Станислав Федотов - Возвращение Амура
Генерал-губернатор направился к нему:
– Здравствуй, братец!
Плавильщик вздрогнул, открыл глаза, не спеша встал и поклонился:
– И вам здравствовать!..
– Сиди, сиди, отдыхай. – Муравьев вздумал присесть на соседнюю болванку, но предусмотрительно махнул по ней перчаткой и увидел, что садиться не стоит: слишком грязно. Плавильщик усмехнулся и тоже остался стоять. – Ты – каторжный?
– Если б каторжный – было б жить куда светлее. А так – невпрогляд.
– Это почему так? – удивился Муравьев. – Каторга и свобода, как ночь и день, – вещи супротивные.
– Иная свобода – хужей каторги, – вздохнул плавильщик и пояснил: – Приписные мы, крестьяне заводские. У каторжных – срок отбыл и гуляй. Да еще и скостить могут. И дома их родичи ждут не дождутся. А наши – все тута, при заводе, с издетства до креста могильного. И путь-дорога эта ой как коротка!
Из цеха вышел надзиратель с криком:
– Эй, Кузьма, хватит прохлаждаться!
Увидел, с кем плавильщик разговоры ведет, поклонился и так, в поклоне, задом, задом упятился обратно в цех.
– Иттить надобно, – сказал Кузьма, – не то плавка перетомится. Будьте здоровы, ваше благородие!
– Превосходительство, – подсказал Вагранов. – Ты с генерал-губернатором говоришь.
– Надо же! – изумился плавильщик. – А у нас гутарят, что до генерал-губернатора дальче, чем до Бога. Будет о чем перед смертью вспомянуть. Здоровьичка вам, ваше… – запнулся, но закончил: – превосходительство!
– Будь и ты здоров, Кузьма!
Плавильщик поклонился, надел колпак и ушел в свое пекло. Муравьев поднял с земли прутик, стегнул по сапогу и только раскрыл рот, чтобы что-то сказать, как увидел – от ворот заводского двора к ним бежит толстяк в тужурке и фуражке горного инженера. Не добежав нескольких шагов, перешел на быстрый шаг.
– Ваше превосходительство, – запыхавшись, заговорил он, еще не дойдя, – что же так, не предупредив, не выслушав доклада… Здравия желаю! Горный советник фон Штаубе, управляющий заводом…
– Господин Штаубе, – перебил его Муравьев, продолжая постегивать прутиком по сапогу, – доклад ваш я еще послушаю, а пока не соблаговолите ли объяснить, почему на заводах Нерчинского горного округа, в том числе и на вашем, почти нет механизмов и машин. Все делается вручную!
– За других не скажу, ваше превосходительство, а нам казна денег на машины не дает, – управляющий вытер обильный пот на лице и шее большим фуляровым платком. – Потому как завод убыточный, выход серебра весьма мал, а приписных крестьян много и труд их весьма дешев. На моем заводе пятьсот двадцать душ мужеского полу и семьсот с лишком женщин и детей. А в округе тысяч двадцать пять наберется, а то и больше.
– Со стариками?
– Да они до старости и не доживают почти. Мрут, знаете ли…
– И вы никак не пытаетесь облегчить их труд? Разве сложно своими силами проложить с рудного двора до плавильных печей такую ма-аленькую железную дорогу и пустить по ней тележки с рудой и углем? Катить-то легче, чем тащить на своем горбу.
Фон Штаубе поморгал, соображая, и покачал головой:
– Я уже сказал: без денег что сделаешь! И потом: народ смирен, пока в узде и работой занят. Как облегчение дашь – сразу разбалуется. Начнет просить еще и еще, а потом и потребует… И кому будет лучше?
3В Нерчинском Заводе генерал-губернатор остановился в доме для приезжих при управлении старейшего в крае сереброплавильного завода. Свита его уменьшилась на адъютанта Мазаровича. Иван Семенович ускакал в Иркутск с пакетами для срочной отправки государю императору и министру внутренних дел. Николай Николаевич обозревал в докладах состояние свинцово-серебряных заводов и предлагал закрыть те из них, кои приносят казне одни убытки. Кроме того, на основании ревизии Василия Муравьева кяхтинской торговли и собственного заезда в Троицкосавск, высказывал мнение об усилении государственной монополии в торговле, дабы пресечь контрабанду золота и серебря в Китай и поднять собираемость налогов. Он не умолчал о том, что созвал в городскую управу всех купцов, которые на момент его пребывания на границе находились в городе, и наисерьезнейшим образом предупредил их, что будет жестоко карать за контрабанду и уклонение от налогов. Правда, в детали вдаваться не стал, а детали эти выражались в его, генерал-губернаторском, топанье ногами и обещании сгноить на каторге любого, невзирая на прошлые заслуги. Виданное ли дело – в уездном городишке двадцать миллионщиков, пятьдесят восемь торговых домов с общим капиталом, в десять раз большим, чем основной капитал Государственного банка! Это что, нажито честным трудом?! Ему, генерал-губернатору, не хватает денег, чтобы платить людям, привлеченным для разгребания судейских завалов, он вынужден им приплачивать из своего жалованья, а купцы жируют – как же тут не рассвирепеть!
