Ференц Мора - Золотой саркофаг
– Моей жене плохо, – пояснил он.
– А будет еще хуже, – продолжал Цимессор свой трактат о конце света. – Хорошо тебе, Септумана, ты уже старая, до этого не доживешь…
Когда они вышли, Тита повисла на шее юноши, несмотря на то, что на улице было много народа: таверна была на набережной.
– Гранатовый Цветок, вернись туда!
– Зачем, маленькая Тита?
– Купи мне ту косточку!
– Для чего она тебе?
– Я очень боюсь!
– Чего, маленькая Тита?
– Конца света… и смерти тоже. Я ведь вовсе не смелая, только притворяюсь храброй. Ты же знаешь, я даже луны боюсь, у нее такое желтое, мертвое лицо… Я не хочу, не хочу умирать!
Квинтипор крепко обнял ее и отвел в тихий переулок: на набережной уже начали было собираться зеваки. А здесь снова заныла нога, и юноша спохватился, что оставил свою палку в таверне. Он усадил девушку на каменную скамью.
– Подожди меня здесь, маленькая Тита.
– А ты купишь, Гранатовый Цветок?
– Куплю, маленькая Тита.
Через несколько минут его трость уже стучала по булыжной мостовой. Идти стало совсем легко. Девушка с надеждой бросилась ему навстречу.
– Купил?
– Нет, маленькая Тита; он уже ушел, и никто не знает куда.
– Тогда мне придется умереть, Гранатовый Цветок, – опустив голову, печально промолвила девушка.
– Разве ты уже не любишь меня, маленькая Тита? – одной рукой обнимая девушку, спросил Квинтипор. – Опирайся на меня смелей: палка крепкая, выдержит.
Они стали медленно спускаться вниз по улице. Квинтипор почувствовал, что девушка опять дрожит.
– Почему ты не отвечаешь, маленькая Тита? Значит, не любишь, коли собираешься умереть?
– Потому я и должна умереть, что люблю. Боюсь, со мной случится что-то ужасное. Потому мне и нужна косточка того безбожника.
Они вышли в открытое поле, на зеленой поверхности которого, как на море, золотыми островками желтели густые метелки чистотела, трепещущие при малейшем дуновении ветра.
– Не бойся, маленькая Тита. Ведь ты сама сказала, что пока мы держимся за руки, никакая беда нам не страшна, – наклонился он к девушке.
– А если нам нельзя будет держаться за руки? И я окажусь одна? И тогда-то разразится беда?
– Как только я узнаю о грозящей тебе опасности, так сразу достану тебе не то что косточку, а целого мученика.
– Главного?
– Да, главного.
– Спасибо тебе, Гранатовый Цветок! Уж он-то сотворит со мной чудо. Правда?
Две руки обвились вокруг его шеи. Никогда еще лицо ее не светилось такой кротостью, чистотой и детской невинностью. «И как раз теперь, – подумал юноша, – я вынужден обнимать ее одной рукой?» Он швырнул палку в сторону, и она утонула где-то далеко в траве.
– А ты уже совершила чудо со мной!
Он подхватил девушку на руки и понес ее, словно маленького ребенка.
– Я донесу тебя до самого дома, маленькая Тита.
– Неси! – уткнулась она лицом ему в грудь.
Некоторое время она молчала. Может быть, задремала даже. Потом начала спокойным, отдохнувшим голосом:
– Пусти меня! Сорви мне цветок. Вон из тех, желтых. Только один – больше не надо… Спасибо. Как он называется?
– Не знаю, маленькая Тита.
– Тогда сам придумай ему имя.
– Может быть, локон Венеры?.. Нет, это не годится: у тебя волосы черные… Скажи, маленькая Тита, какого цвета твое одеяло?
Она даже засмеялась: оказывается, Гранатовый Цветок умеет лукавить. Притворяется, что не знает. Будто не целовал его!
– Желтое.
– Так пусть этот цветок называется одеялом Венеры!
– Хорошо. А теперь давай вернемся в город и поищем тележку. Солнце скоро сядет на гору. До Байи далеко, а тот скупщик костей говорил, что в этих местах бывают разбойники.
В тележке они сидели, обнявшись ласково, словно брат с сестрой.
– Скажи, ты когда-нибудь вспоминаешь о богах, маленькая Тита?
– Да. Когда гром гремит… А ты?
– Я? Когда думаю о тебе.
– Надеюсь, в эти минуты боги довольны тобой?
– А молиться… ты молишься?
– Ты предлагаешь странные вопросы, Гранатовый Цветок! Еще никто не задавал мне таких. Да, молюсь.
– Какому божеству?
– Не знаю, каким она стала.
– Кто?
– Моя мама. Мне все время кажется, что именно она оберегает меня. Вот я и молюсь ей.
– О чем же твои молитвы?
– Мне неловко… Ты, наверное, найдешь их ребяческими. Я молю ее: «Сделай так, чтоб я была доброй ко всем, кого люблю, и чтобы все были добры ко мне!»
