Томас Фланаган - Год французов
— Переливчатое, золотое, такое вино хмельное…
— Загубил ты свою жизнь, — вздохнула Кейт, — собственными руками загубил.
— Нечего губить-то.
— Была у тебя школа, хорошая женщина в деревне, стихи. А теперь всему конец.
— Эх, Кейт, будто я и сам не понимаю. И чего ради слоняюсь по жизни, точно барин по ярмарке?
— Сам спросил, сам и отвечай.
Он оперся на локоть, другую руку протянул к Кейт. Она лишь несогласно покачала головой.
— Хватит. Скоро светает. Черт меня попутал сегодня ночью. Мне бы мужа рядом в постель, а не тебя, Оуэн Мак-Карти. Но не моя вина, что он надел красный мундир и расплачивается теперь — сидит за решеткой у этих дикарей-французов. Он в первую голову должен обо мне заботиться, скотина себялюбивая.
— А знаешь, может, и впрямь тот стих написала женщина, а вовсе не Костелло.
— А не все ли равно? — перебила она. — Ты распутничаешь, лишаешь девушек чести, а замужних женщин доброго имени, думаешь, все-то тебе сливки снимать, ан нет, ничего не достанется. Ни дома, который ты смог бы назвать своим, ни любви — и года не пройдет, как ничьи ласки тебе уже не понадобятся. С месяц назад я слышала, как за окном в поле кто-то горланил одну из твоих песен. Песни-то, может, и запомнятся, а вот их сочинитель — вряд ли.
— А что может быть лучше — мои песни станут народными.
Она резко встала, взглянула ему в глаза, уперев руки в бока.
— Ты, Оуэн, хоть и ростом вышел да и лет немало прожил в своей пакостной жизни, все как дитё малое. Прости меня, господи, за то, что спала с дитём. — Она подошла к постели, села рядом. — Были ли у тебя когда большие желания?
— Я хотел тебя. — И он погладил ее по волосам.
— Вернее сказать, какую-нибудь женщину. Ну, большим желанием это не назовешь. — Сама она, однако, не отстранилась от него.
— Я родился неимущим, неимущим и живу. Ничего, видать, не поделаешь.
— Ужасная, должно быть, жизнь.
— Ко всему со временем привыкаешь. — Он легонько потрепал ее по щеке.
— Впрочем, жить без забот и хлопот прекрасно!
— Конечно, прекрасно! — согласился он и склонил ее голову себе на плечо.
В маленьком зеркале позади отражалось лишь неровное пламя свечи.
БАЛЛИКАСЛ, СЕНТЯБРЯ 2-го
Второго сентября Корнуоллис двинулся из Туама на север, к Холлимаунту. Гонец из Лондона принес Эмберу весть от Ганса Деннистауна, что центральные графства восстанут через два дня. И снова мимо Киллалы проскакал Джон Мур, на этот раз он ехал к Трейси на балликаслскую дорогу.
Последнюю неделю-две лето стало уступать осени, пожелтевшие поля отливали бронзой в лучах теплого утреннего солнца. В Мейо у времен года череда особая, и сейчас в равнинный край на берегу океана средь гор пришла осень.
Подъезжая к Баллине, Джон придержал лошадь перед массивными воротами, за ними еще совсем недавно была усадьба Холм Лоренса. Дом, стоявший на пригорке в зеленой рощице, сейчас спален дотла. Мур словно наяву ощутил запах гари. На полях, однако, виднелись пахари, маленькие фигурки суетились в отдалении, убирая урожай. Он направил лошадь по широкой аллее, послал ее через невысокую ограду и неспешным кентером подъехал к полю. Жнецы оставили работу, выпрямились, стали из-под руки разглядывать пришельца.
— Где госпожа Лоренс с дочерьми? — крикнул он.
Крестьяне лишь молча глазели на него. Подождав, Мур спешился и подошел к ним.
— Я спрашиваю, где госпожа Лоренс?
Ему ответил старый косец, положив косу наземь.
— Они же в Киллале, у тамошнего протестантского священника.
Мур взглянул вдаль, на разоренную усадьбу.
— Кто это сделал?
Старик замялся, но все же ответил:
— Усадьбу спалили после большого сражения. Все дотла. Даже стула не осталось. Либо растащили, либо спалили.
— Сами повстанцы?
Старик потер щетинистый подбородок. Ответил молодой крестьянин, стоявший рядом, возможно сын.
— А кто их знает? Пришли ночью, будто целая армия. Мы-то из своих хибар и носу не казали, пока они не убрались.
— Значит, сидели и пережидали. Ну а урожай вы для господина Лоренса собираете? — Мур говорил по-ирландски с трудом, не хватало слов.
— Говорят, господин Лоренс и его семья не вернутся. Говорят, в Мейо больше вообще не будет господ.
— Значит, вы заберете весь урожай себе?
Крестьянин пожал плечами.
— Те, что ночью приходили, угнали весь скот. Оставили лишь несколько голов. Да и то, знаете, почему? Разожгли костер, разложили над ним створ железный от ворот да целиком туши и зажарили. Прямо пир горой.
Старик закашлялся, кашлял он долго и натужно, потом сплюнул под ноги.
— Кому б урожай ни достался, все одно — убирать надо. Не пропадать же ему. Хозяев не осталось, господин Лоренс — в английской армии, женщины в Киллале.
Мур всмотрелся в одно лицо, другое. Потом перевел взгляд на пепелище. В усадьбу Лоренсов его никогда не приглашали. Хозяева были истыми протестантами.
— А вы, сэр, англичанин? — спросил молодой крестьянин.
Мур опешил, посмотрел на него, но голос его не дрогнул.
— Нет. Я ирландец.
— Если вы англичанин, в Баллину вам лучше не ездить. Уж больно там народ озорной.
— Я поостерегусь, — улыбнувшись, пообещал он и повернул к аллее.
Центральная улица Баллины карабкалась вверх по холму от берега спокойной реки Мой. Сейчас на ней было зеленым-зелено от «древ свободы», еловых и сосновых лап. Мур ехал от реки, на подъеме его остановили четверо с пиками. Один схватил лошадь под уздцы. Имени его они, очевидно, не разобрали. Тогда он попросил отвести его в таверну — там помещался штаб Майкла Герахти. Сам Герахти сидел в задней комнате. На нем был французский мундир, воротник расстегнут. На краю стола — блюдо с окороком. Мур присел напротив.
— Что происходит в Баллине, капитан?
— А что у нас в глуши может произойти? Вот на юге, в Каслбаре, жизнь веселая.
— Вы, я вижу, тоже повеселились. Я только что был в усадьбе Холм Лоренса. Точнее, на ее пепелище.
Герахти покачал головой, потянулся к сосновому буфету, достал стаканы и бутылку.
— Да, некрасиво получилось.
— Это все, что вы можете сказать? Сдается мне, это дело рук Мэлэки Дугана.
— Нет, не его, — медленно произнес Герахти. — Он ни при чем. Это мои ребята дом спалили. Объединенные ирландцы.
— Ваши солдаты?! И у вас еще хватает наглости мне об этом говорить! Раз вы к этому руку приложили, вам и отвечать. В Каслбаре и за меньшую провинность солдат до крови запарывают.
— Порите моих ребят, а не меня. Я в том не участвовал, лишь сказал им, что можно забрать скот и домашнюю утварь. Да и то я уж задним числом разрешение-то давал, чтоб вроде все чин по чину было.
— Я слышал, что Лоренс — помещик справедливый, разве он заслужил такое?
Стаканы грязные, виски скверное.
— Я об этом не хуже вашего знаю. Вам бы здесь, в Баллине, побыть, а не в Каслбаре воззвания пописывать. Мне едва удается кое-какие горячие головы остудить. Нрава они непокорного, привыкли все дела кулаками да дубинками решать. Не дай я им раз-другой поблажки, сидеть бы мне в Баллине одному, и никакой пользы никому б не было.
— А вот в Киллале Ферди О’Доннел со своими людьми хлопот не знает.
— Ну так и поставьте его генералом. Я ж командовать не привык, как умею, так и делаю. Пока еще в Баллине ни одного протестанта не убили, и не убьют, коль мне удастся предотвратить. Но мои парни всю жизнь спину гнули да кланялись в пояс не солдатам-англичанам, а местным помещикам. Их и ненавидят. Для них, как и для меня, суть восстания в том, чтоб господ на веки вечные прогнать.
— Значит, вы не понимаете клятвы, которую принимали. В ней говорится об освобождении Ирландии от англичан, а не от помещиков. И сейчас-то, Герахти, вы с помещиком говорите, точнее сказать, с братом помещика.
— Я что, не вижу, что ль? Что вы, что Малкольм Эллиот. Я сам у него землю арендую. Но ни вам, ни ему не приходится ни в Баллине, ни в Киллале стеречь ненавистных протестантов от своих же солдат. Такое дело не по плечу ни вам, ни Малкольму Эллиоту, ни вашему французскому генералу.
— Долго вам здесь оставаться не придется, — сказал Мур. — Вскорости мы уходим из Мейо, и все горожане и крестьяне — с нами. Остается лишь гарнизон в Киллале.
— А позволительно спросить, уходим куда?
— В центральные графства, если удастся ускользнуть от Корнуоллиса. Вчера-позавчера он был в Атлоне. Сегодня — еще ближе.
Герахти вновь наполнил стакан и жадно хлебнул.
— Большая у него армия?
— Большая, — ответил Мур. — Но если поднимутся центральные графства, нас будет больше.
— А что мне до этих графств? Я их и в глаза-то не видывал. Даже в Атлоне не бывал. Да и мои люди тоже. Мы родились и всю жизнь прожили в Мейо. Думали, что по всей Ирландии народ поднимется, а выходит, нас, крестьян Мейо, поведут освобождать чужие края, о которых мы и слыхом не слыхивали. Нет уж, мы лучше дома останемся, а французы пусть себе в центральные графства шагают.
