Ференц Мора - Золотой саркофаг
Бледное лицо его раскраснелось, голос, до тех пор плаксивый, окреп от гнева; он с силой ударил кулаком по столу так, что стаканы задребезжали.
Моряк, судя по седине в волосах и лохматой бороде, самый старший среди них, примирительно взял его за руку.
– Не сердись, брат. Может, и меня кормили на твои деньги. Я после кораблекрушения долго жил милостыней в Риме. Услыхал, будто безбожники нищим помогают, и пошел к ним. Надо сказать, что так поступали господа и почище меня. Я со многими ел из одной чашки. Два года прожил я божьим подаянием, сестры нас очень любили, и я, может, не ушел бы от них, кабы не испугался гонений. Решил – лучше уж живот пустой, чем голова долой. Ну, разве я не прав, брат?
Кожемяка, плотно сжав губы, молчал. А лесоруб откровенно одобрил речь морехода.
– Ясное дело, прав. Я тоже всегда говорю: уж коли рубить, так лучше палец, чем всю ногу напрочь. Ну, ну, рассказывай дальше, брат!
Моряк, ободренный, продолжал:
– Что бы там ни говорили, а не такие уж плохие люди эти безбожники. Два года кормили-поили меня, ничего за это не требуя: нужно было только молиться да петь вместе с ними. Однако давайте почествуем Вакха, хоть тут это стоит денег!
Он протянул стакан в сторону оловянного кумира. Выпили и остальные. Лесоруб провел рукой по своим усам.
– А что это были за молитвы? – полюбопытствовал он.
– Ну, уж этого не знаю. Конечно, я бы тебе сказал, но я и тогда не больно понимал, что в них говорится.
Копа оперлась локтями на стол.
– Ты о каких-то сестрах толковал, – строго заглянула она в глаза морехода. – Какие они есть? Я об этих самых сестрах чудные вещи слыхала.
Моряк, подстрекаемый вином и чувством справедливости, заговорил быстро, горячо:
– Скажу я тебе так: кто про них недоброе рассказывает, тот просто врет. Говорю как есть: врет, да и только! Они все – святые. Никто из них не то чтоб что-нибудь непотребное сделать, – черного слова ни за что не скажут.
Вдруг лицо его посветлело, и он обратился к лесорубу.
– Вспомнил! Правда, не молитва это, а вроде того. Они называют это «чтением от Писания». Любопытней всякой молитвы. Всего раз и читали-то, а я маленько запомнил. Погоди, погоди, сейчас… Словом, живот у девушки – как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами… И еще: цветок пребывал у грудей ее… Как же это?.. Погоди, сейчас вспомню.
Разморенный винными парами, он пытался хоть как-то связать отдельные отрывки из «Песни песней». Но только Квинтипор с Титой, крепко держась за руки, внимательно слушали, что у него получается. Остальные начали позевывать. Тут очень кстати открылась дверь, и в таверну вошел высокий, краснолицый и широкоплечий мужчина. Короткая холстяная туника, оставлявшая ноги ниже колен открытыми, подпоясана широким кожаным ремнем, служившим вместе с тем и карманом; башмаки с толстыми подошвами покрыты изрядным слоем пыли. За плечами у вошедшего был пустой кожаный мешок.
– А, Цимессор! Как твои дела? – первой заговорила копа со старым знакомым. – На сколько конгиев нынче заработал?
– Ни на один, – раздраженно кинул он, швыряя мешок на пол. – Видно, придется бросать ремесло.
– Да что ты! – всплеснула руками копа. – Неужто все христиане сгинули?
– Как бы не так. Теперь их еще больше, чем было! – с досадой махнул рукой Цимессор. – То-то и беда: каждый казненный рождает десяток новых. Повсюду пришлось заменить пожилых палачей молодыми: старые не справляются.
– Да тебе-то что? – недоумевала копа, предлагая ожесточенному неудачей человеку место рядом с собой.
И даже по дружбе бесплатно налила ему вина.
– Сейчас расскажу все, Септумана. Тут прятать нечего. Дело торговое. Пускай и другие послушают.
