Бетси Шидфар - Абу Нувас
Абу Разин, размахивая руками, превозносил достоинства египетских земель:
— Нет равных благословенному Нилу, приносящему плодородие, и жители Египта, будучи богобоязненными, не бунтуют, как сирийцы, чей хлеб — смута, а питье — неверность.
Наконец Хасану надоели эти восхваления.
— Я передам твои слова эмиру Хасыбу, когда увижу его, — небрежно бросил он.
Абу Разин поперхнулся:
— Ты едешь к правителю? Кто же ты такой? Разве ты не собиратель хадисов, как сказал нам, когда мы сговорились о путешествии?
Хасан засмеялся:
— Я и собиратель, я и расточитель хадисов и различных историй. А если ты не угодишь мне, я опозорю тебя в стихах, как опозорил многих других до тебя. Ведь я тот самый Абу Нувас, которого, как говорил ты, чуть не убил в гневе Харун, и приказала избить палками госпожа Зубейда.
Абу Рузин открыл рот и невольно оглянулся на своих спутников но те, занятые разгрузкой своих тюков, ничего не слышали. Потом он оглядел Хасана, будто увидел его в первый раз.
— Клянусь Аллахом, если ты не шутишь, то тебе незачем ехать с нами и терпеть тяготы пути. Неподалеку от гавани находится местное управление — барид, и если у тебя есть письмо эмира, его служащие дадут тебе без всякой платы лучшего коня или верблюда и сопровождающих. Если хочешь, я провожу тебя.
Хасан вскинул на плечо свой мешок.
— Я дойду сам, прощай достойный Абу Разин, и не забудь добавить к своим рассказам повесть о том, как ты ехал через море с Абу Нувасом, поэтом повелителя правоверных.
Хасан медленно шел, пробираясь через толпу, такую же густую и шумную, как в Багдаде. Люди почти все очень смуглые, отметил он, с короткими носами и курчавыми волосами. Много чернокожих, не поймешь — свободных или рабов. И говорят как-то странно — глотают звуки, не то пришепетывают, не то напевают: похоже на некоторые хиджазские говоры бедуинов. А большинство говорит на каком-то незнакомом языке.
Служащий барида, которому Хасан показал письмо эмира Хасыба, проводил его к начальнику — сразу было видно, что он не чистокровный араб. Пока писец читал письмо, начальник с любопытством смотрел на Хасана.
— Так ты, значит, и есть Абу Али? Добро пожаловать тебе в Египет! Мы сейчас же прикажем приготовить все необходимое для твоего путешествия в Фустат. А не желаешь ли ты остановиться в нашем доме на несколько дней, чтобы мы насладились твоим искусством?
«Не доставало мне только этого», — подумал Хасан и преувеличенно вежливо ответил:
— О благородный потомок арабов! Я должен спешить к эмиру, но могу отблагодарить тебя за твою доброту стихами:
У тебя холеная борода и длинный нос, достойный арабов,
Которым ты выделяешься, как и своими достоинствами.
Услышав слово «достоинства», которое он уловил среди непонятных слов, начальник барида с довольным видом кивнул головой и проводил Хасана до дверей.
Фустат еще не потерял своего первоначального облика военного лагеря — окруженный широким рвом, с прямыми ровными улицами. Но шатров уже не было, только разве где-нибудь в предместьях, куда кочевники пригоняли стада на продажу, — рынки находились за городскими воротами.
На улицах необычно много конников в боевых кольчугах, с длинными копьями, будто они собрались на войну. А в предместьях, наоборот, безлюдно, рынки полупусты, продают всякую мелочь — птицу, яйца, зелень, — то, без чего не обойтись.
— Почему так пусто на рынках? — спросил Хасан одного из сопровождающих его стражников барида. Тот засмеялся:
— Неспокойно, господин мой, сейчас время сбора хараджа.
— И что, у всегда так в это время?
— Харадж обычно собирают осенью, после сбора урожая, но в нынешнем году большой поход против Рума, казна нуждается в деньгах…
Хасан промолчал; его охватила досада. Всюду волнения — в Багдаде, Дамаске, Химсе, а теперь еще и здесь. Стражник добавил:
— Людям тяжело, но налог платить надо. Побунтуют и заплатят, у нас всегда так.
Дворец Хасыба был больше и роскошнее, чем Хасан думал. Он выделялся среди других зданий своей высотой и белизной стен. Вокруг качались верхушки высоких пальм.
