Ян Мо - Песнь молодости
— Сестренка, тебе всего шестнадцать лет, к чему эти глупости? Если бы твоя мать узнала, что ты голодаешь, как бы ей было тяжело. Слушай-ка, иди поешь! Покушаешь — и я отправлю тебя домой.
Юй Шу-сю подняла глаза и взглянула на Дао-цзин, Дао-цзин тоже посмотрела на нее: обе промолчали. Все старания провокаторши пропали зря. Наевшись, она завалилась спать. Когда принесли ужин, Лю посоветовала девушкам поесть, но ни одна из них не притронулась к еде. Их соседка с аппетитом съела весь ужин и опять улеглась. Она так храпела, что Дао-цзин никак не могла уснуть. Среди ночи она закашлялась, и в темноте сразу же поднялась голова Юй Шу-сю:
— Сестрица Линь, ты не спишь? Хочется есть?
— Нет, Шу-сю, не хочется. — Голос Дао-цзин слегка дрожал. — Нелегкая это вещь — голодовка, трудно приходится. Шу-сю, дорогая моя сестренка, ты выдержишь?
Воцарилось молчание.
— Думаю, что выдержу, — послышался, наконец, голос Юй Шу-сю. — Сейчас, когда мне приходится так трудно, у меня перед глазами все время стоит наша Чжэн Цзинь… Сестрица Линь, ведь у меня раны не такие тяжелые, как у тебя, так что ничего. Я вот за тебя беспокоюсь…
— А я тем более выдержу. Я молодая, здоровье у меня крепкое, — тихо ответила Дао-цзин. Лицо ее горело. — Шу-сю, мы непременно победим: ведь не только мы двое — сотни человек объявили голодовку. Это великая борьба!.. Цзян Сяо-сянь не посмеет уморить нас всех голодом.
— Сестрица Линь, я пойду за тобой: как ты, так и я. Если придется умереть с голоду, это тоже не так уж страшно. — Юй Шу-сю всхлипнула. Она сдерживала рыдания, не желая, чтобы их слышала Дао-цзин.
— Глупая девочка, ну к чему живому человеку морить себя голодом? — послышался звонкий голос провокаторши.
Обе девушки в испуге подскочили. Оказывается, она притворялась спящей! А эта дрянь между тем продолжала уговаривать Юй Шу-сю:
— Послушай хорошего совета, поешь. Такая молоденькая. Ну, чего ради тебе напрасно погибать из-за этих коммунистов? Ты подумала о матери, об отце?.. И, наверно, молодой человек у тебя уже есть? Эх, сколько парочек гуляют сейчас в парках… как им, должно быть, хорошо!..
Стояла мертвая тишина. Дао-цзин молчала, молчала и Юй Шу-сю. Это был их единственный ответ на подлые советы. Им казалось, что темная комнатка наполнилась смрадом. Юй Шу-сю не плакала, она лежала, стиснув зубы, и прижимала руки к животу: от голода внутри жгло; ей отчаянно хотелось вскочить и вцепиться зубами в эту мерзавку.
На другой день после обеда, чувствуя, что ничего не получается, провокаторша слезла с постели и, злобно покосившись на обеих девушек, которые от слабости не могли даже пошевельнуться, разболтанной походкой вышла из камеры. Вскоре после этого Юй Шу-сю уволокли на допрос. Когда ее притащили обратно, она была вся в крови, лицо представляло сплошную рану, волосы растрепаны. У нее даже не было сил плакать. Ее швырнули на кровать, и она рухнула, словно мертвая.
Очнувшись, Юй Шу-сю сразу не заговорила. Дао-цзин, в беспокойстве не сводившая с нее глаз, не успела даже раскрыть рта.
— Сестрица Линь, я ничего не сказала! Я обыкновенная школьница и ничего не знаю. Откуда я могу знать, кто был зачинщиком?.. Я не сдалась. Я буду вместе с тобой… вместе со всеми… голодать…
Юй Шу-сю не проронила ни одной слезинки, но сознание оставило ее.
Девушки остались одни. Прошел день, другой, третий. Раны и голод сделали свое дело, и они почти все время находились без сознания. Надзирательницу Лю перевели за обман в другой корпус, и в изолированной камере было пустынно, душно и тихо, как в могиле. В те короткие мгновения, когда они приходили в себя и с трудом приоткрывали глаза, бросая друг на друга теплые взгляды, Юй Шу-сю, вся дрожа, протягивала высохшую, как хворостинка, руку и слабыми, посеревшими губами шептала Дао-цзин:
— Мама! Ты как мама…
Дао-цзин была для нее такой же близкой, как Чжэн Цзинь, как родная мать. Добрые, горячие глаза, ее твердость заставляли Юй Шу-сю со всей глубиной понять великую силу революции. Эта сила согревала сердца людей и поднимала их дух.
На четвертый день — это был седьмой день общей голодовки — Дао-цзин сквозь забытье почувствовала, как что-то стукнуло ее по лицу. Очнувшись от неожиданности, она бессознательно провела рукой по лицу: на подушку скатился крошечный бумажный шарик. Она развернула его. На бумажке было нацарапано карандашом:
«Знаем о вашей упорной борьбе и поддержке всеобщей голодовки. Мы, ваши товарищи, радуемся за вас. Сегодня мы кончаем голодовку (местное начальство удовлетворило часть наших требований). Разрешаем вам принять пищу. Берегите себя — не ешьте сразу слишком много. Устанавливаем с вами постоянную связь».