Цимессор был ароматорием в Неаполе, но наряду с целебными травами и пряностями торговал также разными чудотворными средствами: у него можно было купить кровь дракона, которая, будучи подмешанной к питью влюбленных, крепко ссорила их, или кусочек яшмы с тайнописью, который, если привязать его к бедру роженицы, значительно облегчал роды. Для избавления от страха нужно было носить на шее вырезанного из осины зайчика. Против опухания ног помогал засыпанный в сандалии порошок из толченой африканской стоножки; корка выловленного в мае Венерина ушка обеспечивала успех в игре в кости, а смоченный слюной бешеной собаки гагат приносил удачу на охоте. Нарасхват были пропитанные гадючьим ядом черные асфальтовые катышки с Мертвого моря; их брали главным образом охотники за наследством: если ухитриться написать таким катышком на ладони богатого дядюшки или тетушки последнюю букву греческого алфавита омегу, то не позже как через месяц наследство – твое. И тройным весом золота платили за корень Сатира, гарантирующий владельцу любовные победы. Но наибольшим спросом пользовались веревки висельников и щепки от позорных столбов или распятий: они оберегали человека от внезапной смерти; а любая, самая ничтожная частица останков казненного устраняла все телесные недуги. С той поры как начались гонения на христиан, особой популярностью пользовались реликвии безбожников. Какую христианский бог ни вызывал к себе ненависть, даже самые отъявленные язычники не отрицали чудес, сотворенных им ради верующих в него. И самые ярые гонители старались достать что-нибудь, имеющее отношение к казненным безбожникам; это не представляло особых трудностей, поскольку жертв было достаточно, и палачи, свободно распоряжаясь трупами, продавали реликвии по весьма сходной цене.
Хитроумный Цимессор, пользовавшийся как торговец чудотворными средствами доброй репутацией, имел обширные связи в судах и, пользуясь ими, довольно быстро сосредоточил всю эту торговлю в своих руках, за что, впрочем, никто не стал относиться к нему презрительно. Скорее наоборот: все с уважением говорили о его находчивости и деловитости. Он договорился с неаполитанскими и римскими палачами; заручившись их обещаниями, предложил свои услуги самым богатым и знатным домам по части снабжения их подлинными реликвиями, и получил от своих клиентов крупные авансы. Но беда в том, что он слишком нашумел: христиане своевременно узнали о его страшном предприятии и успели сорвать всю операцию. Среди христиан тоже нашлись люди со связями в высших сферах; даже среди членов судов иные возмутились, узнав о гнусной спекуляции; и дело кончилось тем, что христиане сами начали выкупать драгоценные останки своих братьев: имущие вскладчину спасали от глумления даже трупы нищих.
– Я пропал, – скрежеща белыми и крепкими, как у волка, зубами, промолвил предприниматель. – Не то что костей, крови безбожников – и той не могу добыть ни капли. На аренах, в местах казней подстилают простыни и ковры, чтобы на землю не попало ни капли чудотворной жидкости, а палачей подкупают, чтоб они собирали кровь казненных в бутыли.
Он достал из широкого пояса косточку и бросил ее на стол.
– Я брал с собой мешок, и вот все, что мне удалось раздобыть за три дня неустанных хлопот.
– А что это? – спросила копа.
– Всего-навсего одна фаланга. Правда, от пальца главного святого. Какого-то дьякона. Говорят, был помощником римского епископа. Я сам видел, как его жарили на решетке. Ну и крепкий оказался парень – совсем ребенок еще. Ни звука, ни стона. Даже улыбался, будто на розах лежал. И совсем добродушно сказал ликтору, что пора, мол, переворачивать его на левый бок, потому что правый хорошо прожарился.
Никто из присутствующих не ужаснулся. Все внимательно разглядывали косточку, передавая ее из рук в руки; моряк сказал, что он хорошо помнит этого дьякона: он руководил раздачей милостыни; такой худенький, тонкокостный юноша… Лесоруб потер косточкой себе горло.
– Болит что-то. Любопытно, поможет или нет?
Септумана пощупала свои пальцы.
– Сколько тебе за нее, Цимессор?
– Нисколько! Это я себе купил. Для торговца, которого всюду подстерегают разбойники, вещь незаменимая.
– Да ты себе другую достанешь.
– Только не от главного святого! Нет, эта мне самому нужна: скоро ведь конец света.
– Откуда ты знаешь?! – испуганно уставились на него собеседники.
– Христиане говорят… И еще я слыхал, что в римском храме Марса прослезилась старая деревянная статуя Ромула, а в Пицене свинья принесла поросенка с ястребиными когтями.
Тита дернула Квинтипора за рукав.
– Пойдем отсюда, Гранатовый Цветок. Я боюсь!
Девушка смертельно побледнела и дрожала всем телом. Квинтипор повел ее под руку к выходу. Проходя мимо компании, он бросил золотую монету копе на стол.
– Моей жене плохо, – пояснил он.
– А будет еще хуже, – продолжал Цимессор свой трактат о конце света. – Хорошо тебе, Септумана, ты уже старая, до этого не доживешь…
Когда они вышли, Тита повисла на шее юноши, несмотря на то, что на улице было много народа: таверна была на набережной.
– Гранатовый Цветок, вернись туда!
