Томас Фланаган - Год французов
— Довольно, — прервал его Трейси. — Я не собираюсь ни спорить с вами, ни слушать, как вы оправдываете убийц-крестьян. Если вы желаете провести час за беседой с Элен, проследуйте к ней, она за вышиваньем. Я попросил ее побыть у себя, пока мы говорим. А я с вами на том прощаюсь. — Трейси встал, замялся, потом вдруг протянул руку Джону. — Дорогой мой, слов нет, чтоб высказать, до чего мне горько.
— Я не верю, что дружба моя с вашей семьей прервется таким вот образом, — сказал Джон. Трейси лишь пожал плечами.
Мур постучал в дверь Элен. К его изумлению, приняла она его совсем иначе: распахнув дверь, бросилась к нему на шею, худенькая, как отец, и высокая, почти вровень с Джоном, и, прижавшись щекой к его щеке, безутешно зарыдала. Он, смешавшись, стоял и гладил ее по длинным темным волосам и что-то бормотал в утешение. Но вот она немного успокоилась и пригласила в маленькую, залитую солнцем комнату.
С минуту она стояла спиной к нему, опустив голову, точно разглядывала шелковые и ситцевые лоскутки на столе, потом взяла один и поднесла к глазам. Худые плечи ее дрогнули. Вот она повернулась к нему: лицо заплаканное, глаза распухли.
— Могла ль я думать, что все так обернется?
— Как — так?
— Ты говорил, что из Франции один за другим станут приходить корабли, целая армада, что восстанет весь остров. А на деле — три жалких суденышка да сотня солдат.
— Придет и второй флот, — ответил Мур, — а возможно, и третий.
— Поздно.
— Ничуть не поздно. Таких меланхоликов, как вы с отцом, на всем свете не сыскать.
— Верно, не сыскать, если под меланхолией ты разумеешь трезвость мысли. Так вот, отец говорит, что нам с тобой больше не нужно встречаться.
— И ты согласна?
— А что остается девушке моих лет, позволь спросить? Выбор у меня невелик. Если ты уйдешь с повстанцами, ко мне не вернешься. Тебя либо заколют на обочине дороги, либо вздернут на распутье. И брат твой никакими силами не сможет вызволить тебя из беды.
— Я у брата совета не просил и в помощи его не нуждаюсь.
— Неужто ты и впрямь хочешь, чтобы тебя убили?
— Брату моему столько же дела до Ирландии, сколько до конных скачек.
— И мне тоже. Как и до Англии, или Франции, или Америки. Но ты «дело» понимаешь иначе. Для вас, мужчин, это значит — куда-то ехать, что-то создавать, претворять идеи в жизнь. Ирландия — это не чистая идея, а конкретная страна, конкретные люди, они проливают кровь, они болтаются на виселице. Ирландия — вот она, рядом, за окном.
— Что верно, то верно.
— Ах, Джон, — с чувством воскликнула она, — мне не объясниться, и тебе меня не понять. Ты мне дороже Ирландии, меня самой, отца, этих работяг в поле, дороже любого человека в моей жизни. Ты говоришь, что хочешь освободить Ирландию, а я не понимаю, что это значит. Клянусь богом, не понимаю. Хотя ты всего на несколько лет старше. Скажи, что хочешь освободить свинью, застрявшую в заборе, — пойму, потому как знаю, что такое свинья и что такое забор.
— Ты почти слово в слово повторяешь моего брата. Словно тех же книг начиталась.
— Насчет этого можешь быть спокоен. У меня дел и без книг хватает.
— Элен, дорогая, сейчас уже не время меня переубеждать. Восстание в разгаре. Уже столько боев позади!
— Боев! Пепелищ, которые устроили темные мужланы, им только бы кулаки почесать.
— Называй их как хочешь. Ты знаешь, что меня назначили президентом Республики Коннахт?
— Знаю. — Она смерила его насмешливым взглядом, но в открытую не засмеялась. — Наслышана. Не слишком ли молод для такой чести?
— Честь эта выпала мне лишь как брату хозяина Мур-холла. У французов, что б они ни говорили, очень странные понятия о равенстве.
— Не будь ты братом Джорджа Мура, тебе бы жилось много счастливее.
— Что ты хочешь сказать?
Она в замешательстве стала теребить цветные лоскутки на столе.
— Ты его слов никогда не забываешь. Только поступаешь всегда ему назло.
— Ну и ну! Под настроение и ты глупостей способна наговорить! Да мы с братом души друг в друге не чаем. Просто у нас разные политические убеждения.
— Ах, политические убеждения! Да что мне до них! Джордж очень холодный, рассудочный человек. Порой это меня в нем бесит. Неужели ты не замечал?
— Я приехал поговорить о нас с тобой, а не о Джордже.
— А о нас с тобой, Джон, говорить нечего. Решать отцу. Джон, неужели ты не понимаешь, что участвуешь в мятеже? Что тебя могут повесить? До разговоров ли сейчас? Ведь я люблю тебя. Как же мне быть? Как быть тебе?