Дворец был окружен двойным кольцом стражи, но поэта в сопровождении «людей барида» пропустили сразу. Во дворце забегали, засуетились, слуги поспешили навстречу Хасану. «Добро пожаловать, господин, эмир ждет тебя!» Но Хасыб с сыном уже шли навстречу. Он удивился: еще никогда не было, чтобы его принимали так торжественно: видно, Хасыбу очень польстило, что поэт повелителя правоверных откликнулся на его приглашение. Особенно доволен его сын. Он улыбнулся, взял Хасана за руку, провел его во внутренние покои. Поэту отвели роскошное помещение в отдельном крыле дома. Хасыб приставил к нему множество слуг, подарил трех молоденьких невольниц и приказал им хорошо ухаживать за гостем.
Хасан так устал, что мечтал только выспаться. Но вечером он должен присутствовать на торжественном угощении, которое Хасыб давал в его честь, а к тому времени надо приготовить стихи.
Немного отдохнув и отослав всех слуг, Хасан взял калам и бумагу. Он думал, что ему будет трудно начать работу, но вопреки ожиданию начало написал сразу:
«Вспомнил Карх тот, кто далек от родины,
И устремился он сердцем к ней, и стал тосковать.
Никто мне не поможет в Египте в моей страсти
К прекрасным лицам, что покинул я там».
Хасану понравилось начало. Как всегда в таких случаях, он отпил немного вина, которое стояло на столике, и продолжал:
«Теперь я под покровительством Хасыба,
Здесь меня не настигнут превратности времени.
Да и как мне бояться злобных ночей, подобных гулям,
Если Хасыб почтил меня так, как почтил.»
Хасан работал около двух часов. Устав, он сосчитал бейты. Семнадцать. Хватит с Хасыба, ведь он не халиф, а всего-навсего правитель дальней египетской земли. Семнадцать бейтов для него как раз достаточно. Отложив бумагу с записанными на ней стихами, Хасан упал на подушку и крепко заснул.
Вечером одна из невольниц разбудила его:
— Господин мой, эмир спрашивает, сможешь ли ты принять его приглашение и присутствовать вместе с его гостями на пиру?
Хасан приподнялся. Когда-то ему ничего не стоило, проснувшись, сразу же прийти в себя и даже сложить стихи; теперь это труднее, хоть он еще не стар.
— «Злобные ночи, подобные гулям», — повторил он. Слабость страшнее сказочных чудовищ.
Потом хрипло ответил:
— Скажи, что я приду и произнесу стихи, которые сложил в его честь.
Чтобы прочистить горло, он выпил полную чашу вина. Сразу стало легче, и в голове прояснилось.
Гости Хасыба с нетерпением ждали, когда прославленный багдадский поэт произнесет свои стихи, и долго шумели, услышав их:
— Да благословит Аллах твои уста, Абу Али!
— Тысячу благословений Аллаха на красноречивого поэта!
А Хасану было скучно; надоели разговоры о сборах хараджа и ценах на товары, о наглой черни и способах утихомирить ее. Он пил одну чашу за другой, но не пьянел.
Наступил час вечерней молитвы, и гости во главе с Хасыбом встали на колени и забормотали, а потом склонились в земном поклоне. Сначала Хасан думал молиться вместе с ними, но все тело болело, и он, один из всех, полулежал, облокотившись о мягкую подушку. Кое-кто из гостей с удивлением искоса поглядывал на него, но никто не решился высказать удивления.
После молитвы Хасыб решил развлечь гостей и приказал позвать танцовщиц.
— У меня есть невольница, подобной которой нет у самого повелителя правоверных. Это нубийка, я купил ее за большие деньги у одного мекканского торговца, когда совершал хадж, — говорил он гостям.
Хасан смотрел на пляску девушек, словно сквозь какую-то пелену. Нубийка, действительно, была очень красива. Гости выкрикивали похвалы и хлопали в ладоши, сопровождая ее конвульсивно-быстрые движения. Потом танцовщицы ушли, и их место заняли мужчины-танцовщики. Они плясали шуточную пляску, надев широкие юбки с прикрепленными лошадиными головами. Изображая сражение конного отряда, они сходились, размахивали деревянными саблями, изредка кто-нибудь падал, смешно задирая ноги. Хасыб и его гости хохотали, но Хасану не было смешно, забава казалась ему грубой. Примиряло его с обществом Хасыба только то, что тот не трогал его, не просил больше говорить стихи и приказывал слугам подавать поэту лучшую еду и вино.
Опять наступило время молитвы, и все встали на колени. Оглянувшись на Хасана, Хасыб увидел, что тот полулежит, как прежде. Хасыб подошел к нему:
— Абу Али, я понимаю, что ты устал после долгого путешествия, но все же помолись с нами — ведь пришел час молитвы.
Хасан сделал вид, что не слышит, но Хасыб взял его за рукав:
