Василий Шукшин - Любавины
Родионов стоял на берегу, хохотал, как ребенок – со всхлипами. Иван его еще не видел таким.
– Что?… Нарвался? Она только с виду безобидная…
– Это что же такое? Почему она такая холодная-то?
– Родниковая. Ну, раз уж ты окунулся, лезь вглубь.
Сделали четыре тоньки. После каждой Иван бросал невод и бегал по берегу – согревался. Вода была просто ледяная. Родионов выбирал из невода рыбешку – чебаков, битюрей, – посмеивался:
– Вот так, так… привыкай. А то набаловались там в бассейнах-то…
Наловили рыбы на две хорошие ухи. Пошли к избушке. Намокший невод несли вдвоем. Шли медленно. Разговаривали.
– Ну, как?… На родине-то? – спросил Родионов.
– Хорошо.
– Люди нравятся?
– Люди как люди… Везде люди.
– Не скажи… Я, грешным делом, городских недолюбливаю, – признался Родионов. – По-моему, они зазнаются здорово. Я только не могу понять почему.
– Культуры больше, поэтому… – Иван сам недолюбливал городских жителей, но поддакивать секретарю не хотелось.
– Культуры… – повторил секретарь. Это было самое уязвимое место Родионова – культура городских и деревенских. Сравнение шло всегда не в пользу деревенских, и Родионова это злило. Он спорил.
– Вы что, обиделись, что ли? – спросил Иван, чувствуя, что секретарь замолчал неспроста.
– Да что ты! – откликнулся тот. – За что?
«Открою техникум – сразу все заткнутся», – думал между тем секретарь. В последние полтора-два года у него была одна заветная мечта – открыть в Баклани техникум механизации сельского хозяйства. Сперва хотел один, своими силами, поднять эту махину – не смог. Списался со специалистами в Москве, изучил вопрос и начал подговаривать соседних секретарей райкомов – вместе затевать дело. Подал проект в крайком: межрайонный сельскохозяйственный техникум имени XX съезда партии. Причем только в Баклани. Проект в крае нашли вполне реальным, только не поняли: почему обязательно в Баклани? Есть села крупнее и ближе к городу. Родионов не смог убедительно доказать, почему в Баклани, и опять стал задумываться, как осилить такую работу одному. Ему хотелось, чтобы техникум был в Баклани, и все.
Уже сумерки опускались в долину. Пал туман. Было покойно на земле.
Около избушки, в оградке, горел небольшой костер; дед суетился около него.
При свете костра начали потрошить рыбу на чистой тесинке. Дед смотался в избушку и через минуту вынес туесок с медовухой. Шел в темноте по оградке, держал в руках туесок, ворчал:
– Глаза стали – ни хрена не вижу.
– Что он суетится так? – негромко спросил Иван.
– Он знает, – так же негромко сказал Родионов.
– Ну-ка!… После родниковой водички-то!… Глотните! – радостно говорил старичок, подавая туесок секретарю. Тот отпил немного, подал Ивану. Иван приложился и выпил чуть не все пиво. Оно было очень вкусное.
Потом сидели, ждали уху. Родионов смотрел задумчиво на огонь, молчал. Вспомнились ему далекие-далекие дни молодости: покос, Федя Байкалов, Марья… Уходит жизнь. Постоянно. Каждую минуту. Тогда он не понимал этого, а сейчас понимает. И трудно как-то понять, что она не совсем кончается, что тут же встают еще сотни новых жизней и начинается все сначала. Он так глубоко влез в эти мысли, что когда наклонился прикурить к костру и вдруг увидел Ивана, то вздрогнул. На мгновенье почудилось даже, что с ним рядом сидит Марья.
Дед помешивал в котелке таловой палочкой, приговаривал:
– Сича-ас дойдеть… глаза уже побелели. Эх, и ушица будет! Еще, что ль, туесок принести?
– Хочешь, Иван? – спросил Родионов.
– Нет.
– Я тоже.
– А вчера этта приехали тоже… смехота одна! – начал старик, но секретарь перебил его:
– Кто приезжал-то? Туристы?
– Ага. Две бабы с ними. Пьют тоже, как мужики. Танцы и тут открыли…
– Ну, а что ж… Отдыхают люди.
– Оно конечно. Я ничего. Мне только шибко бабы не глянутся – в штанах, гогочут, как кобылы… Ну, готова!
Хлебали уху прямо из котелка деревянными ложками. Иван никогда с таким удовольствием не ел.
«Надо Марию привезти сюда», – думал он.
Тихонько гудел, постреливал костер. С ласковым звуком – твить! – отскакивали в разные стороны красные угольки и умирали на земле. В лесочке громко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей откликнулись с реки:
– Гыть-гыть-ыть-ыть!…
И звуки эти далеко прокатились по долине.
Дохлебали уху, закурили…
– Вынеси нам тулупишко, – попросил Родионов. – На сене ночуем.
– А пошто? А в избушке?
– Там клопов у тебя до черта. Что ты их не выведешь?… Где так знахарь, а тут…
– Верно, клопы имеются. Дамочки вчера визжали.
