Лишь Амина хранила молчание в это время, как и после того, будто ничего не понимая. Фахми тоже притворялся, что ничего об этом деле не знает — он сделал вид, что охвачен глубоким сном, когда брат, задыхаясь после такой проигранной им битвы вернулся в комнату. Впоследствии он ничем не выдал свою осведомлённость. Ему было неприятно, чтобы брату стало известно, что он всё знает о его унижении, ибо уважал Ясина за то, то тот был его старшим братом. Это уважение не закрывало его глаза на обнаруженное им безрассудство брата, даже несмотря на то, что сам Фахми был куда культурнее и умнее Ясина. Ясину, казалось, не было дела до того, нужно ли заставлять своих братьев уважать себя, и он шутил и играл с ними. Но Фахми продолжал уважать его. Возможно, его стремление пощадить брата относилось к его развитой не по годам воспитанности и серьёзности.
А вот от Хадиджи не укрылось на следующий день после того происшествия, что Ясин не спустился позавтракать в присутствии отца, и она с удивлением спросила, что помешало ему. Отец ответил, что он ещё не переварил свадебный ужин, и тогда девушка, с присущим ей от природы недоверием почувствовала в словах отца какой-то подвох и догадалась, что причина отсутствия за столом брата — отнюдь не несварение желудка. Она спросила у матери, но та не смогла найти убедительного ответа. Затем Камаль пришёл в столовую и тоже задал вопрос, но не из любопытства или сожаления, а скорее в надежде отыскать в ответе что-нибудь такое, что бы обрадовало его — например, что за столом у него какое-то время не будет такого опасного соперника, как Ясин.
Всё это так бы и кануло в лету, если бы Ясин не покинул дом тем же вечером, не поучаствовав даже в традиционном семейном распитии кофе. И хотя он извинился перед Фахми и матерью, сказав, что его связывает одно обязательство, Хадиджа откровенно заметила:
— Что-то в этом кроется, я же не дурочка какая-нибудь… Даю руку на отсечение, что Ясин изменился.
Мать, услышав её слова, с волнением сообщила им о том, что отец гневается на Ясина по некой неизвестной ей причине… Так прошёл час, а они всё строили догадки. Амина и Фахми соучаствовали, скрывая истину.
Ясин продолжал избегать отца за столом, пока его не позвали как-то утром зайти к нему до завтрака. Приглашение это не было для него неожиданным, хотя всё равно взволновало — он уже давно ожидал этого день за днём, чтобы убедиться в том, что отец не удовлетворится только тем, что тогда так грубо тащил его за собой в дом, так что он, Ясин, чуть не упал лицом в землю. Нет, отец так или иначе вернётся к тому его проступку, и может быть, его ждёт расправа, не подобающая для такого чиновника, как он. Эти мысли занимали его ум, когда он покидал дом. Он и сам не знал — навсегда или ненадолго. Отцу, каким он узнал его в доме у Зубайды, было просто неприлично так строго относиться к допущенной Ясином ошибке. Впрочем, и ввязываться в такое дело человеку с его-то достоинством тоже было неприлично. Самым благородным поступком с его стороны было бы отпустить сына на все четыре стороны. Да вот только куда?… Ему остаётся только начать жить одному, независимо от отца, но это ему не под силу.
Он и так, и этак обдумывал это дело, прикидывал расходы, задаваясь вопросом, сколько же после всего у него останется денег на развлечения: на кофе в кофейне господина Али, на винную лавку грека-Костаки, на Занубу. Пыл его стал утихать, пока совсем не потух, словно свеча в лампе, которую потушил сильный порыв ветра. Чувствуя, что занимается самообманом, он говорил себе: «Вот если бы я покорился шайтану и ушёл из дома, то создал бы скверную традицию, не достойную нашей семьи. Что бы ни говорил или ни делал мой отец, — он мой отец, и вряд ли будет несправедлив по отношению ко мне». Затем прикинувшись, что на него напало желание пошутить, откровенно заявил: «Тебе, Ясин, следует смириться. Как твоя мать, к примеру. Что тебе больше по нраву: достоинство и господство в доме и семье, или бар Костаки и пупок Занубы?»
Так он отказался от мысли уйти из дома и пребывал в ожидании, когда его позовут. И когда его позвали, собрался, и всё-ещё опасаясь, нехотя, вошёл в комнату отца, понурив голову. Шёл он медленно и остановился в отдалении от того места, где сидел отец, не осмеливаясь даже поприветствовать его, и стал ждать. Отец окинул его долгим взглядом, затем будто с удивлением встряхнул головой и сказал:
— Машалла! [42]… И в высоту, и в ширину удался. И усы торчком стоят. Если бы тебя увидел по дороге какой-нибудь прохожий, то с восхищением сказал бы «До чего счастлив этот юноша, и до чего счастлив его отец!» Однако если тот же человек придёт в наш дом и увидит то, что ты творишь тут на самом деле!..
