Садриддин Айни - Рабы
Джавад записал этот ответ.
— А почему первый залп вы дали не из всех двадцати винтовок, как было условлено? Командир из-за этого не был вполне уверен в вашем местонахождении.
— В Ширине мы убили десять басмачей. Я подумал, что залп из десяти винтовок не встревожит басмачей, они его могли принять за стрельбу своего отряда. Так и вышло — при первом залпе они голов не подняли с подушек.
— А почему во втором залпе было более двадцати выстрелов?
— Я приказал и ширинцам стрелять, чтобы басмачи поняли, что к ним в тыл зашел большой отряд. Первый раз я стрелял, чтобы их не спугнуть, второй раз, когда не спугнуть их уже нельзя было, я решил напугать их посильнее.
— А почему вслед за залпом было дано несколько одиночных выстрелов?
— А это ширинцы! У них руки дрожали, они стреляли первый раз в жизни.
Записав ответ Сафар-Гулама, Джавад строго сказал:
— За то, что вопреки решению Военного совета вы дали залп не из двадцати винтовок, вы предаетесь суду. Из-за этого отряд сомневался, и дело могло кончиться безуспешно.
— Сознаюсь, я виноват. Сам это понимаю. Но, пока будет суд, разрешите мне принимать участие в борьбе.
— Нет, нельзя! — решительно сказал Джавад. Сафар-Гулам умоляюще посмотрел на командира глазами, полными слез.
И слезы эти разжалобили даже дисциплинированного, закаленного в борьбе командира. Человек плакал оттого, что ему не разрешили участвовать в классовой борьбе. Командир вступился за него:
— Сафар-Гулам виновен. Он должен был действовать в точном соответствии с приказом. Из-за его действий мы могли потерпеть неудачу, если бы не ваша большевистская инициатива и сообразительность. Все кончилось благополучно. Поэтому и предлагаю простить ему этот проступок, взяв с него слово в следующий раз так не поступать.
Джавад согласился, командир предложил:
— Его партизанский отряд передан под командование Эргаша. Надо написать, чтобы отряд вновь вернули под командование Сафар-Гулама.
— Разве мой отряд передали Эргашу-аке? — быстро спросил Сафар-Гулам.
— Да, временно поручили ему.
— Тогда, по-моему, — сказал Сафар-Гулам, — его не надо забирать у него. Эргаш-ака — старик, нашедший новые силы и молодость в классовой борьбе. Он будет мстить классовым врагам до конца. Не нужно его огорчать. Мне будет достаточно вот этих ширинцев.
Джавад спросил:
— Ширинцы знают военное дело?
— Нет, пока не знают, еще вчера они, только услышав выстрелы, дрожали как осиновый лист. Но ничего, привыкнут и научатся. К ним я подберу еще людей, и у меня станет большой отряд.
— А этот старик зачем тебе в отряде? — Джавад показал на Насыра.
— Этот старик мне очень нужен. Он у ширинцев считается мудрецом. Без него ширинцы обойтись не могут. На привалах он необходим как веселый рассказчик. Однажды я его спас, когда он тонул. Занятная история…
— Ладно, Сафар. Забирай своих джигитов и догоняй отряд, — сказал командир.
Вскоре отряд Сафар-Гулама уже скакал по дороге, нетерпеливо вглядываясь вперед, торопясь нагнать товарищей. Издалека доносилась песня о предстоящих победах:
Идем мы, идем мы вперед,
Привычны к боям и походу.
Крепим мы свободы оплот.
Коль надо, умрем за свободу.
Идем мы, идем мы вперед.
Мы бьем басмачей без пощады.
Нас алое знамя ведет.
Боям и походу мы рады.
10
Отряд, занятый преследованием шайки Урман-Палвана, в четвертый раз обыскивал одинокий, покинутый большой дом басмача, куда наивным, доверчивым крестьянином приходил когда-то робкий Эргаш, где разговаривал он с тремя конюхами о непосильных налогах, где рассказывал он о безрадостной жизни на улице Рабов.
Теперь, не сходя с седла, въехал в этот двор уже поседевший Эргаш во главе своего славного партизанского отряда.
Деревенский староста, хранивший ключи от покинутого дома, провел их по всей усадьбе, показал ему под ивами, где был водоем, сараи, полные дров, конюшню, где давно уже не было лошадей, угнанных басмачами.
Сором, ветками завален был просторный двор, словно кто-то нарочно раскидал тут эти пучки соломы, щепки и хворост.
Поиски и на этот раз оказались бесплодными.
Отряд снова выехал на дорогу.
Провожая красноармейцев и партизан, староста кланялся и улыбался:
— Я здесь староста. Я Советской власти не изменяю. Басмачей прятать не буду. Не утомляйте себя напрасно. Если только тень басмачей замечу, немедленно вас извещу.
— Я тоже не зря их здесь ищу. У меня есть свои сведения.
— Я понимаю, что вас извещают, — серьезно ответил староста. — Но есть такие люди, которые, для того чтобы показать себя усердными, дают ложные сведения. Если б басмачи проезжали здесь не только сегодня, а вчера, на дороге остались бы следы лошадей.
— Ладно! — ответил командир отряда. — Прощайте.
И отряд поскакал в одну из дальних деревень, к Денау, где тоже стояла покинутая басмачами усадьба.
Но когда они проезжали через одну из соседних деревень, Эргаш показал на базарную мечеть и предложил:
— Давайте остановимся здесь.
— Почему? — удивился командир.
— Мне подозрителен этот староста. Он из кожи лез, чтобы показать себя советским человеком. А советскому человеку для этого незачем из кожи лезть. Он даже дорогу показывал, на которой нет следов.
— Так ты думаешь, что басмачи где-нибудь недалеко?
— Я слышал, что Урман-Палван нигде не может достать ни себе пищи, ни корма лошадям и никому не доверяет. Если он явился из песков, значит, крутится где-нибудь около своего дома. Я думаю, что он у себя в деревне, приехал ночью, а теперь где-нибудь отсиживается.
— Ладно. Постоим здесь.
Отряд спешился. Лошадей отвели под деревья. Люди достали хлеб, развязали сумки.
Ширинец Насыр размотал красный пояс и взял из него лепешку. Отломил половину, а другую завернул обратно в кушак и опоясался.
Командир, глядя на Насыра, спросил, улыбаясь, у Сафар-Гулама:
— Твой ширинский мудрец ничего зря не делает. Зачем он хлеб носит в поясе, а не в сумке?
— Мудрость его в этом случае такая: «Если меня басмач убьет, хлеб в сумке пропадет, а если он будет в поясе, он пойдет со мной в могилу».
Все засмеялись. Сафар-Гулам спросил:
— Так ведь, Насыр? Насыр засмеялся:
— Если б ширинцы слышали тебя, брат Сафар, они за такие рассуждения выбрали бы тебя мудрецом, а меня прогнали бы прочь.
Два года прошло с тех пор, как Сафар-Гулам увел с собой в партизанский отряд десятерых ширинцев во главе с их мудрецом Насыром. За эти два года ширинцы научились грамоте. В военном деле они если и не превзошли своих товарищей, то и не отставали от них.
— Теперь это тебе не страшно — сам можешь командовать отрядом, — сказал Сафар-Гулам.
— А все это стало действительностью в результате победы Октябрьской революции, торжества национальной политики большевистской партии, — добавил командир.