Дао-цзин разбудила Юй Шу-сю и показала ей записку. Тоненькие руки Юй Шу-сю задрожали:
— Сестрица Линь, это… это… не… не сон? Мы сначала… поедим не… немного… рисового отвару… а?
Дао-цзин улыбнулась. Она так исхудала, что лицо у нее стало почти с кулачок.
— Осторожнее, враги очень хитры. Давай подождем немного, послушаем.
Прошло еще часа два, наступило время ужина. Из коридора донесся звон ведер, ругань разносящих пищу тюремщиков и охранников:
— Сукины дети! Голодали, так и помирали бы с голоду! А то шумели-шумели, а теперь подавай им. Да еще каши требуют! Ведь не подохли же.
Новая надзирательница холодно и сердито спросила девушек, будут ли они есть. Дао-цзин быстро ответила:
— Мы — как все. Принесите нам скорее жидкой рисовой каши!
Велика и безгранична сила товарищества. Когда Линь Дао-цзин узнала, что они с Юй Шу-сю не одиноки в своей борьбе, их сердца словно влились в великий коллектив — невидимый, разделенный множеством железных стен, но крепко спаянный в единое целое. Они не видели мужественных лиц товарищей, но они ощущали их горячие руки в своих руках, мысленно видели перед собой их полные энтузиазма лица, они дышали одним воздухом с ними. Полученная записка подействовала на них как животворное лекарство. Они сразу же воспрянули духом, а когда поели, настроение у них поднялось еще больше. Ночью Юй Шу-сю тихонько пробралась на постель к Дао-цзин и, прижавшись к ней, таинственно зашептала:
— Сестрица Линь! Сестрица Линь! Угадай-ка, что я скажу? Я только сегодня поняла смысл нашей борьбы. Оказывается, здесь много таких людей, как Чжэн Цзинь.
Дао-цзин улыбнулась. Лицо ее было спокойным и радостным. Она невольно сделала такое же движение, какое часто делала их подруга — погладила Юй Шу-сю по волосам и проговорила тепло и страстно:
— Юй Шу-сю, я так рада! Я сама чувствую, что стала намного лучше разбираться во всем.
Глава пятнадцатая
Ван Сяо-янь беспокойно расхаживала взад и вперед по своей маленькой, аккуратно прибранной комнатке в пансионе. В руках у нее были «Очерки по политэкономии», но чтение не шло на ум. Отбросив книгу, она остановилась перед зеркалом и стала пристально разглядывать в нем свое отражение. Лицо ее, обычно бледное и спокойное, горело лихорадочным румянцем; брови были страдальчески сдвинуты; она вдруг со всей отчетливостью ощутила, как отчаянно бьется ее сердце.
«Скорей бы уж он приходил…»
При одной мысли о встрече с Дай Юем она вся задрожала от радости. Первая девичья любовь! Любовь, которая пробудила в ней прекрасные мечты, заставила почувствовать радость жизни и укрепила ее веру в революцию. Ван Сяо-янь разбиралась в теории слабее, чем Дао-цзин, но вера ее была тверда: никогда преступное старое общество не найдет у нее поддержки. Люди должны подняться на борьбу за новое, счастливое и справедливое будущее. Дай Юй произвел на нее сильное впечатление с первой встречи. Ей понравилось, как строго и резко осуждал этот спокойный молодой человек преступления и бесчинства гоминдановцев. Затем последовала вторая и третья встречи, Они познакомились ближе. Дай Юй рекомендовал ей для чтения книги, разъяснял прочитанное; он был очень эрудирован, наизусть цитировал целые абзацы из «Капитала» и других известных книг, что постоянно вызывало удивление и восхищение его товарищей. Сяо-янь любила науку, и ее уважение к такому знающему человеку, да при этом еще революционеру, скоро переросло в любовь.
Дай Юй часто бывал у Сяо-янь. Каждый раз, подойдя к дверям ее комнаты, он сначала тихонько трижды стучал в дверь, а затем тихо и вежливо входил в комнату.
— Сколько страниц «Капитала» прочла за эти дни? — спокойно спрашивал он, садясь и поправляя очки. Глаза его не отрывались от лица Сяо-янь.
При встрече с Дай Юем лицо Сяо-янь заливалось краской. Беседа с ним заставляла учащенно биться ее сердце. Она всеми силами старалась скрыть свои чувства, но лицо выдавало ее.
— Я дошла до пятьдесят первой главы — «Отношения распределения и производственные отношения». Скоро кончу, но я ничего не понимаю.
— Очень хорошо. А то, что не понимаешь, — это не страшно. Таков марксизм! Дочитала до пятьдесят первой главы? Там говорится так, — он надел очки и, подумав немного, процитировал: — «Напротив, научный анализ капиталистического способа производства доказывает, что он — способ производства особого рода, специфической исторической определенности, что он, как и всякий другой определенный способ производства, предполагает данную ступень общественных производительных сил и форм их развития…» — Дай Юй остановился и с улыбкой посмотрел на Сяо-янь.
