Станислав Федотов - Возвращение Амура
Русские сибиряки да буряты поначалу взволновались новыми соседями, но со временем пригляделись и начали перенимать все доброе, что принесли с собой старообрядцы. Даже кочевые буряты стали оседать и заниматься землепашеством.
А пришлые заняли долины рек и другие пригодные для пашни земли, обустроились и стали кормить не только себя, но и остальной сибирский люд – служилый, горнозаводской, каторжный, ну и чиновный, разумеется. И не одним хлебом, а и снедью овощной, и мясом – свининой, бараниной да говядиной. Само собой, не бесплатно, а по закупу. И на это отпускались казенные деньги, надо сказать, немалые. А где деньги – там и руки загребущие чиновников… Впрочем, мужики-плотовщики в своих суждениях того касались мало: что толку говорить о ворах в мундирах – на Руси как воровали, так и будут воровать, – лучше о своем, насущном – плотовязном да плотогонном.
За разговорами не заметили, как подошла к штабелю странная пара: дамочка, молодая чернявая, одетая совсем не по-женски – черную куртку и мужские штаны почти в обтяжку, на ногах сапоги, и рыжий ферт во всем клетчатом – тоже куртка, штаны с сапогами; на головах у обоих маленькие картузы с большими козырьками. В руке у ферта небольшая сумка с металлическими застежками.
– Господа мужики, – сказал ферт, прикоснувшись пальцами к козырьку, и все разом замолчали и повернулись к незванцам, – кто из вас есть мистер Евлан?
Мужики повернули головы к здоровяку с косматой черной бородищей и такими же волосами, рвущимися из-под войлочной шапки.
– Ну, кому Евлан, а кому – мастер Евлампий Тимофеевич Казаков, – ответил здоровяк. – Чо надоть?
Клетчатый ферт замешкался, наверно, не поняв вопроса, и дамочка пришла на выручку.
– Нам, как вы сказали, надоть хороший плот, – довольно чисто, хоть и явно не по-русски, заявила она с милой улыбкой. – Нам сказали, что вы, мистер Казакофф, можете быстро его изготовить.
У Евлана глаза высверкнули на дамочку так шельмовски, что Ваньша, углядев, обеспокоенно дернул отца за рукав. Но тот отмахнулся, как от комара:
– Быстро, барынька, только блох ловят. Плот ладить – не девку гладить, надо знать, как вязать. Барахляво свяжешь – быстер, али боец, закружит – и булькнуть не успеете. Вы дайте наводку, какой плот требуется, а мы поглядим-покумекаем.
– На водку? – оживился клетчатый ферт, услышав знакомые слова. Он поставил сумку на бревно и извлек из нее штоф водки. – Это хорошая водка. – Беспомощно посмотрел на дамочку. – How say in Russian «to fix on a deal»?[48]
– Это по-каковски балаболишь? – недобро прищурился Евлан.
– Мистер Остин предлагает обмыть сделку, – пояснила спутница клетчатого. – По-английски.
– А сделки пока ишшо не было. Вы нарисуйте, каков плот должон быть: длина, ширина, с балаганом или без, докуль плыть собираетесь, плотогон нужон али нет, а там уж решим, за сколь дней сладим и все сготовим.
Остин снова залез в саквояж, вытащил бумаги:
– Вот draugt…
– Чертеж плота, – пояснила дамочка.
– Да, чертьож. Плыть до конца Амур… нужен шкипер…
– До конца Амура?! – ахнули мужики, а Ваньша дернул отца за рукав и горячо зашептал:
– Батя, это ж наша удача, давай пойдем плотогонами. И Амур познаем, и деньгу хорошую возьмем…
– А возвертаться как? Пешкодралом?
– Да придумаем! Спускались же мужики! Тот же дружок твой, Васильев…
– Ладно, обмозгуем, потом решим. Зараз о плоте в заботе.
Евлан взял бумаги, повертел, подумал, мужики глаз с него не спускали. И про орешки забыли.
– Ну ты чё, Евлан, говори, – не выдержал Архип.
Евлан оглянулся на реку, посмотрел на небо, пошевелил губами. И, наконец, выдал решение:
– На Амуре, сказывают, кривунов да бойцов видимо-невидимо. Много поболе, нежели на Шилке. И мели есть, и перекаты. А Хинганские Ворота – не приведи Господь! – Евлан перекрестился. – А потому плот вязать надо по-особому. Ну да дён за семь с гаком сплотим.
Дамочка перевела мистеру Остину. Тот поморщился:
– Семь – это много…
– Ну, можа, за шесть. – Евлан посмотрел на мужиков, а те глазами уже разливали штоф по стаканам. – Ну чо, товаришши, берем заказ?
– Берем, берем!.. Хватит барничать!.. – загомонили мужики. – Токо ты, Евлан, плату вытребуй наперед…
– Знамо дело. Слышь-ко, плату берем вперед!
