Фаина Гримберг - Княжна Тараканова
На другой день Елизавета сказала сэру Эдварду, что письма его матери очаровательны! Он отвечал с гордостью, что его мать – единственный в Европе человек, действительно побывавший в гареме!
– …Она была совершенно удивительная женщина! Я помню, как она настояла, чтобы мне привили оспу! Тогда все этого боялись. Многие осуждали ее – как? Рискнуть здоровьем и, быть может, даже и жизнью маленького сына!.. Но она не боялась рисковать! Ее ценили более, чем моего отца, посланника!..
Елизавета подумала, что судьба этой женщины, пожалуй, может вызвать в ее душе чувство зависти. Но чему завидовать? Нет, все было просто! Единственным предметом зависти графини Пиннеберг являлось то, что леди Мэри не надо было скрывать свое происхождение!.. Это все же очень изматывает, когда ты носишь в глубине своей памяти, где-то там, в помойной, выгребной яме своей памяти, носишь бесформенный ком неприятных и даже и отвратительных тебе воспоминаний. Это все же очень неприятно, когда ты лишена детства, лишена юности. Ты словно кукла, которая под пальцами искусного мастера является на свет сразу взрослой нарядной дамой…
Михал привел в ее гостиную двух молодых арабов, говоривших только на родном языке и на венецианском диалекте. Они говорили, что происходят из Туниса и назвались Мохамедом и Хасаном. Они, то есть их вид и манера вести себя, напоминали ей несколько смутно далекие годы опять же детства, она вспоминала татар, свою няньку…
Но, разумеется, эти экзотические арабы ничего не решали. Она так и не поняла в точности, то ли они владели кораблями, то ли являлись наемными капитанами. Она, в сущности, не знала, о чем и как следует говорить с ними, кивала и улыбалась…
Чарномский и Михал спорили. Радзивилл на этот раз более прислушивался к словам Чарномского, который уверял, что просить помощи у турецкого султана вполне возможно:
– …В Истанбуле есть отличные солдаты и султану более чем известны намерения России, желающей разрушить его империю и захватить его столицу! Он охотно поможет законной дочери покойной правительницы в войне против узурпировавшей престол Екатерины!..
Радзивилл сидел молча, поглаживая навершье посоха. Он по-прежнему был пристрастен к нарядным посохам, выточенным из дорогого дерева, украшенным слоновой костью и амазонитами…
Михал возражал Чарномскому:
– Империя турок в самом начале своего пути к распаду. Екатерина не желает довольствоваться уже сделанными завоеваниями, она кровожадна и желает захватывать и разорять все новые и новые земли! Сейчас к власти пришел новый султан… У нас нет опыта общения с турками. Я не верю, простите, в хорошее знание Чарномским турецкого языка! Нет, поездка сейчас в Истанбул – это авантюра, совершенная авантюра!..
Михал надолго поссорился с Чарномским. Но Михал замечал и странную смену настроений своего патрона Радзивилла. Казалось естественным то недоверие, которое князь питал ко всей затее в целом, но поговорив совсем немного с Елизаветой, он вдруг явно уверялся в ее искренности и почти верил в ее знатное происхождение. Михал также не мог не заметить, что постепенное и бережное исправление им деталей и черт легенды о таинственной дочери русской императрицы, об удивительной девушке, воспитанной на далеком экзотическом Востоке не может не укреплять веру в правдивость этой легенды. Даже иные скептики начинали уже полагать, что это вовсе и не легенда, такого мнения Михал и добивался; для создания такого мнения он изучал русский язык и пытался побольше узнать о жизни в России… По-прежнему он подолгу беседовал с Елизаветой наедине, пересказывал ей все узнанное им. Но он не просто пересказывал. Разговор их приобретал странный характер. Они словно бы играли некую пьесу, играли для самих себя, не имея и не желая зрителей. Эта игра заключалась в том, что он словно бы пробуждал в ее душе воспоминания. И она словно бы припоминала, воскрешала смутную память о смутном прошлом… И князю Радзивиллу после визитов к ней представлялось, вопреки всякой логике, в сущности, что она говорит правду, что она действительно та, за кого себя выдает!.. Он говорил Михалу:
– …эта образованность, такт, изящество – где она могла все это приобрести? Нет, это природа!..
Михал не возражал, хотя в природный аристократизм не верил. Он сам прошел тернистый путь от босоногого хлопчика до дипломата. Но он видел, что она все лучше и лучше, все ярче играет свою роль. Как это случается у актеров, истинно талантливых, она и не играла уже, она жила!.. Он гордился ею. Но мечты о прекрасном будущем гнал прочь, погружение в мечты ослабляет энергию реальной жизни…
Чарномский убеждал князя, что поездка в Истанбул есть конкретное действие…
– …А что мы делаем? Денег нет, армии нет. Я слышал и знаю из газет, что положение в России исправляется. Пугачев разбит! Многие ссыльные конфедераты, бывшие в его войсках, арестованы наново и сосланы еще дальше, в самые глухие места Сибири! Франция не намерена объявлять России войну. Султан и его согласие – вот единственная наша надежда. Мы должны убедить его…
– Сейчас это бессмыслица! – возражал Доманский. – Мы слишком мало знаем об империи султана. Как вести с ним переговоры? Кто влиятелен при дворе?..
