Скала альбатросов - Альберони Роза Джанетта

Рубашка Джулио расстегнулась до пояса, и обнажилась грудь, заросшая волосами. Все еще дрожа от страха, она прижалась к этой крепкой, мускулистой груди и шепнула:

— Держи меня крепче, Джулио, держи крепче, мне страшно!

Он опять поднял ее на руки и сел в кресло, укачивая, как ребенка.

— Должно быть, действительно ужасно и очень страшно, когда снится, будто лежишь на холодном камне, после обильного ужина со множеством перемен, — засмеялся он, целуя ее волосы.

— Нет, нет, не смейся надо мной! — воскликнула Арианна. — Это ужасно — чувствовать, что одна половина тебя лежит на камне, а другая летает с птицами.

— Дорогая моя, одна твоя половина, которая лежала на камне, — не что иное, как часть прошлого, а другая, в небе — летит ко мне. И ты уже проделала свой путь, ты уже здесь, в моих объятиях.

— Ты не можешь не пошутить, — проговорила она, все так же крепко прижимаясь к нему.

— Но я вовсе не шучу. — Она почувствовала, как изменился его тон. Он поцеловал ее в волосы. — Дорогая, пойми простую вещь: когда привыкнешь к новой, спокойной жизни, привыкнешь встречаться с людьми, которые тебе нравятся, привыкнешь красиво одеваться, развлекаться, этот сон больше не повторится, я же позабочусь, чтобы ты всегда и всем была довольна. А иначе ответу обратно на Тремити!

Она резко отстранилась от него:

— Нет, никогда! Никогда больше не вернусь туда!

— В таком случае будь умницей и каждое утро, проснувшись, повторяй: «Я больше не живу на Тремити, не лежу на холодном камне, я теперь графиня Веноза, и мой дом в Милане». Вот увидишь, станешь говорить себе это каждое утро — больше никогда не будет сниться такой противный кошмар.

— Твой муж сгущает краски, — объяснила Марта, — как всегда, все преувеличивает, когда дело касается тебя. И представляя тебя своим друзьям или позволяя танцевать с ними, мне кажется, он допускает что-то лишнее. И его болезненное желание почаще слышать, как все говорят тебе комплименты, мне тоже не нравится.

— Вызывать у мужчин желание и не позволять удовлетворять его, мне кажется, это самая большая дань признательности, какую я способна предложить Джулио, — сказала Арианна. — И не понимаю, почему ты осуждаешь меня. Что же в этом плохого? Нет, я буду делать так, как хочет мой муж, чтобы не мешать всем окружающим восхищаться его женой.

— Теперь ты говоришь словами твоего мужа, — сухо возразила Марта. — Хорошая жена проводит свободное время за пяльцами, а не валяется на диване да в постели и не сидит часами перед зеркалом, любуясь собой.

— Правильно, если подобная хорошая жена не должна во всем угождать столь требовательному мужу! — воскликнула Арианна, надевая на шею золотое ожерелье и слегка наклоняясь вперед, чтобы подвеска легла ровно в ложбинку между грудями. — Я стараюсь быть красивее ради счастья моего мужа. И все же мне нравится, когда ты называешь меня женой, хотя и имеешь в виду обычных жен на Тремити, которые только и делают всю жизнь, что прядут, вяжут, шьют, штопают да растят детей.

— Я говорю не о женщинах на Тремити, а о графине Бальделли. Тоже графиня, однако ведет себя не как ты, а уделяет время и вышиванию. Скажи, разве тебе не хотелось бы поступать как она? — спросила Марта.

— Но она стара и уродлива! И женщины вроде нее ненавидят меня, ты же знаешь. Сама видела. Как же я могу стремиться походить на них? Ни за что! — Она накрутила на палец прядь своих светлых волос, делая локон. — Я рождена вот для этого, Марта. Для того, чтобы ухаживать за своим лицом и телом, чтобы готовиться к встрече с мужем, чтобы нравиться мужчинам, — она засмеялась.

— Вот и опять повторяешь слова мужа. Но не могла же ты так измениться всего за несколько месяцев. Как ты можешь так думать?! — возмутилась Марта, гневно втыкая иголку в ткань.

— Не сердись, милая! — взмолилась Арианна, подбежала к ней, обняла и прижала голову к груди. — Не сердись, — попросила она, беря Марту за подбородок и приподнимая ее лицо, — ты ведь знаешь, я не переношу, когда ты дуешься. Ну посмотри на меня, улыбнись! Все снесу, только не твою недовольную физиономию!