– Сколько? – деловито спросила дамочка.
Евлан пробежался глазами по головам артельных:
– Семьсот рублев за сплотку.
– Что так много?
– А бревна, а доски, а канаты смоляные… И за скородейство, само собой.
– All right[49]! Половину – вперед, другую половину – после работы, – неожиданно твердо и вполне по-русски заявил Остин.
– Ишь ты, ферт аглицкий, а на хромой козе не объедешь, – удивился Евлан.
– Не объедешь, – подтвердил Остин.
– Лады! Но по сплаву – договор особый. Одного плотовщика мало. Работа чижолая и вертаться с низовья одному несподручно.
– Беритесь вдвоем, – сказала дамочка. – Я слышала ваш разговор.
– Дорогонько сплав обойдется…
– Ничего, заплатим.
– А вы, господа хорошие, откудова будете? – вдруг заинтересовался Ваньша.
– Издалека. Есть такая страна за морем – Англия. Мы с мужем путешествуем и клады подземные изучаем – где руда железная, где уголь каменный, где медь, где золото. Это называется геология. Мы – геологи.
– Амур, значит, изучить желаете? А с Амура куда направитесь? – продолжал допытываться парень.
– А там – море Охотское, а в море китобои плавают. Кто-нибудь нас возьмет…
Жена ферта явно начала раздражаться. И Евлан возбудился настырностью парня:
– Ну чё ты, Ваньша, к человекам пристал? Сынок это мой, плотовщик славный, – пояснил он заказчикам и – снова сыну: – Штоф дожидатся, а ты балаболишь, балаболишь…
2Плавильный цех Газимурского горного свинцово-серебряного завода встретил генерал-губернатора с адъютантами, как и другие до него – Александровский, Зерентуйский – смрадом и огнем преисподней. Мужчины, женщины и мальчики-подростки таскали с рудного двора к печам куски руды и угля в заплечных корзинах. Из жерл печей пыхало нестерпимым жаром. Всего их было четыре – и перед каждой по два человека в войлочных колпаках и передниках, закрывавших тело от шеи до щиколоток; они орудовали в печах длинными железными пиками, шевеля и разбивая раскаленные до оранжевости, дразнящие языками пламени куски угля. В дальнем углу цеха равномерно пыхтела паровая воздуходувная машина.
Стоя в дверях, Муравьев и Вагранов наблюдали за адской работой. Даже тут, на границе дымного жара и уличного воздуха, дышать было весьма затруднительно – поэтому лица прикрывали платками. Вася и Мазарович, недолго посмотрев, закашлялись и отошли в сторонку, к рядку кустов под забором, зелень которых была уже изрядно покрыта копотью. Пару минут спустя к ним присоединились Николай Николаевич с Иваном.
– Ужас какой-то! – страдальчески морщась, сказал Вася. – Тут за день чахотку можно заработать!
– Особенно женщинам и детям, – хмуро добавил Мазарович. Его сестра недавно родила, и Иван Семенович в свои двадцать пять лет обожал возиться с племянником. Сам мечтал иметь много детей и очень болезненно воспринимал всякое зло по отношению к детям.
Муравьев молчал, сосредоточенно думал. Вагранов пошарил в ветках, пытаясь найти чистый листочек, не нашел, махнул рукой.
Из цеха вышел плавильщик – дохнуть свежим воздухом. Что лицо, что войлочный колпак и передник – все одного черно-коричневого цвета. Присел на железную болванку под кустиком, снял колпак, открыв пшеничные кудри, вытер потное лицо – сразу стало видно: человек он не старый, а очень даже может быть, что молодой. Запрокинул голову, полюбовался синим небом и зелеными сопками и прикрыл глаза, подставившись ясному летнему солнышку.
Генерал-губернатор направился к нему:
– Здравствуй, братец!
Плавильщик вздрогнул, открыл глаза, не спеша встал и поклонился:
– И вам здравствовать!..
– Сиди, сиди, отдыхай. – Муравьев вздумал присесть на соседнюю болванку, но предусмотрительно махнул по ней перчаткой и увидел, что садиться не стоит: слишком грязно. Плавильщик усмехнулся и тоже остался стоять. – Ты – каторжный?
– Если б каторжный – было б жить куда светлее. А так – невпрогляд.
– Это почему так? – удивился Муравьев. – Каторга и свобода, как ночь и день, – вещи супротивные.
– Иная свобода – хужей каторги, – вздохнул плавильщик и пояснил: – Приписные мы, крестьяне заводские. У каторжных – срок отбыл и гуляй. Да еще и скостить могут. И дома их родичи ждут не дождутся. А наши – все тута, при заводе, с издетства до креста могильного. И путь-дорога эта ой как коротка!