– Запиши мне свою молитву.
– На что тебе?
– Я буду молиться теми же словами, что и ты… Ты молишься по утрам?
– Нет, по вечерам. Как только появится звезда… Но уж тогда, где бы я ни находилась, я обязательно смотрю на нее и молюсь.
– Что это за звезда?
– Я покажу тебе. Она взойдет, пока мы едем. Собственно, это созвездие… из шести звезд. Трулла зовет его престолом. В самом деле, очень похоже… Вот такой вот формы.
И она нарисовала на ладони юноши Кассиопею. Когда они въезжали в Байи, звездный престол уже мерцал высоко у них над головой.
– Вот он, видишь?.. Сегодня ночью ты приснишься мне сидящим на этом троне.
– Только с тем, чтобы посадить к себе на колени тебя.
Дома он нашел у себя на столе письмо. Из Александрии. Сам император сообщал ему, что отец его, садовник Квинт, умер, а мать переселилась неизвестно куда. Диоклетиан просил его примириться с волей богов и не особенно горевать, помня, что пока он, император, жив, юноша не должен считать себя одиноким, так как император никогда не забудет о своем спасителе.
Печальная весть не особенно огорчила Квинтипора. Уж очень далеки были теперь от него отец, мать, император, весь мир. Будто давно прочитанная книга, содержание которой помнишь туманно, твердо зная, что больше никогда не захочешь открыть ее снова.
Где-то в старой мебели заскрипел древоточец. Это не смутило Квинтипора. В деревенском доме Квинта тоже стояла старая мебель, да и в антиохийском священном дворце были заброшенные залы, так что он хорошо знал этого маленького беспокойного демона. Однако в Байях древесный жук был, как видно, особенный. Здесь и древоточец скрипел то же самое, что клекотали тогда ястребки:
– Ти-и-та! Ти-и-та!
…Утром он проснулся оттого, что кто-то выдергивал у него из-под головы подушку. Потом Трулла стала перебирать ему ребра.
– Что ты, бабуся?
– Моя госпожа прислала тебе вот это… Я не знаю… угадай сам.
Старушка положила на одеяло продолговатую коробочку, обтянутую серым шелком. По виду – футляр для пояса. А может, в нем лента? И весит, кажется, не больше обвязанного вокруг нее шнура с печатью.
– Спасибо, Трулла. Я сделаю все, что велит твоя госпожа.
Он сонно глядел на няньку, желая поскорей отделаться от нее. Он знал, что Тита все доверяет ей, и, пожалуй, поэтому недолюбливал старуху. Порой даже ненавидел ее, когда думал о том, что Трулла знает о Тите много такого, что навсегда останется для него тайной. Правда, сейчас он никакой ненависти не испытывал: ему просто хотелось поскорей открыть шкатулку.
Но Трулла не торопилась уходить. С бесцеремонностью старой прислуги она похлопала магистра по плечу: дескать, тоже слуга, но еще не такой почтенный.
– Благие боги! Что это! Неужто у тебя все тело такое белое?! Белей, чем у нобилиссимы! Надо будет сказать ей. Или она уже знает? А?
Одной рукой Квинтипор обнял подушку, другой закрыл лицо.
– Что? Опять спать? Совсем, как моя госпожа. Послала меня к тебе, а сама снова улеглась. Видно, и с тобой можно бы проделать то же, что мы устроили раз с Максентием. Как-то утром пробрались мы с птичкой моей к нему в спальню. Он спит. Тогда мы потихоньку надели ему на руки его военные башмаки с шипами и подняли шум. Он, конечно, всполошился и в кровь расцарапал себе лицо, будто с дикими кошками дрался. Вот смеху-то было!
Но Квинтипор не смеялся. Нянька уже давно ушла, а он все не двигался с места. Потом отяжелевшей рукой медленно, без улыбки, открыл коробочку.
Там оказались – сплющенная потемневшая метелочка полевого цветка, который он сорвал вчера вечером, узкая красная ленточка от нижней рубашки и кусочек белого шелка с надписью, сделанной кармином. Это были слова, которые вчера в таверне старался вспомнить бывший нахлебник божьего милосердия, – слова из «Песни песней»: «Возлюбленный мой, я – тот цветок, что спал на груди твоей любимой».
32
Удачная поездка в Путеолы придала им смелости. Девушке захотелось сходить на Лукринское озеро. Это путешествие можно, не торопясь, совершить за один день и даже искупаться в озере, чьи воды постоянно пополняют из кувшинов своих нимфы горячих и холодных источников.
– Конечно, если ты не боишься, что повторится история одного юноши с Салмакидой, – лукаво добавила она. – Знаешь, о чем я?
Лицо Гранатового Цветка и впрямь заалелось, как гранатовый цветок. Но он ответил, что не знает.
– Не знаешь истории Гермафродита? – с притворным изумлением всплеснула руками девушка.