– Все это легко выяснить на месте, – спорил Чарномский. – Мы бездействуем – вот что скверно!..
Лицо Михала приобрело выражение холодности:
– Если бездействуешь именно ты, это вовсе не означает, что бездействуют все. Узнавать, изучать, пытаться составить более или менее полное и точное представление о внутренней и внешней политике России и империи султана – это и есть единственно возможные ныне действия!..
Спор не увенчался победой Михала. Князь решил, что все же следует попытаться явиться в Истанбул с визитом. Михал замолчал. Он знал, что спорить и убеждать возможно лишь до известной степени. Затем князь говорил с ним один на один и это новое проявление доверия тронуло Михала. Князь сказал, что на самом деле в словах Михала, конечно же, много правды…
– …но я действительно устал от бездействия! И в конце концов изучать и вызнавать можно долго! Нет, нужны действия. И все же ты недооцениваешь Чарномского! Он владеет турецким языком…
Михал решился не то чтобы возразить, но несколько уточнить:
– Мы не знаем, к кому следует обращаться в Истанбуле…
– Но ведь это легко выяснить на месте. И в самом деле это легко выяснить на месте…
В сущности, Михалу даже хотелось согласиться со своим патроном и теперь подумалось, что возможно, возможно ведь сориентироваться, определить, что следует делать, уже очутившись в столице султана!..
* * *Михал сообразил, что ведь и польская колония, обосновавшаяся в Венеции, может пообещать султану помощь в борьбе с Россией, пообещать, к примеру, организовать мобилизацию поляков, переправить новосозданную польскую армию через Италию… Прожектерство!.. Но путешествие в евразийскую империю султана уже интенсивно готовилось. Мелкие хлопоты, забота об укомплектовании свиты принцессы – все это и вправду создавало иллюзию реальных действий, и даже и серьезных действий…
Кроме того, князь, лишенный имущества и своих обширных земельных владений вследствие их конфискации Российской короной, мог надеяться на получение каких-либо денежных средств после переговоров с султаном. Но и это, конечно, было прожектерство. Михал делался скептичен и даже и циничен. Но потом он видел ее, ее живые глаза, косые и блестящие, ее хрупкую фигурку, которая двигалась так энергически живо. Она была весела и в то же время мягка, мило-нежна. Она была беззащитна и вызывала желание сделаться ее паладином. Он просто любил ее! И ведь уже не было возможности бежать, уйти… Кажется, на земле не было такого места, куда бы они могли скрыться… А если и было… Они бы уже не решились рисковать неким положением, неким весом, который так или иначе приобрели в обществе. Михал сознавал, что все это можно счесть проявлением суетности, но тогда и всю человеческую жизнь можно счесть проявлением суетности…
Прибытие в Истанбул обещало быть если и не великолепным, то уж во всяком случае не лишенным величия. Вместе с князем отправлялись его приближенные, такие значительные лица, как гофмаршал его эмигрантского двора Радзишевский, граф Иоахим Карл Потоцкий, знакомый Михалу еще по малым сеймам в Пинске Пшездзецкий, собирались в путь и графиня Моравская, и сэр Эдвард… Чарномскому удалось в очередной раз уговорить банкира Мартинелли раскошелиться на весьма немалую сумму… Михал уже ничего не говорил. Его очень смущали недавние поражения султанского флота в борьбе с отчаянной Россией, чьи полководцы готовы были положить тысячи своих солдат и матросов во имя победы… «Стоит ли вмешиваться в драку слепого и одноглазого?» – Михал смотрел раздосадованно, прямо перед собой, ничего не видя вокруг, но более не хотел спорить…
* * *В назначенный для отплытия день толпа окружила палаццо – резиденцию французского посла и таинственной принцессы. Здесь было много поляков и любопытствующих венецианцев. Одни толпились на берегу канала, другие заполнили длинные лодки. Все ожидали торжественного выхода принцессы. В ожидании занимательного зрелища народ веселился, бойкие торговцы продавали гноцци – крупяные лепешки, сладости, лимонад и пропитанные апельсиновым сиропом льдинки… Раздавались польские и венецианские песенки, лодочники по своему обычаю вдруг запевали мелодические канцоны… Но вот на Большом канале показались несколько гондол. В головной сидели князь Радзивилл и Теофила Моравская. Прекрасная полька, одетая в изысканный дорожный костюм, застыла, казалось, навеки в роскошном возрасте пышной женской зрелости, ничего не ведая о печальной старости. Князь величественно поднялся по мраморным ступеням и вошел во дворец. Спустя совсем недолгое время он снова стоял на лестнице, затем поклонился графине Пиннеберг. Из газет и городских толков все уже знали, что на самом деле под этим именем скрывается русская принцесса, наследница российского имперского трона, дочь одной из правительниц России, рожденная в тайном, но законном браке!.. Принцесса чуть склонила голову, маленькая шляпка приколота была к пышным темным волосам. Голубое платье удивительно гармонировало с голубым высоким небом. Облачка жемчужно-снежно-серых оттенков плыли в небе медленно. Люди приветствовали принцессу веселыми нестройными кликами. Она заняла место в головной ладье. Кортеж судов направился в порт Маламокко. Михал ничего этого не видел, потому что находился уже на судне капитана Мохамеда, где приготовлена была прекрасная каюта для принцессы…