Она отвернулась от него, подошла к окну. За окном — блекло-зеленое поле, серые каменные ограды. Она неслышно плакала, лишь подрагивали плечи.
— Я ничего поделать не могу. Вспять не повернешь. Значит, пойду дальше по этому пути.
Элен не ответила. Джон подошел, молча обнял ее. Наконец она заговорила.
— Я бы пошла за тобой хоть на край света, говорю от чистого сердца. Но не могу. Уходят за любимым только в песнях, я же останусь дома. И вместе нам не бывать.
— Мы непременно будем вместе. Вот увидишь.
Взгляд его блуждал по полям и оградам за окном, а виделся ему он сам, отчетливо, как в большом зеркале: открытое, прямодушное лицо, еще не изборожденное житейскими морщинами, безмерно уверенное, на лбу — прядь льняных, светлее девичьих, волос; лицо юноши. Ему б ухаживать за девушками, учиться в университете, скакать верхом во весь опор, перемахивая через заборы и канавы. А сейчас он в чьей-то чужой, бессмысленной, но постоянно навязываемой ему роли: так чувствовал себя он и с Джорджем, и с Герахти, и со старым Трейси. Ему вдруг бросились в глаза пестрые лоскутки на столе, и больно кольнуло самолюбие: впору шить шутовской наряд.
ИЗ СОЧИНЕНИЯ «СЛУЖБА В МОЛОДОСТИ. С КОРНУОЛЛИСОМ ПО ИРЛАНДИИ» ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА СЭРА ГАРОЛЬДА УИНДЭМА
Второго сентября в Туам к Корнуоллису подошли два английских полка: полк Ее Величества королевы и двадцать девятый, прибывшие форсированным маршем из Уэксфорда. Приняв команду и над этими полками, Корнуоллис немедля двинулся на север, штаб его расположился в Холлимаунте вблизи Баллинброуба и милях в тринадцати от столицы повстанцев — Каслбара. Шотландский офицер, полковник Крофорд, пользовавшийся вполне оправданным доверием Корнуоллиса, вышел со своими драгунами вперед на разведку и обнаружил, что мятежники снимают посты на подступах к городу. На обратном пути драгуны подверглись нападению бандитов. Случилось это близ усадьбы Джорджа Мура, брат которого — один из зачинщиков мятежа. Длинными острыми пиками смутьяны кололи всадников и лошадей, обрезали сбрую. Двух драгун они закололи насмерть, но вскоре англичане взяли верх.
Полковник Крофорд повесил на месте нескольких злодеев, а четверых захватил в Холлимаунт, их вели впереди солдат, и те не очень-то церемонились с пленниками. Впервые увидели мы наших врагов-ирландцев, и впечатление они произвели удручающее. Люди самого низкого пошиба, в грубой одежде, с грубыми лицами, смотрят исподлобья, во взгляде и страх, и ненависть. Один из наших офицеров, тоже ирландец, попытался допросить их, но почти без толку. Родом они из глухих мест на западе, из Мейо, темные и невежественные, словно дикари с Таити, о которых писал капитан Кук, с той лишь разницей, что дикарям ирландским недостает врожденной изящности дикарей полинезийских. Мятежники велели им сидеть в засаде и нападать на одиноких всадников, но, конечно, и предположить не могли, что те нападут на крупное кавалерийское подразделение. Однако злодеи-дикари, верные данному им жестокому приказу, напали на драгун. А всего вероятнее, ими двигали лишь темные инстинкты варваров, иначе храбрость их нашла бы более достойное применение.
Крофорд — сухопарый, горячий нравом шотландец, впоследствии (в 1804–1814 годы) прославившийся в войнах с Испанией в армии великого Веллингтона[27] командовал своими драгунами толково и находчиво, хотя, по правде говоря, и с грубой прямолинейностью. В описываемые мною времена он был еще сравнительно молод, но, к моей зависти, держался непринужденно и уверенно, умел остро и обидно пошутить, бывал порой нетерпелив и тем отличался от осторожных и осмотрительных старших по возрасту офицеров. Среди крестьянства ему суждено было прослыть безмерно жестоким, едва ли не таким же, как генерал Лейк и Деннис Браун. Не стану оспаривать этого мнения, ибо сам являлся свидетелем такого, что память моя предпочла бы сокрыть. Думаю, однако, он не выходил за рамки суровых законов военного времени, и с уверенностью могу сказать, что снисходительность не самое лучшее лекарство от восстаний.
В тот вечер от лица всех офицеров-ирландцев лорд Роден подал официальный протест лорду Корнуоллису в связи с тем, что им отводились второстепенные роли. Корнуоллис поставил его на место и, хотя говорил он любезно и учтиво, дал понять, что сомневается, хватит ли благонадежности у ирландских солдат и опыта у их офицеров. Я же получил урок, который усвоил на всю свою солдатскую жизнь: колониальные войска пригодны лишь в том случае, когда их подпирает мощный кулак Британской регулярной армии. В справедливости этого положения я убеждался не раз и не два, и, хотя, возможно, во мне и сильна предубежденность военного, думается, именно на этом и зиждется сила нашей империи.
