Виктор Вальд - Палач
Очень скоро барон (или все же лучше граф?) не сможет обходиться без нее. И тогда он падет ей в ноги.
А Венцель Марцел? О, он будет рад. Какой добрый отец не желает счастья своей дочери? Да и самому себе.
– Отец! Смотри, отец!
Бюргермейстер едва не поперхнулся вином, услышав громкий возглас дочери. Он тут же поспешил на ее голос и увидел Эльву и молодого рыцаря, спускающихся по лестнице под руку.
– Отец, наш гость уже твердо стоит на ногах. Он почти здоров, – со счастливой улыбкой сообщила девушка.
– И это только благодаря вам, – тоже улыбаясь, сказал фон Бирк, который не отрывал глаз от своей спасительницы. Хотя благодарность относилась и к самому бюргермейстеру.
– Хвала Господу, дети мои… – Лицо Венцеля Марцела светилось от счастья. Особенно ему были приятны собственные слова «дети мои».
– А почему непрерывно звонит колокол? – спросил молодой рыцарь.
– Так ведь чума… – бюргермейстер развел руками.
– Да, проклятая чума. Наверное, мне придется надолго задержаться у вас.
– Если угодно Господу, то и на всю жизнь. – Венцель Марцел засмеялся и подмигнул дочери.
Эльва смутилась и прикрыла лицо ладонью.
Гюстев взял ее руку в свою и с нежностью поцеловал.
– А теперь можно выпить и вина! – воскликнул счастливый отец.
Глава 15
Гудо потрогал свой синий плащ. Ткань была еще влажной, хотя за ночь должна была высохнуть. Палач присмотрелся и еще раз убедился, что пятна крови за две стирки почти полностью исчезли. Этой ночью он почти час полоскал и мял его руками. И хотя плащ несколько утратил свой цвет, теперь он был чист и от крови, и от чумы.
Адела и дочь только что закончили обед и запили еду кувшином молока. Теперь уже женщина могла вставать и помогать Гудо готовить пищу. Она даже несколько раз посмотрела ему в лицо, и палачу показалось, что гнев и страх в ее глазах исчезли. Или, во всяком случае, где-то глубоко спрятались.
Она даже попыталась усмехнуться, когда Гудо сказал, что рад тому, что платья как нельзя лучше подошли и Аделе, и Грете. Правда, туфельки оказались немного велики. Но это не страшно. Будут еще и другие, к зиме. Когда же у дочери вырастет ножка, можно будет подобрать сапожки.
Гудо сел за стол и взял в руки иглу и тонкую шерстяную нить. Он облизал конец нити и, выставив ушко иглы на просвет, попытался протянуть через нее нить. Конечно же, с первого раза ничего не получилось. Палач посмотрел на свои грубые руки и криво улыбнулся.
Адела, повозившись у очага, села рядом с дочерью на кровать и, подперев голову руками, уставилась на хозяина дома.
– Мы уже здоровы?
Гудо вздрогнул, и нить опять прошла мимо ушка. Она говорила с ним. Говорила!
Палач отложил швейные принадлежности и попытался по-доброму улыбнуться.
– Уже прошло десять дней, как вы в этом доме. Если за это время вы не умерли, значит, здоровы.
Она не продолжила беседу. И Гудо не знал, что сказать. Поэтому, выждав некоторое время, он опять взялся за иглу.
– Как мне называть тебя? – опять спросила Адела.
– Гудо. Мое имя Гудо, – с волнением произнес палач и почувствовал, как в его руках появилась дрожь.
– Я помню тебя, – в голосе женщины опять зазвучала печаль.
Гудо вздохнул.
– Ты помнила другого человека. Того уже нет. Освободи свою душу и сердце.
– Ты спас нас. А что с теми, кто жил с нами?
– Они все мертвы. Чума никого не щадит.
– Значит, мы с Гретой остались одни. – По щекам женщины потекли слезы.
– Нет, нет! – горячо воскликнул палач и тут же осекся. – Главное, что вы живы.
– Я просила Бога и добрых ангелов, чтобы они убили тебя…
– Таких просьб было много. Но Господь продлил мою жизнь, чтобы я спас ваши.
– Нам нечем тебя отблагодарить, – вздохнув, сказала Адела.
– Лучшей благодарности, чем та, что вы рядом, мне и не нужно…
Гудо почувствовал, как его грудь стала наполняться волнением. Он поднялся и, прихватив нож и тонкую дощечку, вышел из дома.
Палач быстро взобрался на холм и долго сидел, опустив голову. Тысячи мыслей и сотни разрозненных воспоминаний едва умещались в его огромной голове. Безумные глаза голодного отца, пьяный хохот наемников, скрежет оружия на поле битвы, рыдающая девчонка под ним, холодный голос Гальчини, люди, казненные и подвергнутые пыткам, бюргермейстер, Эльва, Патрик, лесопильня, изнуренные флагелланты – все это перемешалось, заставив сердце бешено биться, а мысли лихорадочно метаться.