— Ах, ты же знаешь, что я не могу долго сердиться на тебя, иди, иди… — сказала Марта, высвобождаясь из ее объятий.

Арианна отодвинулась.

— А ты еще любишь меня? — спросила она, с улыбкой глядя на нее.

— Конечно, люблю.

— Ну разве я не по-прежнему твоя дочь?

— Перестань, дорогая. Ты знаешь, что я имею в виду.

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что мне не нравится поведение твоего мужа. Совсем не нравится, и мне не по душе, что ты одобряешь его.

— Я всего лишь учусь играть свою роль, Марта, — ответила Арианна, снова подходя к зеркалу, — и начинаю понимать, что я не такая женщина, как все, и даже если бы захотела вести себя иначе, мне не позволили бы. Поэтому лучше приспособиться и смириться, — и вдруг она резко сменила тон: — И к тому же мне нравится наряжаться, делать себя еще привлекательнее.

— Если ты настолько уверена в своих поступках, отчего же с такой грустью говоришь об этом? — Марта заглянула в ее голубые глаза. В них не ощущалось покоя — слишком печальны для женщины, уверяющей, будто она счастлива, и утверждающей, что хочет беречь свою красоту и посвятить жизнь только себе. — Если ты настолько всем довольна и так любишь своего мужа, почему тебя волнует, что думает о тебе жалкая старуха вроде меня?

— Волнует? — изумилась Арианна. — Какие глупости! Ничто меня не волнует, совершенно ничто! — И она, казалось, целиком занялась прической, закрепляя волосы золотой заколкой. — И почему это должно волновать меня?

— Спроси у себя. Поинтересуйся, почему тебя постоянно что-то тревожит. Я-то все вижу, ты же знаешь, от меня ничего не скроется. Чего только стоит тебе лавировать между мужем и этим графом…

— Томмазо Серпьери, ты хочешь сказать?

— Да, Томмазо Серпьери. Разве не понимаешь, что Джулио позволяет тебе кататься с ним верхом, постоянно приглашает его на ужин, играет с ним в карты, вообще открыл ему свой дом с одной-единственной целью? Ему нравится наблюдать, как кто-то ухаживает за тобой. Более того, он очень любит, когда ты рассказываешь ему обо всем, что граф Серпьери говорит тебе, как общается с тобой, какие делает комплименты.

— Откуда тебе известно все это? — удивилась Арианна, затягивая пояс на тонкой талии и поворачиваясь, чтобы взглянуть, как выглядит сбоку. Да, платье сидело на ней замечательно, и рукава достаточно широкие, и грудь видна более чем наполовину — красивая, пышная. Ничего не скажешь, она действительно хороша. Потом, обернувшись к Марте, добавила: — Но ты не беспокойся, это ведь только игра. Джулио любит поиграть.

— Слишком опасная игра для твоего возраста. Для подобных забав нужно быть взрослее и хитрее, а ты еще очень молода.

— Не говори глупостей, пожалуйста!

— И еще ты чересчур усердствуешь с туалетами — невероятно много у тебя платьев, излишне увлекаешься драгоценностями!

— Почему излишне? — рассеянно спросила Арианна.

— Поинтересуйся у жен своих друзей, они тебе быстренько объяснят, что к чему. Когда-нибудь узнаешь, как безжалостен их гнев. Ну а я… Я уже немало наслушалась о тебе, и ты понимаешь, конечно, как огорчают меня сплетни о тебе.

— Но как же я могу у них поинтересоваться? Сама говоришь, что они ненавидят меня. Будто я виновата, что их мужья глаз не сводят с меня. С такими-то безвкусными женами еще бы не смотреть! И если хочешь знать мое мнение, они напрасно не следят за собой. Помню, однажды я прямо так и сказала графине Бальделли, что ей следовало бы подрумянить щеки и поменьше сидеть за пяльцами, а то она скоро совсем сгорбится, высохнет и окончательно подурнеет.

Марта покачала головой;

— И ты еще удивляешься, что тебя не любят?

— И что же я должна делать, чтобы они перестали ненавидеть меня? — поинтересовалась она, подходя к Марте.

— Нужно хоть немного польстить им, — ответила Марта, даже не поднимая головы, — нужно заметить, как они красивы, нарядны, вместо того чтобы давать советы, как пользоваться косметикой или наряжаться. Может, стоило бы немного поговорить и о себе, о своей жизни, посвятить их в свои заботы, поделиться желаниями, мечтами…