Купцы, разумеется, на такое к ним отношение обиделись, но виду не подали. Только выступил вперед самый богатый из них, хозяин первого общественного банка Яков Немчинов, и Муравьев невольно смешался и замолчал под его пристально-укоризненным взглядом.
– Правильно вы нас ругаете, ваше превосходительство, – негромким, но весьма внушительным голосом сказал купец, – есть у нас грехи и перед царем, и перед Отечеством – однако у кого их нет? Изживать надо – это верно, чтобы конец жизни достойно встретить. Мы и стараемся, как можем. Все – и Нерпины, и Ременниковы, и Лушниковы, и Сабашниковы, и Коковины, – он обернулся к стоявшим позади купцам, – простите, товарищи, что всех не упомяну, – и снова обратился к генералу: – все, ваше превосходительство, вкладывают деньги в наш город. В каком еще уездном городе вы найдете такое благоустройство, библиотеку на две с половиной тыщи книг, пять училищ, среди которых единственное на всю Россию училище китайского языка? Везде наши, купеческие, денежки работают. Мы знаем, как вы начали войну супротив мздоимцев и казнокрадов и завсегда вас в этом поддержим. Но ждем и от вас поддержки честного купечества во благо России-матушки. А что касаемо нарушений правил меновой торговли и так называемой контрабанды в Китай золотой и серебряной монеты, то я так скажу. Меновая торговля используется обычно при общении с дикарями, там, где не знают, что такое деньги, и истинную цену товару, но китайцы – не дикари и давно пора в торговле с ними перейти на деньги. Это и для уплаты пошлин и налогов куда удобней…
Муравьев внимательно выслушал пространную речь купеческого старейшины и даже был тронут ее патриотическим настроем, но во мнении своем по вопросу контрабанды остался непоколебим и писать в столицу о предложении купцов не стал.
Утро следующего дня выдалось пасмурное. Муравьев проснулся с рассветом, но, выглянув в окно и увидев, что близкие вершины Урюмканского хребта еле-еле проглядывают сквозь сизую хмарь, вдруг заленился и решил поваляться еще, а если удастся, то и соснуть. Однако – не получилось.
Дверь слегка скрипнула, Муравьев приоткрыл глаза, наблюдая, как в сравнительно небольшую щель удивительным образом просунулась крупная голова Вагранова.
– Николай Николаевич, вы спите? – громким шепотом спросила голова.
– Сплю, – отозвался Муравьев, – и вижу сон, как мой любимый порученец внаглую будит меня по какому-то пустяку.
Голова неприлично хихикнула, скрылась, но дверь тут же открылась широко.
– Ваше превосходительство, простите, – вошел в комнату Вагранов, – там сотник казачий прискакал, дело, говорит, срочное. Уж точно, не пустяк.
– Между прочим, Иван, здравствуй. – Муравьев потянулся и резво, как он сам порой говаривал, «петушком», вскочил с постели и по-походному быстро начал одеваться.
– Простите, Николай Николаевич, – смутился Вагранов, уловив в словах генерала скрытый упрек. – Забил голову этот сотник. Здравия желаю!
– И тебе того же, – благодушно откликнулся Муравьев. – Давай зови своего сотника.
– Богданов, – обернувшись, негромко сказал Вагранов, – заходи! – И посторонился, пропуская в комнату громоздкого казака, который, очевидно, стоял в ожидании в коридоре.
Казак был мокрый с ног до головы, на кончиках усов висели маленькие прозрачные капли, бриллиантово блеснувшие в заглянувших в окно лучах солнца.
– Сотник Богданов, ваше превосходительство! – вытянулся – грудь колесом – казак. – Прибыл из Усть-Стрелки!
– Не так громко, – поморщился Муравьев. – Здравствуй, сотник.
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
– Что у тебя за дело такое срочное?
– Первое: в Усть-Стрелку лодки приходили. Китайские, для торговлишки обменной. Ну, обмен – дело обычное, каждой весной бывает, а ноне разговорился я с толмачом ихним, выпили хорошо, он и скажи мне по секрету: жизня, грит, мирная кончается, Китай войско собирает, русские, грит, будут Амур воевать. А я ему: ежли, мол, сами не полезете, никакой войны не будет.