– Все! Стоп! – громко воскликнул Гудо, проваливаясь в темную пропасть подсознания.
Когда палач почувствовал, что разум, сердце и душа освободились от печальных гостей, он был немало удивлен. Ему казалось, что он долгое время лежал в беспамятстве. Но это было не так. А может, и так. Все, что терзало его изнутри, на некоторое время покинуло тело, хотя само тело жило. Мало того, теперь он держал в руке выструганный меч, а на его коленках было много стружки и щепок.
Удивленный и даже обеспокоенный случившимся, Гудо поднялся и осмотрелся. День близился к концу. В лагере Альберта, как всегда, дымили костры. Гулявшие за стенами города горожане спешили к закрывающимся воротам. Птицы возвращались в гнезда, а где-то в глубине леса трубил олень.
Гудо словно с похмелья поплелся домой. В голове звенело от пустоты. Даже войдя в дом, он не сразу понял, что к чему. Он даже не понял, зачем протянул дочери игрушечный меч и почему его девочки рассмеялись при этом.
Он стал приходить в себя только после того, как подошел к столу и взял в руки свой синий плащ, умело сшитый женщиной.
* * *Гудо насадил маленькое колесико на ось и еще раз оценил свою работу. Вышла очень удачная игрушечная повозка. Он повертел ее в руках и протянул стоящей у стола Грете. Девочка улыбнулась и прыгнула к матери на кровать. Теперь они уже вместе любовались мастерски сделанной игрушкой. Здесь же, на кровати, лежали вырезанные из дерева ослик, не виденный никогда Гретой слоник и свирель, которую девочка тоже видела впервые.
– Сегодня я принесу еще яблок. Грета, ты любишь яблоки?
– Люблю, – звонко ответила девочка и положила голову на плечо матери.
– Гудо, а ты мог бы принести моток шерсти и сделать спицы? Я бы связала шапочку для Греты и чулки для нас.
Адела приподняла голову и с надеждой посмотрела на мужчину.
«Для нас…» – подумал Гудо и прикусил нижнюю губу.
– Принесу, обязательно принесу.
– Гудо, а мы могли бы и этой ночью сходить на озеро?
– Это не озеро. Это запруда. Ее выкопали в начале лета.
– Грета бы побегала там и побросала камешки в воду.
– Если все будет спокойно, мы пойдем вместе.
Девочка заулыбалась и поцеловала мать.
– Я хотела сварить мясную похлебку, но проклятая крыса стащила кость. Прости, я не доглядела. – Адела виновато улыбнулась.
– Я накажу эту старую воровку. Мы из нее сварим похлебку.
Грета скривилась и вопросительно посмотрела на мать.
– Гудо шутит, – сказала Адела и нежно погладила дочь по голове.
Палач улыбнулся и согласно кивнул. Он посмотрел на свои полки и решил проверить, что у него еще есть в запасе. Но едва он подошел к ним, как из-за двери послышался голос:
– Эй! Выходи! Тебя требует бюргермейстер.
Гудо почувствовал, как кровь прилила к вискам. Он с тревогой посмотрел на Аделу и медленно поднялся. Ему совсем не хотелось оставлять одних своих милых девочек.
– Я… Я вернусь. Скоро вернусь. У нас будет другая жизнь. Верь мне.
Гудо набросил на себя плащ и, печально опустив голову, вышел.
В десяти шагах от дома стоял стражник и неизвестно чему улыбался. Палач положил руку на меч и с ненавистью посмотрел на пришедшего.
«Может, просто выбить ему зубы? – с тоской подумал Гудо. – Но в чем его вина?»
– Пошли, – коротко бросил господин в синих одеждах и заметил, как стражник таращится, пытаясь что-то разглядеть за его плечом.
Гудо оглянулся и совсем пал духом. На ступенях его дома, положив руки на плечи дочери, стояла Адела. Палач тихо застонал и легонько толкнул в плечо стражника.
– Пошли. И помни: ты ничего не видел.
Стражник пожал плечами и пошел за широко шагающим Гудо.
– А мы не в город, – сообщил он, заметив, что палач свернул к воротам. – Бюргермейстер ждет тебя в лагере Альберта. Точнее, в лесу, за лагерем.
– И что он там делает?
– Грустит над мертвой девчушкой, – почесав бороду, ответил стражник.
Палач тяжело посмотрел на сопровождающего и с грустью промолвил:
– Господь, кажется, от нас отворачивается.
Лагерь Альберта почти опустел. Мужчины, женщины и их дети собрались в пятидесяти шагах от крайней повозки лагеря, возле густых зарослей волчьей ягоды. Гудо с трудом протиснулся сквозь толпу и подошел к бюргермейстеру. Тот стоял, склонив голову, и слушал взволнованного Альберта.
– Чем же дитя провинилось? За что Господь так жестоко ее наказал? Какой человек… Нет. Только зверь способен на такое.