– Давай тулуп.
Легли на свежем сене в древнем сарайчике. Долго лежали молча. Спать не хотелось.
– Вспомнил, как дочь ваша поет, – сказал Иван. Ему хотелось поговорить о Марии.
– Поет, да, – согласился Родионов. И все.
– А чего вы о ней так говорите? Как-то нехорошо, – не отставал Иван.
Родионов долго лежал молча. Потом откинул тулуп, сел, с осторожностью закурил.
– Проморгал я свою дочь, Иван, – заговорил он негромко. – Когда надо было говорить ей умные слова, я думал, что она еще глупенькая, не поймет. А потом поздно было – другие стали говорить.
– Кто?
– Нашлись… А сейчас худо: чувствую себя при ней как дурак. Заметил небось, как разговариваю с ней – как плохой агитатор с капризной избирательницей. Находятся такие в выборы: охота поломаться перед кем-нибудь, вот она начинает перед агитатором. А тот, бедный, шпарит ей по инструкции… Аж пот прошибет. Так и я.
Иван жадно слушал.
– А что с ней такое произошло-то?
– Запуталась она, вот и все. Обозлилась.
– Что разошлась с мужьями – это, считается, запуталась?
– Не в мужьях дело, – неохотно возразил Родионов. – Хотя и это… не геройство. Сложно все, – Родионов не хотел говорить об этом.
Иван тоже сел и тоже закурил.
– Осторожней, – предупредил секретарь. – Сено как порох.
– Мгм, – Ивану еще хотелось поговорить о Марии, но он больше не решился расспрашивать. Он понимал, что отцу не очень легко говорить о таких делах. – Да, жизнь – штука сложная, – сказал он.
– Запуталась, а характер, как у лошади необъезженной, – прибавил Родионов. – Закусила удила и несет, – заплевал окурок, выбросил в дверь, лег. – Давай-ка спать, а то завтра вставать рано.
– Давайте.
Легли, затихли. Но не спал ни тот, ни другой – думали каждый о своем.
Мысль о Марии гвоздем засела в голове Ивана.
«Что значит – запуталась? – думал он. – Просто, наверно, не везло в жизни, и все. Бывает: не повезет – хоть ты что делай, хоть лоб расшиби».
…На следующий день к вечеру они были в Баклани.
Иван вымыл машину, загнал ее в гараж и пошел домой. В ограде стояла Пашкина полуторка – Пашка был тоже дома.
«С Пашкой поговорю», – решил Иван.
Пашка ужинал. Он был нарядный, веселый, как всегда. Точил лясы с Нюрой – учил ее писать письма мужу.
– Во-первых, никогда не пиши: «Милый Андрюшенька…».
– Почему это?
– Нельзя.
– Да почему?
– Вот он придет, скажет тебе почему. А-а, браток! Пойдем в клубишко сегодня?
– Пойдем, – легко согласился Иван.
Нюра не без удивления посмотрела на Ивана: ей почему-то казалось, что он не будет ходить в клуб.
– Заправляйся, и двинем. Сегодня танцы.
Иван умылся, подсел к Павлу. Нюра налила ему в тарелку наваристой лапши.
– Пораньше хоть приходите-то, – сказала она недовольным голосом. – Нечего до света шататься, – ей не хотелось оставаться одной дома (Ефим уехал в город); кроме того, поучить двух здоровенных парней уму-разуму – это занятие не лишено удовольствия.
Иван похлебал на скорую руку, вылез из-за стола, пошел в горницу одеваться. Потом вылез Пашка. Закурили, взяли курева с собой и пошли.
– Ты знаешь Родионову Марию? – сразу начал Иван.
– Дочку секретарскую? Знаю. Видел вообще…
– А ничего не слышал о ней?
– Слышал, что она много раз замужем была. А что? Хочешь познакомиться?
– Я познакомился. Нет, я думал, ты больше знаешь.
– Меня такие не интересуют, – равнодушно сказал Пашка. – Я люблю пухленьких таких… Чтобы взял ее в руки и сперва не понял: человек это или лакировка действительности. Знаешь, кто про нее может знать? Дядька твой, Николай Попов.
– Да?
– Да… Я их много раз вместе видел.
– Тогда я зайду к нему.
– А в клуб не пойдешь?
– Приду. Попозже.
Николай сидел в сельсовете один, читал какую-то книгу, усмехался (страсть как любил читать книги, а дома детвора не давала почитать). Увидел Ивана, спрятал книгу в стол, поднялся навстречу.
– Каким это ветром тебя?
– Проведать дядюшку зашел.
– Хорошее дело, племянничек. Садись. Дело какое?
– Да вроде дело… а дело такое – не очень важное.
– Давай, – Николай смотрел на Ивана серыми добрыми глазами – ждал. Ивана удивляла доброта Николая. Причем он заметил, что Николай добр не только с ним – со всеми. Первое время Иван думал, что это идет от председательства – по должности. Потом понял, что он просто такой человек. Вообще в деревне было много добрых людей. Иван постепенно привык к этому.