Юноша ещё больше засмущался, однако не посмел проронить и слова. Отец продолжал въедливо, с негодованием рассматривать его, а затем властным тоном сказал так, будто отрезал:
— Я принял решение женить тебя!..
Ясин от удивления ушам своим не поверил. Он ожидал, что отец будет изливать на него потоки гнева и проклятий, но ему и в голову не приходило, что он может услышать столь серьёзное решение, что изменит всю его жизнь, и не выдержав, поднял глаза и посмотрел отцу в лицо. Глаза Ясина встретились с синими пронзительными глазами отца, и сразу же, залившись румянцем, он опустил их с почтительным молчанием. Ахмад сообразил, что сын его застигнут врасплох таким «счастливым» решением вместо грубого обращения, которое тот ожидал. Он разозлился на себя, что не оправдал ожидания сына и проявил мягкость, шедшую вразрез с его известной жесткостью. Ярость его сквозила даже в интонации. Нахмурившись, он вымолвил:
— Время поджимает, и потому я хочу услышать твой ответ…
Ахмад принял уже решение женить сына и непременно желал услышать только один ответ, не приемля ничего другого, кроме того, что хотел он сам — не только подчинения сына его воле, но ещё и положительного отклика. Не успел отец объявить о своём решении, как воображение Ясина тут же нарисовало ему «невесту»: красавицу, которой он будет опорой, покорной ему — едва он сделает ей знак, как она сразу будет у его ног. От таких фантазий сердце его возликовало, и голос чуть было не выдал его. Он ответил:
— Мнение моё — то же, что и у вас, отец…
— Так ты хочешь жениться или нет?… Говори же…
С осторожностью человека, который и рад жениться, да только не готов пока, он ответил:
— Раз вы того желаете, я охотно соглашусь с вашим желанием.
Тон отца утратил гневные нотки. Он сказал:
— Я попрошу для тебя в жёны дочь своего приятеля, господина Мухаммада Иффата, продавца тканей из Аль-Хамзави. Эта находка досталась такому быку, как ты.
Ясин слегка улыбнулся и подлизываясь, сказал:
— Благодаря вам я стану ей ровней.
Отец окинул его острым взглядом, словно пытаясь проникнуть в самую глубь его души и посмотреть, что же скрывается за этой лестью, и ответил:
— Любой, кто услышит от тебя такие слова, не поверит в то, что ты творишь, лицемер… А ну убирайся с глаз моих!..
Ясин зашевелился, но знак, что отец сделал ему рукой, заставил его остановиться. Затем он спросил его, словно тем самым демонстрируя, что между ними уже есть уговор:
— Полагаю, ты накопил достаточно для брачного дара невесте?
Он не дал ответа, охваченный смущением. Отец рассердился и в негодовании спросил снова:
— Ведь ты живёшь на моём обеспечении, несмотря на то, что получаешь зарплату чиновника, словно школьник. Что ты делаешь со своим жалованьем?
Ясин всего лишь смог пошевелить губами, не промолвив ни слова. Отец возмущённо покачал головой и повторил то, что сказал ему полтора года назад, когда рекомендовал по случаю вступления в должность: «Если бы я сейчас потребовал от тебя обеспечивать себя самому, так как ты уже взрослый и ответственный мужчина, я не нарушил бы тем самым обычая, сложившегося между отцами и сыновьями. Однако я не потребую от тебя ни миллима [43], чтобы у тебя была возможность сэкономить на будущее, если потребуется, некоторую сумму, которую тебе будут платить». Он отметил, что такой поступок с его стороны был проявлением доверия к сыну. На самом деле он и не представлял себе, что кто-либо из его сыновей после полученного сурового воспитания позволит себе предаваться неукротимым страстям, требующим немалых расходов. У него в голове не укладывалось, что его «маленький сынок» — циничный пьяница, а вино и женщины, на которые он смотрел как на своего рода забаву в собственной жизни, не затрагивающие его мужского достоинства и не вредившие ему, превращалась в непростительное преступление, если одного из его сыновей угораздило вляпаться. И потому ошибка юности Ясина, свидетелем которой он стал во дворе их дома, убедила, равно как и взбесила его, ибо, по его мнению, Умм Ханафи не могла совратить парня, но раз уж сохранять честность и целомудрие было выше его сил… Он не сомневался в невиновности Ясина, хотя и помнил, как часто приходилось ему наблюдать увлечение того элегантными и дорогими костюмами, рубашками и галстуками. Такое расточительство не могло не насторожить отца, хотя и немного: то ли потому, что он не видел в такой элегантности следов преступления, то ли потому, что в схожести сына с ним самим ничего плохого не было. А раз так, пусть и сыновья будут подражать ему — в груди его зашевелилась нечто вроде любви и снисходительности. Однако каков же был результат той снисходительности? Вот он — то, что он видел сейчас — всё то, что Ясин заработал, ушло на символы роскоши и красивой жизни. Отец запыхтел от ярости и в гневе воскликнул:
