Нина Молева - Ошибка канцлера
Сходство – оно безусловно существовало и в Клименте. Недаром приходило на ум исследователям, но недаром те же исследователи готовы были склониться к влиянию, школе, московскому исполнителю – всем тем вариантам поправок, которые способны сообщить первоначальному замыслу новое толкование. И, может быть, именно поэтому начинать надо было с ответа на вопрос, мог ли Растрелли получить заказ Бестужева-Рюмина – если прав был в своих утверждениях автор „Сказания“. Но и стал ли бы он браться за него, если речь шла о рубеже шестидесятых годов XVIII столетия. Обстоятельства жизни зодчего простыми назвать по меньшей мере трудно.
Дворянское происхождение, высокий титул – многие ли европейские дворы могли похвастать титулованными придворными архитекторами! – и безденежье. С этого начинал свою жизнь еще отец Растрелли. Стесненный в средствах для поступления на любую достойную дворянина службу, он выбирает скульптуру, увлекается пышным цветением форм барокко в творчестве Бернини и оказывается не в состоянии найти применение своему мастерству. Флоренция остается равнодушной к его попыткам заявить о себе, Карло Бартоломео Растрелли выбирает Францию в надежде на милостивую благосклонность к художникам французского короля.
Благосклонность была, но представления об искусстве ни в чем не совпадали с теми устаревшими увлечениями, которым не сможет изменить до конца своих дней итальянский мастер. Шестнадцать лет жизни в Париже – это шестнадцать лет работы в ателье над эскизами, набросками, проектами, которые остаются без заказчиков, удовлетворяя и раня самолюбие автора.
До историков искусства доходят сведения о единственном созданном за эти годы произведении – безмерно пышном надгробии Симону Арно, маркизу Помпонну.
Суд критики беспощаден: „Эта работа Бартоломео Растрелли, итальянца, который в этом случае отдал дань современным и историческим вкусам своей страны… в ней не чувствуется ни правды, ни хорошего вкуса, а общее впечатление не оставляет сознания удачной выдумки…“ После таких слов можно искать удовлетворения раненого самолюбия только необычными мерами, и подобную меру скульптор, по счастью, находит. Вдова маркиза знакомит его с папским нунцием, епископом Филиппом Антонио Гуалтерио. Собиратель медалей, к тому же соотечественник, он может помочь Бартоломео небольшими заказами, но главное – устроить ему титул графа папского государства и орден Иоанна Латеранского. Обделенный славой и признанием, скульптор сразу оказывается, в собственном представлении, на недосягаемой для других своих собратьев по искусству высоте. Она не приносит ему заказов, но он получает предложение о контракте от русского представителя в Париже Ивана Лефорта. Условия были хорошими, жизненная перспектива после стольких лет бесплодного ожидания – единственно возможной. Карло Бартоломео Растрелли не только с радостью подписывает контракт. Он торопит Лефорта с отъездом. Вместе со всем семейством в Россию едет и его шестнадцатилетний сын Бартоломео-младший, которому отец передает все накопленные за свою жизнь знания – в рисунке, лепке, медальерном деле, основах архитектуры, строительного дела и даже гидравлики. Это единственное специальное образование, которое удастся получить будущему знаменитому зодчему. Теперь же отец думает об устройстве его судьбы нисколько не в меньшей степени, чем о своей собственной. При русском дворе должно хватить работы для обоих поколений итальянских художников.
Петербург. Зимний дворец
Елизавета Петровна и Лесток
– Ты опять о Брауншвейгской фамилии, Лесток!
– Если вы и прикажете мне молчать о них, ваше величество, я не перестану думать об этом семействе.
– Да чего ты хочешь? Все они под арестом. Василий Федорович их пуще глазу стережет – Салтыков человек верный. За границу я правительницу не отпущу, пусть себе в Риге сидят.
– Я не имею оснований сомневаться в верности человека, который был возле нас в памятную ночь 25 ноября, но вы не хотите подумать, ваше величество, о том интересе, который эта фамилия может представлять для иноземных держав. И поверьте, опыта в сношении с любыми узниками у австрийских дипломатов много больше, чем у Салтыкова в умении их стеречь. Разве вам мало камер-лакея, который пытался посягнуть на вашу жизнь в пользу императора Иоанна? Вы не будете, надеюсь, пытаться убедить меня, что это была его собственная мысль.
– Конечно, не сам делал – добрые люди подсказали. Так ведь не австрийцы, а наши же, кому при правительнице солнышко ярче светило да жарче грело. Вот с ними и разберемся. Лопухин там и иже с ним.
– Ваше величество, поверьте, к величайшему сожалению, такие случаи могут повторяться, пока существуют те, ради которых их можно повторять.
– Так что, столько народу правительницу назад хочет, моей смерти не дождется? Что плохого-то, кто от меня увидеть успел?
Холмогоры. Рисунок принцессы Екатерины Антоновны.
– Да разве в правде дело. Интересы заговорщиков никогда не имеют к ней отношения. Но Брауншвейгскую фамилию необходимо удалить и лишить всяких возможностей сношений, тем более с иностранными державами. Рига – слишком небезопасное место.
– Так что, через всю империю в Сибирь их везти, что ли?
– И это небезопасно, ваше величество. Чем длиннее путь, тем больше возникает нежелательных возможностей. Единственное радикальное решение вопроса…
– Помолчи, Лесток, и слов твоих слушать не желаю. Кабы твоя воля, ты бы всех в одной ложке воды утопил. Как только ты мне столько лет добряком да доброхотом казался!
– Власть накладывает свои обязательства, ваше величество. Та жестокость, от которой может отвернуться простой человек, составляет долг коронованной особы. Я уверен, вся империя вздохнула бы с облегчением, если бы ни принцессы, ни ее сына не было бы в живых.
– Так и знала! Только облегчение-то главное было бы у французской державы, разве не так, Лесток? А каково мне отвечать перед императором Римским, перед Марией Терезией? Из-за твоих друзей в спор с ними вступать? Нет, Лесток, для тебя просто, а решать я посложнее буду. Да и советчик ты у меня, обижайся не обижайся, не единственный.
– Я не сомневаюсь, вы обратитесь к господину Бестужеву, и могу заранее вам сказать его совет. Вы обвиняете меня в дружеском отношении к Франции, но представители Франции помогали вам вернуть несправедливо захваченный австрийскими представителями престол родительский, тогда как господин Бестужев соблюдал совсем не ваши интересы.
– Предупрежу Алексея Петровича, чтоб за стол с тобой, упаси бог, не садился, а тем паче в доме твоем собственном – долго ли до беды!
– Изволите шутить, ваше величество. Но умоляю, подумайте хотя бы о крепости. Рядом с Ригой есть достаточно надежная – Динамюнде.
– Ладно, ладно, подумаю, благодетель!
Лондон
Дом лорда Вальполя
– Вы сочли нужным разбудить меня среди ночи, Гарвей. Что-нибудь случилось?
– Депеша из России, милорд, и известие от вице-канцлера Бестужева.
– Позвольте мне хотя бы завернуться в халат – камин давно погас, и здесь совсем не жарко. Я слушаю вас.
– Раскрыт заговор против императрицы в пользу Брауншвейгской фамилии. Согласно депеше нашего посла, в заговоре приняли участие представители придворной знати: Наталья Лопухина с мужем и сыном, жена старшего брата вице-канцлера, Михаила Бестужева, австрийский посланник господин Ботта. Я назвал лишь главные имена.
– Цель заговорщиков и их силы?
– Из депеши неясно. Наш министр узнал только о факте начала следствия в Тайной канцелярии, которое поручено все тому же Андрею Ушакову Лестоку и генерал-прокурору Трубецкому.
– Лесток достиг уже такой силы? Что говорит по этому поводу Бестужев?
– Как ни странно, его точка зрения совершенно иная.
– Именно?
– Он считает все дело придуманным, чтобы вызвать у императрицы страх перед Брауншвейгской фамилией и оттолкнуть ее от союза и добрых отношений с Австрией.
– Участие в следствии Лестока говорит за его точку зрения.
– Наталья Лопухина находилась в любовной связи с сосланным по делу Остермана и Миниха молодым Левенвольде. Она передала ему через доверенного офицера слова надежды на скорое возвращение, что и послужило основанием для начала дела.
– Вы назвали также госпожу Бестужеву-старшую.
– Она подруга Лопухиной и воспользовалась той же оказией, чтобы передать привет брату, также осужденному по делу Остермана.
– Фамилия ее брата?
– Головкин, сын покойного канцлера.
– Но в таком случае госпожа Бестужева немолода.
– Да, Михаил Бестужев ее второй супруг. Первым был Ягужинский.
– Мне не нравится именно ее участие в этом деле. Возможно, Бестужев не сознает в полной мере серьезности ситуации. Она может быть направлена прежде всего против него самого.
